Спи спокойно

Совесть очистил? Дима с усталым вздохом перевернулся на спину и уставился наверх. Взгляд уже привычно остановился на трещине в потолке, каждый изгиб и угол которой он смог бы зарисовать по памяти даже с закрытыми глазами. Последние ночи для него все заканчивались одинаково: Дубин приходил измотанный после беготни по городу или бесконечного заполнения отчётностей, падал на кровать, теряя остатки сонливости от одного соприкосновения с подушкой, и красными от недосыпа глазами часов до четырёх смотрел либо в стену, либо в потолок. Когда небо за окном начинало заметно светлеть, он, наконец, засыпал, чтобы спустя пару часов нервно подскочить от будильника и вновь уставиться на ненавистную трещину. Он выбелил потолки сразу по приезде в Петербург, но в погоне за Чумным Доктором и холодильниками не заметил, как его работа пошла насмарку — а когда трещина всё же привлекла его внимание, сил на борьбу с ней у Димы попросту не было. «Чёрт с ней», — думал он, и продолжал рассматривать её бессонной ночью, словно та могла разрастись на весь потолок, стоит только отвести взгляд. Когда же перспектива оказаться погребённым под обвалившимся потолком перестала казаться ему такой уж плохой, Дима понял, что с этим нужно что-то делать. В бой пошли травяные чаи, валериана и другие народные средства, о которых он слышал в детстве (пичкать организм настоящими лекарствами он не хотел, не считая это необходимым), но битва эта оказалась заведомо проигранной. Сонливость в дневное время усилилась, но ночью он как ворочался, так и продолжил, не пытаясь тратить свободные часы на что-то иное. Будто ждал, что в следующую минуту вот точно вырубит, и вставать с кровати нельзя, хотя тянулась эта история с бессонницей уже несколько недель, и итог всегда был один. Одеяло скомканной массой скручивалось вокруг ног, спутываясь внутри пододеяльника, под кожей словно ползали муравьи в странном проявлении фрустрации, а ткань постельного белья начинала напоминать наждачку при малейшем движении. Крошечная часть Дубина начинала понимать Игоря, который возвращался домой нехотя — ночные пытки отбили у Димы всякое желание видеть свою кровать вновь, но и попытки сна в изоляторе не принесли своих плодов. Делившие с ним камеру тогда люди явно криминальной наружности не вызвали в нём ожидаемого напряжения, да и вылазки с Громом перестали быть чем-то из ряда вон. Игорь один раз даже поинтересовался его самочувствием, когда не дождался ожидаемого недовольства его методами и «душнилова», но Дима в тот момент не смог внятно объяснить, что не спал нормально уже третью неделю подряд. Не то чтобы он думал или хотя бы надеялся, что майору его состояние действительно интересно — Дубин знал, что и их отчёты начали даваться ему с трудом. Совесть очистил? Дима плохо умел врать, а потому предпочёл отмалчиваться. Он продолжал работать, пока мог, оставляя без ответов вопросы своих коллег о рисунках птичьих масок и тёмных силуэтов в углах документов и случайных листов, попадавшихся ему под руку во время работы. Скетчбук он намеренно оставлял на дне своей сумки, чтобы не заполнять его тем, на что он не хотел бы смотреть. Увидь Дима среди рисунков с Игорем и видами Петербурга этого маньяка — сжёг бы сразу. Но его руки делали обратное, и изображения Чумного Доктора продолжали находить по всему офису. За прошедшие дни Петербург почти вернул себе прежний облик. Редкие криво содранные плакаты и наклейки с символикой ЧД иногда попадались во всяких подворотнях и переулках, теснясь с распечатанными на дешёвой малиновой бумаге именами и номерами женщин и объявлениями о помощи алко- и наркозависимым с храмами на фоне. Дима старательно игнорировал эти изображения, пока Игорь разбивал лицо очередному негодяю, и рассматривал заплёванный битый асфальт под ногами, краем уха слушая звуки борьбы и чувствуя на затылке тяжёлый взгляд сквозь нарисованные линзы птичьей маски. Иногда Диме мерещился конец чёрного плаща, скрывавшийся за поворотом очередной подворотни, но он пытался не думать об этом. По опыту сессий он знал, какие трюки может выделывать недосыпающая голова. Наблюдать за Громом стало привычным делом. В этом не было былого восхищения (оно если и находило себе место в заполненном усталостью и тревогой разуме, то было оттеснено на самые задворки), но сердце Димы продолжало иногда ускоряться и биться агрессивно где-то в горле, не позволяя и слова сказать. Дима нервничал рядом с ним, как нервничает должник, встречаясь с кредитором по истечении срока, и каждый хмурый взгляд Игоря словно милостиво откладывал момент расплаты. Он наблюдал исподтишка, зная, что ни в пылу драки, ни за одним рабочим столом напарник не заметит его повышенного внимания — или сделает вид, что не заметил. Не потому, что в Игоре внезапно проснулись спавшие прежде всю жизнь тактичность и эмпатия, просто он сам не знал, что можно с этим сделать. — Ты пробовал к мозгоправу сходить? — спросил Гром однажды, пока они шли по одному из множества дворов-колодцев, и эти его неожиданные, при иных обстоятельствах деликатные слова из-за эха прозвучали слишком громко. И без того кажущийся пришибленным его напарник поморщился, а бредший сбоку от него Дима стряхнул с себя сонливость. — Чего? — он вскинулся, неожиданно для Игоря нахмурившись и поджав губы — майор не был уверен, что видел прежде Диму таким сердитым. Даже та вспышка на даче перед поимкой ЧД была хоть и экспрессивной, но не настолько злобной. Будь Дубин действительно собакой, у него наверняка встала бы холка дыбом. — У нас в отделе есть этот, психолог… — Игорь отвернулся, чтобы не смотреть в болезненно блестящие от недосыпа глаза, и не заметил, как Дима дёрнулся от очередного плаката с Доктором. «Я псих, по-твоему?» — хотел спросить Дубин резко, уколоть побольнее за то, что Гром заставил его вновь наивно почувствовать отголосок заботы там, где её не было, но вместо этого он привычно опустил голову и ответил ровно. — Я знаю. На этом диалог закончился, оставив между ними вязкую напряжённую тишину. Любые мысли о посещении врачей пресекались Димой почти сразу, дабы в голове лишний раз не всплывал образ обезумевшего Разумовского. Ему не нужен был врач. Визит к психологу стал бы равноценен признанию своего поражения, чего Дима допустить не мог, даже если бы был на сто процентов уверен, что никто об этом не узнает. Он хотел быть собакой, хотя бы для самого себя. Совесть очистил? Дима повернулся к сидевшему рядом напарнику, оторвавшись от очередного отчёта. На немой вопрос в его глазах Игорь до странного неуверенно вскинул брови и слегка склонил голову набок. — Что? — Показалось, что ты что-то спросил, — ответил Дима после недолгой паузы, тряхнул головой и собрался было вернуться к бумажкам, но почувствовал осторожное прикосновение к своему запястью. Тепло громовской ладони ощущалось даже сквозь рубашку и пиджак, который он надел из-за холода в участке. — Дим, ты… — Игорь резко замолчал, словно не продумал свою реплику до конца, и завис на добрых десять секунд, после чего отпустил сжавшуюся в кулак руку Дубина и позволил тому выдохнуть — Дима сам не заметил, как задержал дыхание. — Знаешь места какие-нибудь приличные, куда сходить в компании не стыдно? Может, любимые места? Совесть очистил? — Не знаю. На Лиговке посмотри, там много всего интересного. «Юле что угодно понравится», — едва не добавил Дима, но без труда сдержался — он не видел нормального сна третью неделю, отчего и на разговоры уже не хватало достаточно сил. Игнорировать взгляды и слухи в отделении становилось всё проще, как будто Дубин мысленно отгородился ото всех, кроме Грома и Прокопенко — для них же он оставил небольшую трещину в своём коконе, точь-в-точь повторяющую трещину на его потолке. Впрочем, даже так до него дошли споры его коллег о том, когда он сдастся и уволится из органов, и само существование подобных рассуждений доводило его до тихого кипения. В какой-то момент, после того, как Дима случайно обмолвился об этом с Игорем, перешёптывания за спиной прекратились, но колющее чувство разочарования осталось подобно занозе под кожей. Дима не знал, почему потерял сон. Ответ ускользал от него каждый раз, оставаясь неуловимым, как Чумной Доктор, и своего внутреннего майора Грома, чтобы наконец поймать треклятую причину бессонницы, у него не было. От долгих раздумий в кровати у Димы только начинала болеть голова, а фантомный запах гари ещё сильнее сдавливал виски и мешал дышать. Поход в аптеку прошёл как в тумане. Он считал плитку на тротуаре, плотнее кутаясь в синюю ветровку и чувствуя давление картонной упаковки снотворного в нагрудном кармане. Дубин не хотел прибегать к таким мерам, но продуктивность на работе падала с каждым днём, чего он не мог больше себе позволять. Он был собакой, он должен брать след, помогать людям — писать за Игоря отчёты, в конце концов, но, стоило начать засыпать на ходу, ему перестали даваться даже самые простые вещи, которые на первом курсе он щёлкал на раз-два. «Лучше так, чем продолжать это», — подумал он вскользь, запивая две таблетки и укладываясь в ненавистную уже кровать. На часах была и близко не полночь, но на то и был расчёт — заснёт пораньше и отоспится вдоволь, не восполняя упущенное за прошедшие недели, конечно, но делая первый шаг навстречу этому. Но трещина не пропадала в сонной дымке. Мутный взгляд продолжал следить за её очертаниями, возвращаясь к началу каждый раз, когда она внезапно заканчивалась, только с каждым разом это почему-то занимало у него всё больше и больше времени. Дима чувствовал, как время тянулось до тошноты медленно, накрывая его тяжёлым жарким одеялом и придавливая к кровати, а сон всё не спешил приходить — вместо сна он смотрел на трещину, которая, как оказалось, медленно растягивалась к другому концу потолка. Когда чёрная полоса ушла за пределы его видимости, Дубин невольно попытался повернуть головой, чтобы продолжить наблюдать за её движением, но понял, что больше не мог пошевелиться. Мышцы одеревенели, а конечности казались неподъёмными. Он не заметил, как в комнате стало до невыносимого душно, словно весь воздух выкачали, и его же сиплое дыхание доносилось до него как из-под воды. Тогда Дима почувствовал странный вес, навалившийся на его ноги, и присутствие кого-то ещё в его комнате липкой хваткой схватило забившееся в тревоге сердце. От визитёра несло горьким дымом, гарью и чем-то сладковатым, что лишь усиливало тошноту у замершего на кровати Дубина. Необходимость пошевелиться, закричать, сопротивляться острыми иглами вонзилась в мозг, и неспособность последовать указаниям разума, подобно вышедшему из-под контроля костру, разрасталась внутри него в лесной пожар паники. Его ночной гость склонился дальше, сдавливая грудную клетку Дубина локтями. В круглых линзах птичьей маски Дима видел собственное лицо, застывшее в выражении немого ужаса, что больше походило на гротескный театральный реквизит. Своими движениями Доктор задрал одеяло на его ногах, и, после невыносимой жары, коснувшийся голых ступней холодный воздух ощущался как облизавший пятки огонь. Чёрные глаза Игоря пронизывали его насквозь, пригвождали к кровати сильнее любого веса и заставляли внутренности вариться во вскипевшей крови. Дима не заметил, как маска успела исчезнуть, в отчаянии и бессилии вглядываясь в глаза напротив. В них он своё отражение видел с не меньшей ясностью, будто они были стеклянными, а за ними, за обманчиво спокойным лицом Грома бушевало пламя, в котором Дубин собирался сгореть дотла. — Совесть очистил? Дима резко открыл глаза и судорожно вдохнул полной грудью. Из-за спутавшего ноги одеяла он упал на пол, но будущий синяк даже близко не волновал его так, как вернувшаяся способность двигаться. Горящей от внутреннего жара щекой Дубин прижимался к холодному паркету, осматривая комнату подслеповатыми слезящимися глазами, но никаких признаков Чумного Доктора — Игоря — не было. Это всё ему приснилось. Нервно ощупав тумбочку у себя над головой, он криво надел очки, одним глотком осушил стакан с водой, вылив часть на себя, и схватил первые попавшиеся под руку джинсы с толстовкой. Он больше не хотел находиться в этой комнате, не хотел видеть развороченную кровать и трещину на потолке, не хотел чувствовать разочарованный тяжёлый взгляд Грома у себя на затылке, куда бы он ни пошёл. Он больше не хотел спать. Остаток ночи он бездумно бродил по городу, заглушая редкие звуки проезжающих мимо машин громкой музыкой в наушниках. Алюминиевая банка энергетика, купленного в круглосуточном магазине в часе ходьбы от его дома, ещё сильнее холодила замерзшую ладонь, но озноб по-своему успокаивал Диму. Вспыхнувшая в нём паника потухла, оставив после себя лишь треск обугленного пепелища, который не могла заглушить никакая музыка, и болезненная неуверенность в своих действиях вела его дальше по лабиринтам мощёных мостовых и набережных. Дима не был собакой. Он потерял след в темноте, а единственный огонёк во мраке сулил ему верную смерть. И он знал — если он направится к нему, то больше не сможет остановиться.

***

— Игорь! Начальство зовёт, — один из случайных работников их отделения хлопнул его по плечу и также быстро, как он и появился перед майором, исчез в толпе у входа. Странный энтузиазм в нём напомнил Игорю Дубина, когда тот только пришёл в полицию и на всё смотрел с открытым ртом — в частности, и на самого Игоря. Во рту стало как-то кисло. Он не успел дойти до своего рабочего места, как настроение его было испорчено, и единственной надеждой для возвращения к менее паршивому состоянию для него было, пускай и не менее мрачное, присутствие его напарника. Однако, проходя мимо их стола, Игорь обнаружил его пустым и окончательно посмурнел. — Я ж ничего ещё не сделал, — сказал он Прокопенко с порога, попытавшись пошутить, но полковник посмотрел на него со странным сожалением во взгляде, будто у Игоря умер кто. Напряжённая обстановка в тесном офисе заставила его резко выпрямиться и отбросить все попытки в шутливость. — Ты — нет, — полковник постучал пальцами по столу в неровном ритме и вздохнул, подталкивая к Грому лежавший перед ним лист с таким видом, словно это физически давалось ему с трудом. Уже издалека Игорь мог признать знакомое ему заявление на увольнение. — Чё это? — Игорь спросил невнятно, запутавшись в словах «что» и «чьё». Его старое заявление наверняка до сих пор валялось в груде строительного мусора в кабинете Прокопенко, который разнесло взрывом, а это было новым, даже не смятым. — Дубин уволиться собрался. Я прийти не успел, как он вручил мне заявление и сбежал. Говорил что-то о тебе, долге каком-то и Кирове — или о Кировском районе? — задав скорее риторический вопрос, Прокопенко пожал плечами, пока Игорь перечитывал почти каллиграфически ровные предложения — для такого взбалмошного человека почерк у Димы был на удивление красивый. «Недаром художник», — он прикрыл глаза и втянул носом воздух, чтобы в порыве внутреннего отрицания не порвать лист к чёрту, когда полковник снова привлёк его внимание. — Вы ведь сдружились вроде как, да и он парень перспективный. С такими результатами его с ногами и руками оторвут, жалко терять так быстро. Поговори с ним, Игорёк, а? — Фёдор Иванович вернул себе заявление и выжидающе посмотрел на Игоря, хотя оба знали, что и без этой просьбы Гром отправился бы выяснять причину такого поспешного ухода. Конечно, он видел, что Дима с окончания дела Разумовского ходил сам не свой, и пытался в меру своих скудных социальных навыков растормошить его, но получалось у Игоря так себе. — Беру сегодня выходной за свой счёт, — сказал Гром на выходе, после чего почти сразу столкнулся с одним из «местных», с которыми их отделению приходилось ютиться в одном здании с момента взрыва. Тот, чувствуя себя крайне неловко, протягивал ему пачку денег самого разного номинала: от полтинников до скромно спрятавшейся за всеми остальными пятитысячной купюры. — Товарищ майор, коллега ваш просил передать лично в руки, когда уходил. Ваши там скидывались на что-то, он сказал, что это ваше, совесть очищает, — лейтенант, судя по звёздочкам на погонах, совсем сконфузился и снова дёрнул занятыми деньгами руками в сторону опешившего Игоря. — Вам, может, пакет найти?.. — Вот дубина! — Гром сцепил зубы, чтобы не сказать что-то ещё менее лестное на весь отдел, обогнул съёжившегося лейтенанта, хлопнув его по плечу на прощание, и вылетел из здания полиции. Звонок абоненту «стажёр» сопровождался лишь долгими гудками без ответа — значит, либо не слышал, либо намеренно игнорировал, и Игорю не нужно было быть полицейским, чтобы понять что к чему. Дима не говорил ему свой адрес, и оттого внезапное знание Грома могло оказаться подозрительным, но эти формальности мало волновали Игоря в тот момент. Если бы Дубин спросил, то он ответил бы прямо — из его досье вычитал, потому что важно знать. Догадывался, что пригодится, и вот случилось на его голову. Когда вся канитель с Чумным Доктором закончилась, оставшиеся без участка полицейские временно распределились по другим отделениям. Потерянная во взрыве документация медленно восстанавливалась не без помощи самих служителей закона, зарывшихся в бумаги до самой макушки, и это подарило Игорю возможность изучить димин «послужной список», чтобы впоследствии молча им восхититься. Дубин не был глупым или откровенно наивным, как Гром думал о нём изначально, и неведомо откуда берущаяся в нём сила оставаться таким же добрым и жизнерадостным оказывала влияние даже на, казалось бы, зачерствевшего много лет назад Игоря. Рядом с Димой он чувствовал себя забытым в морозильнике детским пластилином, который внезапно вытащили из привычного холода и положили в тепле, чтобы он размягчался. Сперва попытки «смять» его приводили лишь к тому, что на теплых руках оставались синяки от его жёсткой формы, но сейчас он начинал поддаваться, и это даже не казалось ему чем-то неправильным. Случай с Разумовским дал ему понять, что быть одному не всегда к лучшему, и он был готов меняться. Дима спас ему жизнь той ночью, и меньшее, что Игорь мог сделать в ответ — не сопротивляться чужому теплу и вправить мозги Дубину на место. Несмотря на то, что знали они друг друга не так уж давно, и что тонкости чужих эмоций оставались для него терниями, пробираться через которые было непросто, Игорь заметил перемены в поведении своего напарника. Дима напоминал ему гаснущее солнце: темнеющее, разрастающееся от сдерживаемых чувств, которые он раньше выплескивал и заряжал окружавших его людей энергией. В конце солнце взрывается сверхновой и поглощает само себя, становясь чёрной дырой, и это было последнее, чего хотел Гром. Что-то внутри него яростно противилось этой мысли, и желание сохранить в Дубине его идеалистичную веру во всё хорошее, защищать её, срывало его внутреннюю собаку с цепи. Дима всю жизнь шёл к тому, чтобы стать служителем порядка, и Игорь должен был помочь ему навести порядок в собственной голове. Несколько попыток он предпринимал и до этого странного решения уйти из полиции, но в ответ получал лишь отторжение. Подобное не было для Игоря основанием прекратить его дополнительное дело — он по себе знал, что пробиться через возведённые щиты непросто, и был готов стоять на своем до тех пор, пока Дубин не поддастся, чтобы потом решительно прорвать и снять метафорическую блокаду. Но уже стоя перед закрытой дверью в квартиру Димы, Гром почувствовал медленно ползущее по позвоночнику сомнение. Множество его крошечных хитиновых лапок спускалось вниз от шеи, едва не заставив майора поёжиться и дёрнуться от отвращения то ли из-за ассоциаций со сколопендрами, то ли по причине собственной медлительности. По нему могли хоть ядовитые змеи с пауками ползать, ему это не помеха. Купленные скорее интуитивно две шавермы могли остыть, пока он мялся у порога, и потому Игорь окончательно взял себя в руки и постучал. Кормить хозяина квартиры холодной шавермой было бы невежливо. Дверь открылась довольно быстро, но не успел Игорь порадоваться расторопности напарника, как увидел его бледное, измученное недосыпом лицо в дверном проёме. На этом фоне тёмный синяк на виске и скуле выделялся особенно ярко. Промелькнувший от узнавания его визитёра спектр эмоций был неповторим, и Гром мысленно поблагодарил Диму за то, что тот не закрыл дверь перед его носом, ибо он, судя по всему, изначально хотел это сделать. — Тебе, вроде, понравилось. Вот, принёс… — подняв зелёный полупрозрачный пакет-майку с шавермами, Игорь с надеждой и кривоватой от нервов, но искренней улыбкой ждал вердикта. Дима, осмотрев его с головы до ног красными, обрамлёнными темными мешками глазами, задумался на минуту, и Игорь практически услышал скрип шестерёнок у него в голове. В конце концов Дубин закончил тяжёлый мыслительный процесс и решил впустить его, приглашающе раскрыв дверь пошире. — У меня не прибрано, я не ждал гостей, — проговорил он едва слышно, уходя в сторону кухни с отобранной у Игоря шавермой, пока тот разувался и с лёгким интересом осматривал прихожую. Квартира его напарника выглядела прибранной (особенно по меркам Грома), не разваливалась от каждого чиха и сквозила каким-то непонятным уютом, в который хотелось возвращаться. «Только пришёл, и уже думаю, как вернусь сюда. Ну дела», — Игорь цокнул языком и проскользнул в светлую кухню следом за хозяином квартиры, сразу же подмечая стоящую на столе банку и чашку кофе, раскрытый скетчбук и телефон с наушниками, что подтвердило теорию Игоря о том, что звонок Дима игнорировал. — Чай только ромашковый, — Дубин поставил перед ним большую чашку с потёртым рисунком мультяшных птичек и простую плоскую тарелку с шавермой, сдвинув скетчбук на край стола. Свой нарисованный портрет в капюшоне Гром признал моментально, и Дима, заметив его интерес к своей зарисовке, со вздохом закрыл скетчбук от любопытных глаз. Игорь насыпа́л себе в чашку несколько ложек растворимого кофе, когда его напарник заговорил. — Знаешь, что я почувствовал, когда поймал в подворотне самого Чумного Доктора и увидел под его маской тебя? Он сел напротив, делая большой глоток своего уже остывшего кофе и морщась от собственных мыслей. В ожидании продолжения Игорь сам развёл напиток в своей чашке горячей водой из закипевшего электрического чайника, после чего, недолго думая, пододвинул кофе Диме. Тот со смесью неуверенности и благодарности во взгляде принял неожиданное подношение. — Я испугался, — сквозь натянутую улыбку Димы Игорь видел отголоски того самого страха, что навис над светловолосой головой дамокловым мечом. — Я минуту смотрел на тебя, и в голове было так пусто, будто это я лежал там без сознания. Я слышал звуки погони вдали, как другие гнались за кем-то, и мне потребовалась целая минута, чтобы понять, что они гнались не просто за Чумным Доктором, а за тобой. А я ведь тогда ещё хотел перед тобой похвастаться, мол, смотри кого поймал, Игорь, от меня может быть толк! Дубина я, правду говорят. Дима закусил губу и вжал голову в плечи в попытке стать меньше под взглядом Игоря, а когда понял, что это не помогло, зарылся пальцами в волосы. — Я не знал, что с тобой делать, и это неправильно. Так не должно быть. Хороший полицейский не должен ломать голову над такими вещами, он берёт преступника и ведёт в участок, но я стоял в том переулке над грёбаным Чумным Доктором и всерьёз рассматривал как вариант возможность отпустить тебя! Я чувствовал себя виноватым за то, что рассказал о тебе Стрелкову, хотя знал и до сих пор знаю, что поступил правильно. Что мне оставалось? Потерять работу из-за того, кто пытался избавиться от меня при любом удобном случае? Впрочем, какая теперь разница… С выражением невыносимой грусти Дубин вцепился зубами в свою шаверму, а Игорь в очередной раз поразился его живой мимике, после чего встряхнул головой и подался чуть вперёд, привлекая к себе внимание. — Дим, думаю, не секрет, что я дурак редкостный в таких вещах- — У тебя масса других достоинств, — перебил его хозяин квартиры, грустно пережёвывая лаваш с мясом, и Гром не сдержал удивлённого смешка. Даже в таком подавленном состоянии умудрялся поддержать и пошутить! — Я признаю́, что перегнул тогда. Характер у меня не сахар, и я до сих пор удивлён, что ты меня терпел всё это время, — Игорь задумчиво почесал затылок под кепкой и взял свою шаверму, крутя её в руках. — Возможно, месяц это не так уж много, и для тебя он дался нелегко, но я того, ценю это. Ты хороший напарник. — Игорь, прекрати. Оторвав взгляд от еды, Гром растерянно наблюдал за тем, как Дима отложил шаверму на тарелку и спрятал лицо в ладонях. Его пальцы согнулись, оставив на лбу и висках бледные полосы царапин от ногтей, после чего светлая голова закачалась из стороны в сторону. — Я не должен был тебя впускать. Зачем ты пришёл вообще? — Честно? Не хочу, чтобы ты уходил, — ответил Игорь не задумываясь, как и намеревался раньше. Таких людей, как Дубин, только так брать и надо — честностью и напролом. — Ты хороший полицейский, Дим, получше многих. По-настоящему хороший полицейский знает, когда лучше отклониться от приказа, и ты смог это сделать. Ты вытащил меня, а потом спас мне жизнь, дважды! Без тебя от Питера уже ничего бы не осталось, ты понимаешь? Ты собака, Дима, а мы, нахрен, стая. Мы напарники. Дима посмотрел на него исподлобья, словно Гром ударил его просто так, и от этого щенячьего во всех отношениях взгляда Игорю на секунду стало стыдно. Но, по крайней мере, вместе с глухой тоской в серо-зелёных глазах, похожих на воды Невы в солнечном свете, он увидел разраставшееся сомнение в его решении. — Значит, ты не злишься? — Дубин спросил мягко, осторожно, будто прощупывал почву перед тем, как ступить на нее целиком. В первый раз он не проверил землю — и шагнул в вырытую Громом яму. — Не злюсь, и не должен был злиться тогда. Ты сделал то, что должен был, и, вероятно, без этого Последователи убили бы и меня, и всех остальных в казино, включая их обожаемого Доктора, — Игорь скривился от упоминания Разумовского и, наконец, укусил свою шаверму. — Я за эти недели вот что понял. Я предпочитал оставаться одиноким не потому, что так было лучше для меня, а потому, что так проще. Когда ты один, ты понимаешь, что никто не ждёт тебя, и рисковать жизнью с этой идеей в голове намного легче. Ты не волнуешься о ком-то другом, и это не занимает твои мысли всё свободное время… Знаешь, когда я осознал, насколько я одинок? Когда я сидя в камере понял, что со мной происходит что-то не то, — хмыкнув от воспоминаний всего месячной давности, Гром выразительно посмотрел на внимательно слушавшего его Диму и многозначительно улыбнулся ему. — Что с тобой, Дим? Дима замер, словно облитый холодной водой. Он не отрываясь смотрел на Игоря, и тот было подумал, что успел за время их разговора отрастить вторую голову, но выразительный блеск в чужих глазах обухом огрел его по голове. В тишине кухни — только птицы ещё что-то напевали за окном — Дима насторожился, как будто глаза слезились не у него, снял очки и практически беспечно вытерся пятками ладоней. — Заснуть не могу. Хочется, а не получается. — Есть у меня пара идей, но ты ешь, пока совсем не остыло, — отозвался Гром сразу, и от уверенности в его голосе Дубин невольно расцвёл. Теперь, когда он знал, что это была что ни на есть забота, все возведённые им баррикады хотелось смело отнести на антресоли, чтобы больше о них не вспоминать до какой-нибудь внутренней генеральной уборки. Их разговор казался Диме странным, но очень приятным сном. — Будем решать проблемы по мере поступления. — Так точно, товарищ майор, — бросил его напарник шутливо, и, прямо как в глупой детской песенке, от его улыбки даже солнце за окном показалось Игорю ярче во сто крат. В то утро камень с души упал у них обоих. Доели они быстро и молча, но впервые за месяц тишина между ними не давила. С близкими было важно уметь вместе помолчать обо всём на свете, хотя даже после такого откровения, как пять минут назад, у Игоря не возникало желания взять перерыв в общении с кем бы то ни было лет на десять вперёд. Одной искры надежды в Дубине ему хватило, чтобы полностью восстановиться и зарядиться желанием делать подвиги — не только на улицах Петербурга, но и здесь, в маленькой уютной квартире наедине с его напарником. Грея душу и желудок вкусной (ларёк недалеко от диминого дома оказался на удивление хорош) шавермой, Гром рассматривал чужой холодильник с фотографиями незнакомых, но похожих на Диму людей (семья, вестимо), старым детским рисунком кошки и буквами-магнитами из растишки, которыми Дубин написал «Майор Гром». Когда автор этой надписи заметил, к чему было приковано внимание Игоря, он засмущался и спрятался за чашкой с кофе. — А теперь шагом марш в кровать, — решительно сказал Игорь, когда от шавермы осталась одна только фольга с разводами соуса на ней, и Дима без особых пререканий подчинился, хоть и замер на секунду прямо перед входом в свою комнату. Кровать его после ночного кошмара так и пребывала в беспорядке, но майор без каких-либо изменений в лице легко встряхнул его одеяло, чтобы вправить его внутри пододеяльника, после чего накинул его поверх кровати и кивнул на неё Дубину, чтобы тот лёг. С выражением его непоколебимой уверенности Дима не мог спорить, и даже воспоминания двенадцатичасовой давности под таким напором пугливо прятались по углам уставшего сознания, чтобы не попадаться на глаза майору. Устроившись на спине и уже в подобии ежедневного ритуала взглянув на трещину в потолке, Дима почувствовал, как Гром накрыл его лежавшим у кровати голубым флисовым пледом, после чего тот сел на стул рядом. Лежать на одеяле оказалось чуть удобнее, чем на одном только матрасе, но это было не сильное различие от остальных его попыток заснуть. — И что теперь? — Дима повернулся на бок, чтобы лучше видеть Игоря, и зевнул. Плед был мягким, но не тяжёлым, и дышалось под ним легко. — А теперь, стажёр, я байки буду травить. Расскажу тебе, как я попал в полицию, опыт старшего товарища лишним не будет. Заснуть в процессе разрешаю, я не лучший рассказчик, — сверкнув зубами, когда Дима несогласно нахмурился, Гром вытянул ноги на стуле, закинул руки за голову и принялся рассказывать. Дима слушал его внимательно, с усердием и интересом студента на паре любимого препода — даже рот открыл как раньше. Видно только было, что носом клюет, и чем дольше Игорь говорил, тем больше ему приходилось прилагать усилий, чтобы держать глаза открытыми. — Расскажи потом ещё раз… обязательно… — попросил он неразборчиво, когда Гром прервался на полуслове, чтобы посмотреть как он засыпал. В ответ Игорь хмыкнул тихо и с лёгкой, слегка печальной улыбкой осторожно потрепал Диму по голове. — Спи, напарничек, расскажу. А я тут посижу, сон твой охранять буду. От меня точно не сбежит. Дубин пробормотал что-то согласное с ним и заулыбался, окончательно проваливаясь в сон. Насмотревшись на его спокойное, расслабляющееся впервые за три недели лицо, Игорь устроился на стуле удобнее и поднял взгляд к потолку. Если он сказал, что будет охранять, значит так и будет, слово лучшего полицейского города — и друга. А трещину на потолке он зашпаклюет.