*
Пять лет рабства не оставили ему надежд, кроме одной: он снова станет свободным. Пять лет рабства прошли, словно целая вечность - из Норвегии был долгий путь в Ирландию, когда его держали на одной лишь воде, лишая сил. Эйвор уже почти и не помнил, каково было тогда - воспоминания потускнели, ослабли, как ослабевали корни старого дерева. В Ирландии он - не знавший языка, едва держащийся на ногах, - был продан на первых же торгах. Эйвор менял одного хозяина за другим в первые годы. Тогда огонь в груди ещё горел, а кровь в венах была ещё достаточно горяча. Тогда были силы бороться. Пытаться сбежать, украсть денег и наняться на корабль к каким-нибудь данам, чтобы уплыть домой. Пытаться не склонять голову каждый раз, когда того требовал хозяин. Доказывать из раза в раз, что он - Эйвор из клана Ворона, брат Волка, и его нельзя сломить. Он сломался на четвёртый год, оказавшись в Англии. Не о ней ли были его мечты, когда он был ещё свободным? Не о ней ли он грезил долгими ночами - о том, сколько серебра он завоюет, о том, какой славой покроет себя? Не были ли его мечты о том, что подле всегда будет Сигурд? Не о завоёванных ли ими королевствах и склонившихся королях? Не о том ли, как скальды сложат сагу о них, братьях-воронах? Эйвор и не помнил уже. Иногда по ночам, когда не было сил даже спать, он видел Сигурда - почти столь же реального, сколь реальна была усталость. Добрался ли брат домой из своего путешествия? В добром ли он здравии? Вспоминал ли о нём? Пытался ли найти? Иногда по ночам, когда в голове от усталости не было ни единой мысли, Эйвор смотрел, как брат укоризненно качает головой. Как разочарованно хмурится, поджимает тонкие губы. Сигурд в его видениях не изменился совсем, не постарел ни на день - он выглядел так же, как в утро перед отправлением. Сигурд в его видениях оставался единственным, что по-настоящему принадлежало Эйвору.*
Он сломался на четвёртый год, попав рабом к какому-то тэну. Привыкший к тяжелому труду и побоям - только они и способны были усмирить его, - Эйвор не ждал ничего от завтрашнего дня. Завтра не существует - есть лишь сегодня. И если сегодня он застанет миг, когда солнце скроется за горизонтом - что ж, это хорошо. Если же нет - так тому и быть. Его судьба была предрешена ещё до его рождения и он - обычный человек, раб, - никогда не смог бы её изменить. В Эссексе он остался на целых два года лишь потому, что понял - бесполезно было пытаться. Он привыкал к этой мысли минута за минутой, день за днём, приучал себя не бороться, приучал себя не возражать, молчать, быть покорным словно овца, которую собираются зарезать. В конце концов, он был жив. У него был шанс - пусть и крохотный, - стать свободным. За два года Англия не стала ему домом, но стала чем-то, что он мог вынести. За два года множество викингов приплыло сюда вслед за сыновьями Рагнара Лодброка в поисках золота, славы и дома. Щедрая английская земля давала хороший урожай и многим это было по душе - всё больше и больше норвежцев и данов оставалось здесь вместо того, чтобы вернуться домой. Всё больше и больше поселений появлялось на разных концах Англии, и слухи о них разлетались по всей стране так же быстро, как летали новости в родной Норвегии. Эйвору не было до этого дела. Даже если люди, которых он привык называть братьями, доберутся до его тэна, Эйвор так и останется рабом.*
Пять лет рабства научили его ценить то, что было: сегодняшний день, пищу, что досталась ему, и те воспоминания, что он смог сберечь после всех этих лет вдали от дома. Каждый рассвет, который удалось встретить - в Англии они были в разы более блеклые, чем в Норвегии. Воду, которая смывала грязь с его ладоней. Молитвы Богам, что он возносил беззвучно в минуты, когда весь мир становился чёрным, и не было ничего, кроме давящей пустоты в груди. Пять лет рабства научили его ценить те крохи информации, что удавалось подслушать в разговорах стражников или служанок. О данах, которых с каждым летом становилось всё больше и больше. О Короле Альфреде, не желающем видеть на своих землях ни других королей, ни северных захватчиков. О набегах на монастыри, убийствах жрецов - Эйвор всегда гадал, насколько беспомощным должен быть английский бог, чтобы не суметь защитить своих подданных. Мёртвому богу не было под силу ничего. Как и живым Богам Эйвора. Он ухмылялся в ответ на слухи о могучих воинах, не ведающих пощады. Отворачивался в ответ на россказни о бессмертных воронах, ведущих воинов в бой - говорили, будто бы люди подчинили себе птиц и те ослепляют врагов по их приказам. Он едва мог дотянуться в глубинах своей памяти до образов, что восставали в ответ на неосторожно брошенные фразы о том, будто есть племя, которое ведет за собой великан, чьи глаза темнее ночи, а волосы - ярче огня. Будто бы этот великан ездит верхом на огромном волке, из чьей пасти всегда капает кровь, а воины его… Что за вздор! Кто как не Эйвор знал, что даны, норвежцы, англосаксы - всего лишь люди. Всего лишь смертные. Все они. Даже его брат. Судьба Сигурда всегда была неразрывно связана с его собственной судьбой, но Норны решили иначе. И теперь Эйвор - трэлл, застрявший в Англии, и Боги должно быть не слышат его так далеко от дома. Сигурд же либо уже стал конунгом, либо всё ещё готовился им стать. Из дома не было вестей вот уже пять лет.*
Слава Рагнарссонов гремела, подобно молниям Тора, их имена служанки произносили шепотом, словно боясь, что если сказать громче - страшные викинги тут же появятся перед ними. Из дома не было вестей вот уже пять лет и Эйвор начал забывать, как выглядел Длинный Дом на рассвете. Как снег укрывал собой землю. Каково это было, когда ветер трепал его некогда длинные волосы. Что за счастье было - идти в битву плечом к плечу с братом и знать, что даже если они умрут сегодня, они вновь встретятся в Вальхалле. Как это было, когда они с Сигурдом оставались только вдвоем, и весь мир словно застывал, скованный льдами Ётунхейма, и существовали лишь они - плоть к плоти, дыхание к дыханию. Как это было, когда Сигурд касался его. Когда он касался Сигурда. Когда брат брал его, и в том не было стыда, не было ни капли отвращения - в том были лишь доверие и та безграничная любовь, которую Эйвор не испытывал больше ни к кому. Когда он был в Сигурде - и в этом не было власти, не было унижения, лишь желание быть ближе, сплестись телами, как сплелись корни Игдрассиля между собой, врасти телом в тело, стать чем-то единым. Когда они лежали рядом после всего, уставшие, мокрые, и Эйвор не мог отвести взгляда от Сигурда, и Эйвор не мог перестать касаться его. Как улыбался Сигурд - только ему. Как Сигурд целовал его. Пять лет вдали от дома, пять лет рабства лишили его даже этого.*
Пять лет его ладони - ладони раба, ладони земледельца, ладони скотовода, - не знали оружия. Порой ему снились битвы, в которых он не участвовал - он сражался с Фенриром и Ётунами, сражался подле брата в знакомых английских землях, покоряя всё новые и новые города. Его, молодого и сильного, чьё тело хранило на себе знаки многих битв, использовали лишь там, где у него не было доступа к инструментам, что могли стать оружие. Но тело его помнило. Оно помнило смертоносные пляски, помнило, как он должен двигаться, чтобы избежать удара, и как - чтобы убить. Как схватить меч - излюбленное оружие Сигурда, но не его, - и как отражать им атаки. Как ускользнуть от двух противников сразу, выхватить топор из чужой руки - и это было, словно Валькирия подхватила его под руки, и он оказался на её крылатом коне. Это было, словно мёд потёк в его жилах вместо крови - шум битвы опьянял его. Брызги крови убитых им врагов на его лице были подобны росе поутру, предсмертные хрипы были подобны музыке, извлекаемой из лютни. Пять долгих лет вдруг обратились в пыль, сгорели в жаре битвы, где он - трэлл, ничтожный раб, - защищал своего тэна. Пять долгих лет вдруг стали мгновением - быть может, если он выживет сегодня, тэн дарует ему свободу. Быть может, если он умрет сегодня, он умрёт достойно, и кто-то из живых вложит топор в его ладони, чтобы Валькирии нашли его и сопроводили в Вальхаллу. Пять долгих лет впроголодь, без оружия и практики оставили на нём свой след и как, должно быть, хохотали в своём чертоге Боги, когда он - когда-то лучший воин своего брата, когда-то воин, - сражавшийся до последнего и готовый умереть, оказался на коленях перед тем, кто должен был убить его. Раскатами грома звучал смех победителей. Сталью, проникающей в плоть - крики проигравших. Слёзы служанок, доставшихся завоевателям как трофеи, отзывались в Эйворе дрожью и жаждой справедливости. Крики детей, которые не увидят своих родителей следующим утром, казались Эйвору плачем слепых щенят, оставшихся без тёплого материнского живота. Родная северная речь резала слух - так давно он её не слышал, что казалось, уже и позабыл, как она звучит. Родная речь была словно юный горный поток весной, чистой и свежей. Словно глоток воздуха - впервые за все эти годы. Словно на долю мгновения - даже меньшего, чем нужно, чтобы закрыть глаза, - он оказался дома. На него - на трэлла, - измазанного кровью и копотью, обращали внимания даже меньше, чем на воронов, слетевшихся на пир. Его забрали как добычу наравне с теми служанками и слугами, что выжили, наравне с богатствами тэна, чьё изуродованное топорами тело так и осталось лежать в горящем замке. На него - коротко стриженного, с неровной бородой, с чёртовым ошейником, - обращали внимания меньше чем на куриц, квохокавших беспокойно под ногами. Рабов посадили на один из драккаров, крепко привязав к мачтам. Молились своему мёртвому богу женщины, плакали дети, и Эйвор хотел их утешить, хотел прижать к себе хоть одного несчастного ребёнка, ставшего сегодня сиротой - он помнил, каково это, когда твоих родных убивают на твоих глазах. Эйвор хотел бы успокоить хоть одно дитя, что страшилось своей участи и жутких викингов, из сказок ставших явью. - Давно? - спросил на родном для них обоих языке один из воинов, утиравший тряпицей кровь с лица. Эйвор сглотнул. - Пять зим, господин, - признание чужой власти над ним давно не задевало гордость. Осталось ли ещё хоть что-то от его гордости? Осталось ли в нём хоть что-то от него? - Хорошо сражаешься для трэлла, - воин сплюнул ему под ноги, и раньше бы - когда-то, - Эйвор бы принял вызов. Отстоял бы свою честь. Сейчас он лишь чуть повёл плечами - те болели после битвы, ныли усталостью мышцы, давно забывшие, что значит сражаться. Он не ответил. Просто принял свою судьбу - в который раз за эти годы, - как данность.*
Путь к следующему господину превратился в один очень долгий день. Три дня и три ночи они плыли по рекам Англии, три дня и три ночи из пищи рабам доставалась лишь вода и немного хлеба. Мышцы сводило судорогами от сидения в одной позе, его знобило - целую ночь лил дождь, смывший с Эйвора грязь, кровь и пот. В Англию пришла осень, и ночи становились всё холодней день ото дня, но рабы не заслуживали внимания воинов, кутавшихся в свои меховые плащи. На четвёртые сутки, когда солнце клонилось к горизонту, драккары причалили к небольшому поселению. Длинный Дом Эйвор увидел сразу же - тот возвышался над другими постройками, словно дом Богов. Так давно Эйвор не видел подобных построек, так давно он не видел деревень и городов, где жили бы не англосаксы, что сердце встрепенулось, запело, заставило кровь бежать быстрее. Вид добротных домов, сложенных из крепких брёвен, витавшие в воздухе запахи жареного мяса и мёда - Боги, как давно он не пил мёда, - звуки пира и музыки рождали в Эйворе воспоминания, о которых он, как он думал, давно забыл. Он думал, рабство выжгло это из него, но вспомнил в одно мгновение - как он впервые попробовал мёд, как впервые сел за один стол с воинами, как впервые пир устроили в честь Сигурда, вернувшегося из своего первого набега. Как впервые пир был в его честь - в том набеге он убил пятерых. Тогда он впервые познал вкус чужой крови на своих губах, впервые забрал чужую жизнь. Он вспомнил те пиры, с которых они с Сигурдом сбегали, таясь в тенях Длинного Дома. Те пиры, что шумели до самого рассвета, пока они с братом были вместе в покоях Эйвора, пока они с братом наслаждались друг другом. Вспомнил пир - последний их пир, - на котором мёд был горьким, словно полынь, а кусок в горло не лез. Старшие войны наставляли Сигурда, желали ему удачи в его путешествиях, обещали ему славу и богатства. Рандви, как и положено хорошей жене, была рядом и молча поддерживала. Стюрбьёрн, как и положено хорошему отцу, благосклонно взирал на пир со своего трона и гордился тем, каким вырос его сын. Эйвор, как не положено хорошему брату, поддался эмоциям и страстям, поддался гневу на то, что Стюрбьёрн не отпустил его с Сигурдом, и методично напивался, пытаясь забыться, но никак не мог опьянеть. Словно мёд - лучший мёд Теклы, - стал водой, словно Боги решили посмеяться над ним и его ничтожными страданиями и не давали ему опьянеть. Эйвор вспомнил, как пересилив себя, он улыбнулся, поднимая кубок за то, чтобы Боги благоволили Сигурду в его путешествии. И чтобы Боги вернули его домой. Услышали ли они тогда его молитву - и все последующие? Как он, извинившись, ушёл с пира раньше, сославшись на раздирающую его голову боль - на самом деле болело в груди, так сильно, словно сам Тор сжал его сердце своими могучими руками. Эйвор вспомнил, как Сигурд нашёл его, упражняющегося с луком. Как Сигурд беззастенчиво обнял его со спины, чуть поправил хватку на луке - держи мягче, братец, - словно всё это было лишь очередным вечером. Как Сигурд положил свою ладонь поверх ладони Эйвора, всё ещё слишком крепко сжимающей лук, и прошептал: мне тоже больно оставлять тебя, брат. Как Эйвор, такой же напряженный как и тетива, не оборачиваясь, сказал: я могу сбежать с тобой. Сигурд лишь мягко рассмеялся в ответ. Позволил Эйвору выстрелить - стрела улетела выше, - а после забрал лук из его рук. А после - прижался лбом к его лбу, как они делали всегда, и положил ладони - горячие, словно огонь в кузнице, - ему на щёки и прошептал: время быстротечно, Эйвор, словно горные реки. Каждая река впадает в более крупную, как каждый отрезок времени становится частью чего-то большего, и однажды мы вспомним об этой разлуке всего лишь как о времени, что было частью нашей Саги. Эйвор погладил кончиками пальцев его скулы и прошептал в ответ: речь, достойная скальда, брат. Разве мог он тогда показать, как тронули что-то внутри слова Сигурда? Как на секунду ужас обуял его: время было быстротечно, правда, но умело оно и замедляться, становясь вечностью, и вечность предстоящей разлуки пугала его. Сигурд знал его, как самого себя, и он знал Сигурда, как себя, и порой - ещё со времён, когда они были детьми, - он чувствовал, будто бы они - единое целое. Словно дерево, однажды разрубленное напополам, снова срасталось по центру. Словно две реки сливались в одну. Словно не было Эйвора и не было Сигурда, а были лишь они. Сигурд поцеловал его непривычно нежно, едва коснувшись губами губ Эйвора, и ничего не сказал. Но по его взгляду Эйвор понял - брат тоже боится этой разлуки. По тому, сколько греющего огня было в его глазах, Эйвор понял: брат скорее бы отдал руку на отсечение, чем провёл бы хоть день вдали. Но духи звали его, море звало его, и только его.*
В реальность Эйвора вернула сильная оплеуха. Вдали низко пророкотали первые раскаты грома, и отзвуки волнами рассеялись по лесу, окружавшему поселение, отзвуки будущей грозы утонули в шуме пира и шуме мыслей. В Длинном Доме знакомо пахло кострами и мёдом, жареным мясом и свежим хлебом. Эйвор сглотнул образовавшуюся во рту слюну, опустил голову, не смотря по сторонам - как же хотелось хоть на мгновение поднять взгляд, хоть на мгновение почувствовать себя снова свободным, равным этим людям, что не обращали на него никакого внимания. Как же хотелось, Боги, но разве он, трэлл, равный им? Он - подарок Ярлу, в чью честь, должно быть, сейчас пируют. Он - орудие в чужих руках, вещь, которой можно воспользоваться так, как угодно хозяину. Эйвор глубоко вздохнул, вбирая в себя вместе с воздухом ощущение давно оставленного дома. Сокровища сложили к трону. Рабов в шеренгу поставили рядом, наказали не поднимать взгляда и не разевать рта, если не спросят, - за такую дерзость можно было поплатиться жизнью. Звуки вокруг были лишь шумом, подобным шуму моря в непогоду, но любая непогода проходит и море успокаивается, море засыпает и стихает ветер, и водная гладь становится похожей на лёд. Так было и сейчас: в одно мгновение стихли голоса, стихли музыка и смех, и тишина показалась Эйвору неестественной, словно испуганной - как олень, почуявший приближение волка. Тишина схватила его в тиски, тишина нарушалась лишь поступью тяжелой и уверенной, тишина складывалась из шепота и прерывистого дыхания женщины рядом с Эйвором, из тихого всхлипа ребенка и собаки, что монотонно лаяла на улице. - Боги… - нарушил тишину отчаянный голос, и одно лишь слово прозвучало молитвой, прозвучало неверием, прозвучало для Эйвора голосами всех тех, кого он забыл и кого любил когда-то. Одно лишь слово рассекло тишину, как топор рассекает плоть, и стихло, опало, как последний мёртвый лист опадает с ветки - и с ним умирает осень. За пять лет, он думал, он забыл этот голос. Он забыл так много лиц и голосов, он забыл столь многое… Эйвор поднял голову и в этот миг словно тысячи мечей вонзились в его тело. Словно кто-то влил в его глотку воду, что была холоднее льда, и всё внутри замерло, скованное страхом. Скованное узнаванием. Скованное проглоченным брат. - Не может быть… - произнёс Сигурд всё так же тихо, и голос его - впервые на памяти Эйвора, - так дрожал. Брат стоял около трона, в тенях он казался кем-то нереальным, обманом Богов, в тенях Эйвор не слишком хорошо видел его лицо, но видел иное. Сгорбленные плечи, словно придавливающие его к земле, отсутствие правой руки по локоть - внутри всё сжалось, и боль прошила всё его естество. Брат сделал шаг вперёд, другой, третий, но шёл неровно, будто едва стоял на ногах. Свет выхватил его глаза, и Эйвор едва удержался, чтобы не отпрянуть - во всегда ясных, цвета воды во фьордах, глазах плясал безумный огонь. В глазах, в которых Эйвор обычно видел любовь, сейчас было отчаяние и горе. Во взгляде Сигурда было столько надежды. Эйвор опустил голову - трэллу не должно смотреть в глаза Господину. Как он мог смотреть в глаза Сигурду после этих лет? Какое он имел на это право? Грудь затопило жгучим стыдом, живот свело ужасом - мир столь огромный, но он оказался именно здесь. Перед человеком, которого так отчаянно мечтал увидеть и которого так боялся увидеть. Перед братом, которого он боготворил и которого любил сильнее, чем кого-либо на свете. Перед Сигурдом, за которого он отдал бы жизнь, ради которого пошёл бы даже в Вальхаллу. - Сигурд… - тихо позвал брата смутно знакомый женский голос. - Это не… - Замолчи, - прервал женщину Сигурд властно, яростно. Отчего-то молчали даже те, кто принесли Сигурду дары. Отчего-то словно весь мир замолчал снова, и было слышно только потрескивание костров, и было слышно только шаги Сигурда, и то, как шумела в ушах собственная кровь, и голос - его собственный голос в его голове, шептавший: вы более не братья, Эйвор. Трэлл не может быть братом Ярла, раб не может быть братом свободного человека, ты не имеешь более права быть его братом. Разве может мышь брататься с кошкой? Разве олень братается с волком? Нет прошлого - есть только то, что сейчас. То, что было, уже давно ушло. - Эйвор… Он не осмелился поднять взгляда. Только пробормотал: боюсь, Вы приняли меня за другого, господин, и это было как вонзить кинжал себе в сердце, как своими руками вонзить кинжал в сердце Сигурда. Судорожный вздох был ему ответом, чужая рука на шее была ему ответом - каким знакомым был этот жест, каким отчаянным был этот жест, - и негромкое неужели ты думаешь, что я мог бы не узнать тебя? Он узнал Сигурда в ту же секунду, что увидел. И был уверен, что Сигурд тоже узнал его - не смотря ни на что. - Я не знаю, о ком Вы говорите, господин. Сигурд выдохнул. Чуть сжал пальцы на шее, царапнул ногтями по гладкой коже ошейника и убрал ладонь. Мир ожил с голосом женщины, благодарящей за дары, мир ожил с музыкой, хлынувшей на Эйвора подобно волне. Когда он чуть поднял взгляд, Сигурд лишь махнул рукой в ответ на какие-то слова, что говорила ему женщина - она приобнимала его за плечи заботливо, почти по-матерински. Он следовал за ней послушно, как слепой идёт за своим поводырём, и Эйвор провожал его взглядом жадно, сожалеюще, задыхаясь в своём отчаянии и своей, будь она проклята, правоте, в которую он так свято верил. Боги свидетели - так будет лучше для всех. Боги свидетели - он бы лучше умер, чем причинил Сигурду боль. Боги свидетели - он бы лучше покрыл позором себя, чем опозорил брата.*
Эйвор проворочался на своей подстилке из сена, служившей в эту ночь постелью, почти до самого рассвета, но так и не смог уснуть. Он думал о том, что сейчас - самое подходящее время для побега. Вокруг был лишь лес, в котором он смог бы выжить, он бы смог добраться до ближайшего городка и скрыться в нём. Или он мог бы украсть драккар, уплыть прочь отсюда - и пусть бы море сожрало его в шторм, пусть бы он остался погребён под водой. Или же он мог смириться, мог принять свою судьбу и продолжить лгать, а дальше - будь, что будет. Кто он такой, чтобы пытаться изменить то, что изменить был не в силах? Шумел на улице дождь, грохотал вдалеке гром и в его раскатах Эйвор слышал хохот Богов. В его раскатах Эйвор слышал звуки давно забытых битв, слышал крик матери - он давно не вспоминал об этом, - слышал воронов, кружащих над волком, только что терзавшим его шею. Шумел на улице дождь, и небо было чёрным, когда он задремал беспокойным, поверхностным сном. И проснулся почти сразу же от звука отворяющейся двери. - Пойдём, - он не видел женщину, что пришла за ним, и не узнавал её голос. Он шёл за ней во тьме ночи покорно, не спрашивая и не говоря ничего и не слишком глазея по сторонам - Длинным Дом в темноте высился чудовищем, темные домики жителей поселения казались призраками, и только где-то вдали Эйвор различал ещё живые огни. Он не узнавал ни мягкую походку женщины перед ним, ни очертания её тела. Но узнал её лицо, едва они ступили в свет, узнал татуировки и взгляд мудрых глаз, узнал запахи трав домика в Норвегии, в который он так часто ходил мальчишкой, когда его мучали кошмары. - Сядь, Эйвор, - приказала женщина мягко, но в её мягкости была власть: непостижимая, слишком мудрая для него. Он подчинился, опустившись на скамью. Не отвёл взгляда, хотя должен был, и встретился со взглядом вёльвы, прожигающим его насквозь. - Твои глаза не умеют лгать, Брат Волка, - сказала она, и голос её был словно голоса Богов. Словно Боги говорили с ним через её уста. Его обман был раскрыт вёльвой, которую он помнил ещё девчонкой. Его как зверя загнали в угол и он мог скалиться, пытаясь вырваться на свободу, а мог смириться и принять уготованное ему. Женщина протянула ему маленькую плошку. Настойка из трав пахла свежо и пряно, и Эйвор лишь вопросительно взглянул на вёльву, прежде чем выпить. Настойка, вопреки ожиданиям, теплом разлилась в животе и немного успокоила разум. - У тебя много вопросов, Эйвор, и не на все я смогу дать тебе ответ. Но прежде позволь взглянуть на тебя. И он позволил - как он мог отказать? Позволил внимательно осмотреть его лицо, ощупать пальцами лоб, скулы, шею - только чуть напрягся, когда они коснулись ошейника. Позволил ощупать свои плечи, грязные ладони, позволил вёльве послушать неровное биение его сердца, взволнованного и разбитого. - Тебя зовут Валка, - сказал он неуверенно - он помнил лицо, но не помнил имя. Помнил её мать, помнил запахи, помнил девочку, что наблюдала всегда внимательно и смешивала травы. Она кивнула. - Твоя мать поила меня отварами, когда меня мучали кошмары. Она кивнула снова. И сказала, глядя ему в глаза: - Боги привели тебя домой. Отчего ты испытываешь их терпение, играя с судьбой? - Моя судьба более не связана с тем домом, что у меня был. - Разве ты можешь сам решать свою судьбу? Разве ты волен решать вместо Богов, кто ты таков и где твой дом? - Я не волен решать ничего, Валка. Я - трэлл, я - орудие, безвольное существо без желаний и воли, - он хотел бы, чтобы в его голосе была ярость, но было лишь смирение, горечь. - Ты - Эйвор из Клана Ворона, - возразила она. - Сын Варина и Росты, брат Сигурда Стюрбьорнссона. Ты - воин и защитник. Ты друг. Ты… - У меня нет брата, - прервал он её. - Сигурд был братом Эйвора, но не может быть братом трэлла. На мгновение ему показалось будто огни свечей дрогнули. Будто пламя костра, обогревающего дом, склонилось к земле, прижалось испуганно к углям. - Ты считаешь возможным спорить с Богами и менять свою судьбу. Ты пытаешься отрицать то, кто ты, и противишься тому, с чем ты бессилен бороться. Он промолчал, несогласный. Дождался разрешения покинуть её дом, постоял немного около входа, вдыхая запахи мокрой листвы, и дождя, и горящих факелов, посмотрел на Длинным Дом, гадая, как скоро Сигурд снова попробует заговорить с ним и как ему самому найти силы отстаивать свою правоту. Как ему убедить Сигурда в том, что то, что он делает - правильно? Боги не должны были одобрять их союз ещё в Норвегии, когда они из друзей и братьев стали любовниками. Они - глупые дети, глупые, глупые дети, - считали, что связаны судьбой. Эйвор до сих пор в это верил. Что в тот роковой день, когда Кьётви убил семью Эйвора, Норны сплели их нити в одну - и так должно было быть, так предначертано было. Они с Сигурдом верили, что нет ничего дурного в том, кем они были - в конце концов, в их жилах текла разная кровь, и Богам не должно было быть до этого дела. В конце концов, Сигурд однажды должен был стать конунгом - и кто посмел бы указывать ему, с кем ему быть? Лишь став старше, лишь в своём рабстве Эйвор понял. Боги должны были уничтожить их за то, кем они посмели стать - и они это сделали. Они призвали Сигурда в его путешествие, велели ему следовать по своему собственному пути - тому, где Эйвору не нашлось места по воле Стюрбьорна. Должно быть, Боги думали, что вдали друг от друга они остынут, смогут забыть, но Эйвор не забыл. Каждый рассвет он встречал с мыслями о брате и каждый закат, все его дни были наполнены Сигурдом. И тогда Боги решили проучить их. И тогда Эйвора пленили, сделав рабом. Но пять долгих лет вдали, что выжгли из него всё, не смогли выжечь Сигурда. За пять долгих лет он отрёкся ото всего, он забыл обо всём, но не смог забыть о Сигурде. Пять лет Боги испытывали его и он вынес всё, пусть и приняв свою неволю и своё рабство. И оказавшись здесь, взглянув в глаза Сигурду спустя всё это время, он понял: это очередное испытание Богов. Боги послали его сюда, чтобы проверить, усвоил ли он свой урок. Чтобы испытать, осталось ли в нём хоть что-то из того, что он испытывал к Сигурду когда-то и что пять лет он старался уничтожить в себе - но не смог. И если Богам не понравится его ответ, они снова накажут их. За то, что они посмели стать большим, чем братьями и друзьями. За то, что Эйвор противился их воле и всё ещё любил Сигурда. За то, что Сигурд не забыл его и разглядел его в трэлле. Мальчишка в его воспоминаниях до сих пор верил в то, что они не делали ничего плохого. Что плохого могло быть в любви? Их с Сигурдом ведь не соединяла одна кровь, но соединяла одна судьба. Мужчина, долго вглядывающийся в горизонт и ждущий брата подобно псу, верил, что Богам должно быть всё равно. Трэлл, жадно вдыхающий прохладный ночной воздух, верил, что то, что он оказался здесь - жестокая насмешка Богов над ним. Последнее его испытание, призванное доказать, что он больше не посмеет бросать им вызов.*
Дни потекли за днями, медленные и полные дождей. Эйвора определили в конюшню - местный конюх по имени Роуэн давно просил себе кого-то в помощь. Ещё ребенком Эйвор часто бывал в конюшнях, учился понимать лошадей и язык их тела, учился ухаживать за ними - любой воин должен понимать животное, с которым идёт в бой. Любой воин должен понимать лошадей, уметь видеть их сильные и слабые стороны, видеть, когда лошадь больна, читать их настроение. Лошади и постоянная работа успокаивали его беспокойный ум, снимали его тревоги. Расчесывая лошадиные хвосты и гривы, он находил умиротворение. Раскидывая сено по стойлам и кормя лошадей с рук яблоками, он находил тепло в душе. С Роуэном он почти не разговаривал - не о чем было. Человека по имени Эйвор, который легко находил общий язык со всеми, давно не было. Йора же - этим именем он представлялся, если его спрашивали, - не имел за собой такого прошлого, о котором стоило рассказать. Как ты стал рабом, спросил его однажды Роуэн, и Эйвор ограничился коротким «попал в плен». Кем ты был, спросил его однажды Роуэн, и Эйвор сдержал рвущееся из самого сердца я был человеком и не стал отвечать. Как тебе здесь? Ты доволен тем, где ты? участливо спросил его однажды Роуэн и - видят Боги, - не было места хуже во всех Девяти мирах. Не было места лучше во всех Девяти мирах, чем маленький городок на берегу реки, где мирно текла тихая осенняя жизнь. Эйвор полюбил это место всем сердцем - оказывается, он ещё был способен любить.*
Он любил позднее солнце, так редко в эти дни показывающееся над верхушками деревьев - и от того так приятно было позволить себе немного погреться в его слабых лучах. Любил всплески рыб, живущих в реке. Любил пряный запах мокрой листвы, дурманящий, смешивающийся с запахом свежего хлеба, что выпекался в маленькой пекарне на самой границе деревушки. Пекаря звали Тарбен, как случайно узнал Эйвор, и они порой перебрасывались парой ничего не значащих фраз. Эйвор любил спокойную гладь вечерней реки, когда Роуэн разрешал ему привести себя в порядок после долгого дня, смыть с себя грязь и пот. Любил шум водопада за домом Валки - ночью там летали светлячки, и здорово было вспоминать, как когда они с Сигурдом были детьми, они иногда убегали летними ночами, чтобы поймать светлячков. Он любил ржание лошадей и лай собак, печальный вой волков и завывание осеннего ветра. Он полюбил слушать голоса вокруг него: детей и женщин, воинов и стариков. Полюбил слушать тихий шум Длинного Дома - и возненавидел. Ничто здесь так не притягивало его взгляда. Ничто так не манило к себе - словно морок, словно шутка Локи. Один раз взглянешь - и глаза больше не отведёшь. И порой Эйвор смотрел. На людей, что покидали Дом и заходили в него. На рыжеволосую женщину - он вспомнил её, жену своего брата. Рандви когда-то была ему добрым другом. Рандви, к счастью, не узнала его. Порой Эйвор смотрел на факелы, горящие у входа, и более всего боялся, что пламя их мелькнёт в рыжих волосах, что были как живой огонь - как же раньше он любил прикасаться к ним губами и смеяться, что ему единственному дозволено целовать огонь. Как же он, порой, боялся, что ему придётся ещё хоть раз встретиться взглядом с Сигурдом - и как отчаянно желало этого его сердце, как просило оно подчиниться его желаниям. Как просило оно попросить встречи с Сигурдом - даже трэлл имел на это право. И после, когда ярл разрешит, упасть перед ним на колени в жесте отчаянном, просящем, уткнуться лбом в его руку, прикоснуться к ней губами - всего хоть раз, Боги, всего лишь раз, - и не говорить ничего. Разве им когда-то нужны были слова, чтобы понимать друг друга? Сердце просило об этом и это приносило Эйвору боль. Он пытался не думать о Сигурде, но думал - особенно теперь, когда Сигурд был так близко. Воспоминания о детстве и юности приходили сами - непрошеные, незваные, позабытые, как казалось когда-то. Слова, которые он не имел права говорить, возникали сами - горькие, извиняющиеся, полные сожаления. Он помнил: то лишь испытание Богов. Он помнил: он не имел права позорить Сигурда. Он помнил: не может трэлл быть равным ярлу. Эйвор не видел Сигурда с той самой ночи, как оказался здесь. Подчас казалось, что и то было всего лишь видением, но тут и там он слышал имя ярла, тут и там выхватывал обрывки разговоров о ярле. Казалось иногда, что он слышал голос Сигурда, уставший и надломленный.*
Очередной день только начался. Сквозь плотные облака слабо пробивался солнечный свет, и Эйвор надеялся, что во второй половине дня всё же покажется солнце. Он натаскал воды и начал готовить сено для завтрака лошадям, когда одна из кобыл - Гисла, - начала беспокойно фыркать, стучать копытами и негромко ржать. - Это кобыла ярла Сигурда, - пояснил Роуэн, когда Эйвор, попытавшись успокоить лошадь и потерпев поражение, спросил, в чём может быть дело. - Она всегда чувствует, когда ярл собирается к ней. В последнее время он нечасто радует её визитами, не говоря уже о том, чтобы куда-то отправиться на ней. - Из-за его ранения? Роуэн коротко кивнул. - После тех месяцев, что ярл Сигурд провёл в плену у короля Альфреда, многое изменилось. Значит, вот как это произошло. Значит, тот самый король Альфред, что мечтал объединить Англию и убрать отсюда всех северных захватчиков, сотворил это с Сигурдом. В груди Эйвора волком рычала ярость. Она требовала действий, она требовала мести - ещё одной в его жизни. Ярость тут же объявила Альфреда врагом, она тут же стиснула сердце Эйвора, впилась в него своими острыми когтями, и прорычала: уничтожь. Эйвор заставил себя выдохнуть. Заставил привычное «мы более не братья» разжать тиски ярости, заставил себя промолчать и отправиться за сеном. Лошади всё ещё были голодны. Сигурд появился в конюшне неслышно. Эйвор шуршал сеном, привычно разговаривал с лошадьми тихим, успокаивающим голосом. Он немного поигрался с маленьким Бальдром, двухмесячным жеребенком, жившим в стойле с его матерью Юноной - как забавно случилось, что мать назвали как римскую богиню, а сына как их северного бога. Проверил в каком состоянии были глаза Ворона - тот был уже не молод, Роуэн считал, что конь скоро должен был ослепнуть. Эйвор знал лишь, что пока ещё Ворон видел. И уже собирался закинуть сено в стойло Гислы, но его прервал Роуэн. - Дай ей совсем немного, Йора, а после приготовь для прогулки. Он молча кивнул. Отделил кобыле нужное количество сена. Он собирался приготовить её амуницию, пока лошадь ела, но его остановило короткое, властное «подожди», брошенное Сигурдом. Он остановился, обернулся, держа голову опущенной, как и положено рабу. - Которая из лошадей тебе нравится? - Ярл Сигурд, он же… - начал было Роуэн, но Сигурд прервал его взмахом руки: - Я говорю не с тобой, Роуэн. Я спросил его. И я жду ответа. Эйвор ответил, не поднимая взгляда: - Каждая лошадь хороша, господин. Наступило короткое молчание, тяжелое, пропитанное фырканьем лошадей и стуком сердца Эйвора - всё его существо требовало поднять глаза, требовало встретиться взглядом с Сигурдом, но разум противился. Разум приказывал ему вести себя, как должно вести рабу. - В таком случае выбери любую и приготовь её тоже. - Да, господин, - кивнул он одновременно с обеспокоенным «Сигурд, ты уверен?» от Роуэна.*
Дорога вдоль реки тянулась вперёд, обрамлённая кустами и деревьями. Эйвор намеренно оставался на пару шагов позади, наблюдая за тем, как Сигурд держится в седле - иначе. Как он правит лошадью - иначе, постоянно смещая корпус так, чтобы ухватиться за поводья правой рукой. И каждый раз это отзывалось болью в сердце Эйвора, и каждый раз он хотел приблизиться, схватиться за поводья самостоятельно, чтобы помочь, но каждый раз запрещал себе. Сигурд заставил кобылу замедлиться, и Эйвор натянул было поводья, чтобы замедлиться тоже, но короткое «нет» остановило его. - Едь рядом со мной, - произнёс Сигурд. Эйвор повиновался. Он поравнялся с Сигурдом, привычно опустил взгляд - не слишком сильно, он должен следить, куда идёт лошадь и как она ведёт себя. Сердце стучало во всём теле словно молот, а ладони сделались мокрыми - он волновался и знал это, и лошадь под ним тоже это знала, но оставалась спокойной. Эйвор намеренно выбрал самую спокойную кобылу из всех, на которой могли бы ездить даже неопытные дети. Любая другая лошадь не стала бы слушаться его, взвинченного, нервного, думающего слишком много. - Ты помнишь, как мы впервые выехали вдвоем на лошади? - спросил его Сигурд так спокойно, будто этот вопрос ничего не значил. Будто бы он разговаривал со своим братом, с Эйвором. Он ничего не ответил. Конечно же он помнил. - Отец разрешал мне брать лошадь, но не тебе. Он считал тебя слишком маленьким для самостоятельных прогулок - тебе тогда было всего шесть зим, и ты, клянусь всеми Богами, был сам словно маленький жеребенок. Такой же шустрый и несносный. Эйвор не поднял взгляда. Он слышал ласку в голосе Сигурда, слышал плохо скрываемую улыбку - он видел её, даже не смотря. Он, не закрывая даже глаз, мог видеть того мальчишку, каким Сигурд был тогда - в свои двенадцать он был выше сверстников, задиристым, порой совершенно невыносимым. В свои двенадцать он орудовал мечом так, что Эйвору в то время казалось, будто он смотрит на самого искусного воина - даже более искусного, чем был отец когда-то. В свои двенадцать Сигурд уже осторожно выбирал окружение, считал себя очень взрослым и как-то разбил нос мальчишке - кажется, его звали Хальфдан, - который задирал Эйвора, называя его трусом.*
Эйвор тогда боялся волков и - всё ещё, - побаивался темноты. Темнота напоминала ему о смерти.*
- Я помню, - продолжал Сигурд, - как нелепо ты выглядел, пытаясь править той кобылой. Ты был маленьким, словно гном, и никак не мог совладать с поводьями. Клянусь, в очередной раз, когда ты чуть было не свалился с лошади, пытаясь заставить её повернуть, я подумал, что ты сейчас всё бросишь и расплачешься. О, Эйвор был близок к этому, он помнил. Он помнил, каким взрослым и важным он ощущал себя, сидя в седле перед Сигурдом. Как было ему спокойно от того, что брат сидит сзади и поддерживает его. Как он был уверен в том, что Сигурд поможет, подхватит, если что-то пойдет не так. И как он правда чуть не расплакался, когда лошадь не послушалась его и пошла совсем не туда, куда хотел Эйвор. У Сигурда так легко получалось управлять лошадью, он мог заставить её делать то, что он хотел, а у Эйвора совсем это не получалось. Сигурд тогда, Эйвор помнил, помог ему править. Показал, как лучше держать поводья, как показать ими лошади, куда ты хочешь, чтобы она пошла. А после, неожиданно для Эйвора, приказал ему держаться покрепче и пустил лошадь галопом. Эйвор помнил то ощущение полёта. Спустя всё это время он помнил смех Сигурда, его азартное держись крепче, воронёнок и как он сгрёб Эйвора одной рукой поближе к себе, прижал, словно защищая, а другой подстегнул лошадь, пуская её галопом. Эйвор помнил. - Я не говорил тебе, но по возвращении отец задал мне такую трепку, что весь двор, должно быть, слышал, - Эйвор внутренне замер, напрягся в седле, но всё ещё не подал виду, что понимал, о чём идёт речь. - Старик Гуннар - тот, который подарил тебе твой первый лук, - даже прибежал успокаивать Стюрбьорна. Я редко когда ещё видел отца настолько разгневанным. Сигурд замолчал. Он остановил свою кобылу резким движением, та недовольно заржала, но подчинилась, а после сделала несколько шагов в сторону, блокируя дорогу. Эйвор остановился тоже, опрометчиво поднял взгляд, забывшись, и столкнулся со взглядом Сигурда - снова столь полным надежды, что сжалось сердце. Снова столь полным боли, что стало больно самому. Он поспешно отвёл взгляд, чуть вздрогнул, когда Сигурд коснулся его руки своей, привлекая внимание. - Посмотри на меня, брат, - и в голосе его - столь вдруг тихом, - была мольба, было одно-единственное желание, и большего, вдруг понял Эйвор, Сигурду и не нужно сейчас. Он сжал поводья сильнее. Будь он свободным, он бы мог направить лошадь в другую сторону, уйти от ответа, но он не был. Он был рабом не только по социальному статусу, но и рабом своих убеждений, своей веры в испытания Богов, был рабом своей любви, что сейчас причиняла боль. Если бы он смог больше не любить Сигурда. Если бы он только смог… Эйвор поднял взгляд. Впервые за всё это время посмотрел Сигурду в глаза дольше, чем на пару мгновений - так, как смотрел раньше, когда они ещё были братьями. Когда они были равны. Сигурд не убрал ладони, так и сжимал предплечье Эйвора, будто удерживая его на месте - зачем? Куда бы он смог уйти? Смог бы он вообще уйти? В светлых глазах напротив Эйвор видел тоску. Он видел надежду, похожую на искры - огонь уже почти угас, но тут ветер заставил искры разгореться вновь, и огонь занялся. Он видел, как отчаянно Сигурд хотел услышать «я помню это тоже, брат». Как отчаянно Сигурд желал, чтобы Эйвор подтвердил его слова. Но Эйвор не мог. - Я не тот человек, о котором Вы говорите, господин, - сказал он тихо, но твёрдо, не отводя взгляда. Сигурд выдохнул. На секунду перевёл взгляд на шрам на лице Эйвора, словно показывая этим своё неверие в те слова, что были сказаны. Остановился взглядом на ошейнике, закрывающим шрам на шее - и это спасло Эйвора сейчас. Коротко, но выразительно взглянул на уродливый шрам на голове, оставшийся вместо татуировки ворона. - Кто оставил его тебе? Эйвор не помнил ни имени, ни лица. Помнил лишь боль - мучительную, долгую, не похожую ни на что, - когда тот человек срезал кожу с черепа. Помнил, как не заживала рана, как болела она, не давая Эйвору спать. Как кто-то - кажется, это была знахарка первого из его господ, - накладывала осторожно какую-то целебную мазь и что-то шептала на языке, которого Эйвор не знал, словно заговаривая рану. Как он в первый раз увидел шрам в отражении воды - клеймо, кричавшее о его рабстве громче, чем те знаки, что выжигали на нём. - Я не помню, господин. Взгляд Сигурда потемнел подобно небу, на котором собирались тучи. - Я уничтожил весь его клан. Я выжег половину Норвегии, пытаясь добраться до Кьётви, чтобы узнать, где ты. Я принёс Горма в жертву Одину, вырезал всю родню Кьётви, а его самого оставил воронам после того, как узнал всё, что мне нужно было знать. После того, как я расправил его рёбра и вытащил лёгкие, мы подвесили его на дереве, чтобы он мог видеть, к чему привела его судьба. Он был ещё жив, когда мы уходили из лагеря. С каждым словом на лице Сигурда проступала ярость, проступал гнев. Эйвор легко мог представить, как его брат рассекал своим длинным мечом широкую спину Кьётви, как хрустели рёбра, когда Сигурд расправлял их. Как качалось на верёвке тело Горма, подвешенного вверх ногами и пронзённого копьём. Как под ногами Сигурда оставалась лишь выжженная земля, как за его спиной оставались лишь опустошенные деревни. Сигурд нёс с собой смерть. И ради чего? Ради раба? Ради трэлла, который врал ему в глаза? Отчего Боги позволили ему такое? У Эйвора было слишком много вопросов, на которые не было ответов. - Я убивал каждого, кто пытался остановить меня. Я разорил столько деревень и городов, пытаясь добраться до тебя, но где бы я ни был - тебя там уже не было. Скольких бы христиан я не отправил в их ад, скольким бы северянам не дал отправиться в Вальхаллу - это не приносило мне успокоения. Никто не мог мне сказать, где ты. За мной оставались лишь мёртвые, но ни один мой шаг не приближал меня к тебе. И ради чего, брат? хотел спросить он. Но не спросил. Лишь всё ещё не отвел взгляда, отчетливо осознавая, как в нём поднимается жалость. Как в нём поднимается сострадание. Как болит что-то внутри от осознания, скольких убил Сигурд в своих бесполезных попытках отыскать своего глупого брата. Скольким пожертвовал Сигурд. - И если бы даже сами Боги встали у меня на пути - я бы не отступил, - закончил он негромко, твёрдо, яростно. - Я бы сделал это ещё раз, Эйвор. Я бы сжёг всю Англию дотла лишь бы найти тебя. Но Боги вернули тебя домой. Сами Боги пожелали этого, брат. Боги пожелали лишь испытать меня. Ты напрасно принёс все эти жертвы, брат. Всё это было напрасно. Эйвор до сих пор не выдернул руки. Эйвор до сих пор не отвёл взгляда. - Мне жаль, что я не могу быть тем человеком, с которым Вы говорите, господин. В глазах Сигурда было слишком много чистой, почти детской обиды. Он закрыл на секунду глаза, словно пережидая боль. Разжал руку. - Будь по-твоему, Йора, - бросил он зло. Сигурд всегда злился, когда не получал того, чего хотел. Эйвор слышал в его словах угрозу.*
К ночи небо всё же прояснилось, бледными огнями на нём горели звёзды. Эйвор отправился к Валке - лишь у неё могли быть хоть какие-то ответы на тысячи вопросов, лишь она могла бы помочь истолковать волю Богов. Быть может, Эйвор всё же ошибся? Быть может, он всё же что-то понял не так? Он был воином, он был рабом, он был обычным человеком. Валка же говорила с Богами. Она пригласила его сесть. Отвар в плошке пах терпко и сладко, словно мёд, и на вкус был так же сладок - впервые, пожалуй, на памяти Эйвора. Пальцы Валки, ощупывающие шрам на голове, были осторожны и ласковы. Взгляд Валки, чуть затуманенный и мудрый, был словно взглядом Фрейи. - Разве тебе нужны мои ответы? - Я хочу знать, что хотят от меня Боги, - ответил он тихо. - Зачем после стольких лет они привели меня сюда. - Боги мудры, Эйвор. Не в моих силах раскрыть тебе их думы. И не в твоих - решать за них. Ты решил, будто твоя жизнь стала испытанием твоей воли, будто Боги решили наказать тебя. Боги всегда любили тебя, Брат Волка - оттого столько раз они сохранили тебе жизнь, оттого ты оказался здесь. Эйвор сглотнул. - Но зачем тогда, Валка? Зачем Богам было делать меня рабом, а после приводить сюда? Зачем, если не испытать меня? - Ты думаешь как человек, Эйвор, - и голос её растворялся в треске костра, голос шелестел подобно листве. - Ни один человек не равен Богу. Взявшись судить их, ты навлечёшь на себя тот гнев, о котором говоришь. Прими то, что есть, и отпусти то, что было. Норны уже сплели твою судьбу, и даже Один не в силах её изменить. Но Валка тоже была человеком. Даже если она могла говорить с Богами - она оставалась всего лишь человеком.*
Время давно превратилось для Эйвора в проклятье. Он помнил, что когда был ребенком, он хотел вырасти поскорее, чтобы стать воином, стать кем-то, в чью честь будут сочинять Саги и закатывать пиры. Как когда он был ещё совсем мальчишкой - ему было четырнадцать зим, ещё так мало! - он знал, что всегда будет рядом с Сигурдом и в их честь будут сочинять Саги и закатывать пиры. Он никогда не мечтал о чём-то большем. Ему и не нужно было что-то большее. Ведь рядом был Сигурд. Сигурд всегда - всегда, - был тем, кто нужен был Эйвору. Что нужно было Эйвору. Сигурд дал ему жизнь - во второй раз, - и пожелай он её забрать, Эйвор не стал бы противиться. Сигурд был солнцем, был морским воздухом и хлопьями снега, он был яростью битв и нежностью материнских ладоней. Он был песнями, он был Богами, он был прошлым и настоящим, и будущим, и в тот миг, когда Эйвор - ему было всего четырнадцать зим, ещё так мало! - понял, что за чувство терзает его день и ночь, понял, отчего он вдруг стал бояться смотреть брату в глаза и находиться с ним рядом, понял, отчего голос Сигурда заставляет его тело покрываться мурашками - в этот миг его жизнь преисполнилась смысла и в одночасье стала понятной. Его жизнь была подле Сигурда. Всегда. И в тот миг, когда Эйвор - ещё мальчишка, ещё совсем юнец, - опьяневший от мёда и тех чувств, что были в нём, решился, и впервые - неловко и неуклюже, и порывисто, и отчаянно, - прикоснулся губами к губам Сигурда, он подумал, что не было в его жизни момента важнее, чем сейчас. И в тот миг, когда Сигурд положил ладони на его щёки и не сказал ничего, он подумал, что умрёт, если Сигурд оттолкнёт его. Что Тор пронзит его молнией прямо на том месте, где он стоял, и тогда всё закончится. И в тот миг, когда Сигурд прошептал только лишь его имя и поцеловал его сам, сердце Эйвора снова забилось. И в тот миг он почувствовал себя живым. Эйвор помнил всё это столько времени спустя. Он думал, что забыл, он думал, рабство выжгло это из него, но нет - воспоминания возвращались, словно волны, укрывая его с головой, пробуждая в нём давно забытое, возвращая чувства. Воспоминания приходили во снах и наяву, они возвращались с дыханием и теми взглядами, что он боялся себе позволить, когда Сигурд был где-то неподалеку. Он помнил. И всё же продолжал верить, что не должен. Что не будь этих воспоминаний, не будь чувств, что они будили в нём - и всё было бы проще. Если бы он мог взять кинжал и вырезать из себя все свои проклятые чувства к Сигурду - всё было бы проще.*
Зима почти пришла в Рейвенсторп, когда брат призвал его к себе. По утрам иней ложился на жухлую траву, ночи стали длиннее дня, и время замерло. Сама природа уснула, чтобы отдохнуть перед весной, и маленький городок затих, сбавив обороты: землепашцы отдыхали, воины неспешно готовились к будущим набегам, обучая сыновей и младших братьев. Зима почти пришла в Рейвенсторп, когда за Эйвором пришёл кто-то из войнов. В Длинном Доме, куда его привели, было почти темно и тепло. У очага грелись дети, слушая историю кого-то из стариков - Эйвор не помнил этого мужчину. Тут и там были слышны разговоры, шепот. Сигурд сидел на троне, укрытый тенями. Сигурд сидел, низко опустив голову, словно размышляя о чём-то, и гладил кончиками пальцев лезвие кинжала, лежавшего у него на колене. Он вскинулся словно волк, когда воин позвал его, кивнул, когда к нему подтолкнули Эйвора, но не поднялся на ноги. Тогда и стихли разговоры. Эйвор стоял, низко опустив голову, ожидая. Эйвор пытался расслабиться, пытался заставить своё тело быть спокойнее - что бы не произошло, это всё ещё был Сигурд. - Иди за мной, - приказал Сигурд и Эйвор повиновался. В просторных покоях было слишком много света - брат любил это, вдруг вспомнил Эйвор. В просторных покоях на столе были разбросаны письма и свитки, пол был устлан шкурами зверей, а у кровати, почти скрытый тенями, стоял меч Сигурда. - Валка сказала, что ты ходишь к ней, - начал Сигурд издалека. - Сядь. Он подчинился, опустившись на одну из шкур. Кивнул осторожно, подтверждая слова Сигурда - он действительно ходил к Валке достаточно часто, пытаясь понять, прав ли он был в своих суждениях. Из раза в раз Валка убеждала его в обратном, пытаясь истолковать его прошлое. Она смотрела на кости животных и говорила, что он пострадал лишь из-за своей жажды мести, а не из-за воли Богов. Она давала ему отвар, с помощью которого он мог видеть - он видел драккары и море, состоящее из крови, он видел пирующих в чертоге Богов, он видел воронов, чьи перья были покрыты кровью. Он видел себя самого - того мальчишку, которым он был когда-то, - и видел, как его обнимала Фригг. Он слышал, как она шептала ему успокаивающие слова, как гладила мальчишку по голове, словно мать. Глупый маленький человек, говорила она мальчишке, не бойся любви. Моя любовь опасна, отвечал ей мальчишка. Моя любовь обречена и никогда не будет благословлена. Любовь есть любовь, говорила Фригг. Любовь есть свет, маленький человек. Любовь священна. Любовь многогранна. Любовь едина и для Богов, и для людей. Оберегай её, как землепашец оберегает маленькие зерна, и она расцвет подобно колосьям, и она даст урожай. Не отказывайся от любви, глупый маленький человек, и позволь ей вести тебя сквозь твою короткую жизнь. Моя любовь не должна была родиться, спорил с ней мальчишка. Но родилась. И только ты можешь решить, во что она вырастет - в свет или во тьму. Когда Эйвор пересказал этот разговор Валке, та лишь взглянула на него своим мудрым взглядом, и Эйвор готов был поклясться, что слышал её мысли. Что слышал, как она думала: упрямый ворон, что не поверил Богам. Упрямый ворон, что решил, будто он умнее Богов. - Тебе от этого легче? - Да, господин. - О чём Боги говорят с тобой, трэлл? - у Сигурда был негромкий, низкий голос, он процедил последнее слово, будто заставляя себя. Эйвор поднял взгляд. Сигурд сидел на своей постели и снова гладил пальцами кинжал, словно лаская его, но в позе его больше не было задумчивости - в ней было напряжение, злость. Эйвор сглотнул. - О моём прошлом, господин. Валка помогает мне понять, что хотят от меня Боги, и узнать, как исполнить их волю. - И в чём же воля Богов? - Сигурд фыркнул насмешливо - он всегда был менее набожным, больше полагался на себя и свои решения и, когда он был моложе, верил даже, что он сам может быть творцом своей судьбы. - Ни мне, ни Валке не дано этого знать, господин. Она лишь… - Подойди ближе, я не слышу тебя, - перебил его нарочно Сигурд. Эйвор встал - до чего же хорошо было сидеть на мягкой, теплой шкуре, до чего же не хотелось подниматься с неё! - и сделал пару шагов вперёд. Но Сигурд приказал: ближе. И снова: ближе. И так до тех пор, пока Эйвор не опустился на шкуру около его ног, подобно собаке. - Поговори со мной, - приказал Сигурд. - Словно с братом. У тебя есть брат, трэлл? - Да, господин, - произнёс Эйвор тихо, чувствуя, как пересохло во рту. Он не понимал, что за игру затеял Сигурд, чувствовал лишь исходящее от него напряжение и угрозу. Кинжал, лежащий прямо у лица Эйвора, притягивал взгляд и был словно предупреждение, которого Эйвор не понимал. - Что с ним стало? Он должен был быть осторожен в своих словах. Он знал это. И словно сама Фригг сейчас погладила его по голове, как это делала Роста когда-то, и словно бы наяву Эйвор услышал её: не бойся, маленький человек. - Я не знаю, господин. Последний раз я видел его почти семь зим назад. - Семь зим… - словно эхом повторил за ним Сигурд. - Семь зим это долгий срок, трэлл, - и он взял кинжал в руку. Эйвор опустил голову ниже покорно, готовый принять удар. Он вздрогнул, когда почувствовал, как сухие губы коснулись шрама на голове. Резко выдохнул, когда острие кинжала - холодное, словно лёд, - прикоснулось к коже над ошейником. Напрягся, когда почувствовал, как ослабевает давление кожи на шею. Как она поддаётся, расходясь под острой сталью, как вдруг холодно становится шее без ошейника. Он не поднял головы. Подождал, пока Сигурд отложит в сторону кинжал и остатки ошейника - остатки былого рабства. В момент, когда господин снимал с раба ошейник, последний становился свободным - так гласил закон. Эйвор знал его ещё с тех пор, как был ребёнком, сыном ярла. Он не сопротивлялся, когда Сигурд взял его за подбородок. Не сопротивлялся, когда Сигурд заставил его наклонить голову, чтобы было видно шрам. Когда-то он был гордостью Эйвора, отметкой Богов. Когда-то Эйвор верил, что этот шрам делает его непобедимым. Сейчас же шрам был ярким доказательством его обмана. - Валка сказала мне, чтобы я не торопился, - прошептал Сигурд. - Всё случится тогда, когда должно будет, сказала она. Она твердила мне это все эти годы, и все эти годы я не слушал. И сейчас не желаю слушать. Эйвор не сказал ничего. - Стольких рабов я освободил лишь затем, чтобы увидеть их чистую шею, - его голос звучал над ухом Эйвора шепотом едва слышным. - Убба Рагнарссон как-то предположил, будто моя цель в Англии - освободить побольше рабов. Будто я - Сигурд Освободитель. Кто-то из саксов даже верит, что я послан их богом. Многие из клана верят, что я сошёл с ума - пять лет я гонялся за призрачной надеждой отыскать своего брата. Сигурд усмехнулся горько. - Даже теперь ты не посмотришь на меня? - спросил он, и Эйвор поднял голову в тот же миг, смотря жадно, смотря не скрываясь, всем своим существом желая прильнуть к Сигурду и никогда больше не отпускать. Почти семь лет он ждал этого момента. - Они перестали верить ещё до того, как мы отплыли в Англию из Ирландии. Они все. Я видел, как они забывают тебя, как твоё имя становится воспоминанием. Как горечь потери уходит из их взглядов, сменяясь верой в моё безумие. Никто не верил, что ты жив. Искать раба, говорили они, это как искать одну особенную песчинку на линии берега. Потребуется вечность, чтобы ты смог. Эйвор смотрел, как шевелятся его губы, и ловил слова жадно. Он мечтал - как когда-то, - поймать их своими губами, мечтал забрать боль, что была в этих словах, мечтал, чтобы всё было как раньше. Ничто и никогда уже не будет так, как раньше. - Они думали, что я сошёл с ума, потеряв тебя. Что после плена у Альфреда мой разум помутнел окончательно. Но ты ведь здесь, Эйвор. Ты ведь здесь. Почему ты обманывал меня? - Я опозорил тебя, - смог лишь ответить он, чуть наклонив голову - он не смог бы вынести взгляда Сигурда сейчас. - Тебя, твоего отца, наш клан. Я - пятно на твоих доспехах, что следует смыть. Ты навлёк на себя столько страданий из-за моей мести, ярл Сигурд. Ты столько… - Замолчи, - перебил его брат, и в его голосе снова прорезалась злость. Эйвор помнил его импульсивным, но не помнил, чтобы так резко и часто менялось его настроение. - Не смей, Эйвор. Не тебе судить. - Ты прав, - согласился он. - Не должно рабу судить поступки ярла. Он ждал, что Сигурд ударит его. Это было бы честно. Это было бы справедливо. Но Сигурд лишь в мгновение оказался рядом, прижался лбом к его лбу - как всегда они делали, - и закрыл глаза. - Глупый маленький воронёнок, - прошептал он, и Эйвор чувствовал его дыхание на своих губах. - Ты… - Сигурд, я… - начал он одновременно с братом и замолчал тут же, когда Сигурд положил ладонь ему на щёку, когда Сигурд посмотрел на него. И столько боли было в его взгляде, столько боли он нёс с собой все эти годы, столько нерастраченной любви, столько надежды. Эйвор хотел бы забрать всю его боль. - Разве может раб быть братом ярла? - спросил он, облекая свои мысли в слова. - Разве грязь сравнима с горной рекой? Позволь мне уйти, ярл. Не навлекай на себя беду, не покрывай себя позором. - Разве ты хоть когда-нибудь мог промолчать? - усмехнулся Сигурд зло. - Даже когда ты был ребёнком, ты считал, что можешь решать за всех. Клянусь всеми Богами, я в жизни не слышал большей глупости, чем та, что ты сказал. - Позволь мне уйти, - попросил он снова. - Позволь мне прийти к тебе свободным человеком, по своей воле. Прошу тебя, ярл Сигурд, позволь мне отмыть от себя ту грязь, что я носил все эти годы вместо доспехов, и вернуться к тебе тем, кто не будет стыдиться смотреть тебе в глаза. Позволь мне вспомнить, кем был тот человек, которого ты называешь братом. Как, должно быть, жалко выглядел бы свободный человек, прося о таком. Как, должно быть, смеялись Боги. - Я не хочу отпускать тебя ни на мгновение, - произнёс Сигурд. - Но если ты просишь, я подожду. А теперь иди. Я распоряжусь, чтобы у тебя было всё, что нужно. И он отстранился резко и порывисто, словно заставив себя. И он пересел обратно на кровать, отвернув голову от Эйвора, словно не хотел больше на него смотреть, и снова казалось, будто на плечи Сигурда легла ноша, которую тот не способен был вынести. И снова казалось, что эти годы сломили его, превратив в старика. И снова шепот в голове Эйвора требовал, чтобы он подчинился воле богов. И шептала в ответ нежно Фригг: не отказывайся от любви, глупый маленький человек. И сердце стучало гулко, сердце стучало словно через силу, и Эйвор заставил себя подняться на ноги, заставил себя не оборачиваться, выходя обратно в темноту Длинного Дома, заставил себя не опускать голову и расправить плечи, как это сделал бы свободный человек.*
Первое, что сделал Эйвор как свободный человек - поблагодарил Роуэна за то, что тот был добр к нему. А после, избегая каких-либо вопросов, направился к Валке. Но та не стала с ним разговаривать. Она ограничилась коротким Боги уже дали тебе ответ, Брат Волка, решение ты должен принять сам и отослала его. Долгими ночами Эйвор бродил по поселению - теперь он мог это делать свободно, не скрываясь, - гадая, чего же хотели Боги. Он смотрел, как падает вода за домом Валки, слушал её шум и гадал, должен ли он настаивать на своей правоте или те слова Фригг, что были в видении, были именно тем, что хотели сказать ему Боги. Он сидел на причале, глядя в темноту леса, и думал о том, каково это - быть снова свободным. Зачем Боги даровали ему свободу руками Сигурда, если не затем, чтобы он сам решал, как ему жить? Он глядел на тихий, уже сонный городок, выросший на берегу реки, и представлял, как однажды он сможет пройти по нему плечом к плечу с Сигурдом, не стыдясь. Рандви, необычно тихая и скромная, - Эйвор помнил его совсем другой, - нашла его на кладбище, где Эйвор часто разговаривал с теми, кто пировал в чертоге Одина. Он не знал многих из тех, кто нашёл покой в этом краю, но помнил Свенда, набившего ему первую татуировку, помнил Дага, верного воина и товарища. - Хорошо, что ты вернулся, - тихо произнесла Рандви, присев на лавку рядом с ним. Эйвор кивнул, не посмотрев на неё. - Я не чувствую себя так, словно бы вернулся. Я чужой на этой земле. Сняв с собаки ошейник, ты не сделаешь её волком. - Но ты не превратишь волка в собаку, лишь надев на неё ошейник. - Пять лет это долгий срок, Рандви. За пять лет даже волки становятся собаками. Она положила свою ладонь на его, лежащую на колене, и несильно сжала, поддерживая. Улыбнулась мягко, когда он обернулся к ней. - Я думаю, что знаю, что ты чувствуешь, Эйвор, - сказала она. - Меня привезли в Форнбург ещё девчонкой, подарком сыну конунга, залогом дружбы двух кланов. Не спросив меня, словно рабыню - так часто поступают с дочерьми. Отдают их, словно вещи, покупают за них власть или защиту. Но я не жалею, что всё сложилось так. - И ты никогда не хотела, чтобы всё было иначе? - спросил он тихо, сжимая её ладонь в ответ. - Моя свобода здесь, Эйвор. Я вольна делать то, что пожелаю, быть с тем, с кем пожелаю. Меня уважают мои товарищи и я уважаю их. Свобода измеряется не только цепями и ошейниками. Она улыбнулась, гладя большим пальцем его грубую, испещренную шрамами ладонь. Вгляделась в его лицо, будто хотела увидеть того мальчишку, которым он был, когда Рандви впервые оказалась в их краю. Он помнил девочку, которой она была, и был рад видеть женщину, которой она стала. - А как же твой брак с Сигурдом? - спросил он. - Разве это не цепь? - Мой брак с Сигурдом был необходимостью и мы оба это понимали. Я знала, что он не любил меня так, как муж должен любить жену. Я и не хотела этого. Я была рядом, когда нужна была ему, а он был рядом, когда нужен был мне. Он всегда бы добр ко мне. Большего я и не могла просить. - Боги послали тебе столько испытаний и ты вынесла их с честью. - Ты слишком добр к другим и слишком строг к себе, - произнесла Рандви мягко. - Твоя Сага вышла печальной и полной лишений, но вот ты здесь, Эйвор из клана Ворона. Тебя больше не сковывают цепи кроме тех, которыми ты связал себя сам. Она убрала руку - лишь затем, чтобы погладить Эйвора по щеке успокаивающим, нежным жестом, мягким, словно материнское прикосновение, которое он едва помнил. Она поднялась с места плавным, изящным движением, погладила Эйвора по шраму на голове кончиками пальцев. - Осень здесь теплая, как норвежское лето, но всё же не сиди долго на ветру. Он кивнул. И бросил ей в спину, едва она собралась уходить: - Ты не узнала меня, ведь так? Он знал, что Рандви не узнала его - он тоже не узнал в этой женщине ту девчонку, что стояла рядом с ним, наблюдая, как уплывает всё дальше и дальше драккар Сигурда. Но всё же хотел услышать её ответ. - Сигурд зашёл слишком далеко в своих поисках, - ответила она после непродолжительного молчания. - Он не умеет отпускать, как не умеет проигрывать. Я оплакала тебя и продолжила жить. Но Сигурд не смог. И мы оба знаем почему. - Почему? - сорвалось с языка раньше, чем он успел подумать об этом. И тогда Рандви обернулась. В её глазах была лишь усталость. Она ничего не сказала, но Эйвор понял: она знала. Она с самого начала знала: о том, почему Сигурд никогда не полюбит её, почему Сигурд никогда не приходил в её покои. О том, почему все эти годы Сигурд так упрямо искал раба, который мог быть уже мёртв - и продолжил бы искать до самой своей смерти. На короткое мгновение Эйвор почувствовал знакомое чувство вины перед ней, но подавил его на корню. Рандви коротко улыбнулась ему.*
Эйвор был волен решать. Он был волен идти туда, куда хотел, тогда, когда хотел, проводить хоть целые дни на холме неподалеку от Рейвенсторпа, откуда открывался великолепнейший вид на поля, сонные и позабытые зимой. Он был волен рыбачить или помогать Гуннару в кузнице, или колоть дрова для обогрева домов. Он был волен взять в руки оружие, но сознательно не делал этого - что-то внутри него просило подождать, просило повременить ещё немного. Он заново узнавал, что значит делать то, что хочешь, хватался за любую работу, чтобы занять себя - помогал Роуэну на конюшне, хотя никто не требовал этого от него. Проводил часы на верфи вместе с Гудрун, помогая обстругивать дерево. Однажды Тарбен попросил его помочь перевезти мешки с зерном из другой деревни, и Эйвор схватился за этот шанс выбраться из Райвенсторпа, посмотреть, что лежало за его пределами. - Я представлял тебя другим, - задумчиво сказал Тарбен, когда они сели в лодку. - Ты стал легендой в этом краю, Эйвор. - Я бы предпочёл, чтобы легенды обо мне состояли из славных побед и завоеваний, - усмехнулся Эйвор в ответ, оттолкнув лодку от причала. - У тебя впереди, уверен, ещё много побед. Он не ответил, лишь коротко кивнул. - О тебе говорят, что в детстве тебя укусил волк. Твой народ верит, что с этим к тебе перешла и его сила, - Тарбен то ли не понял его намека, то ли всего лишь сделал вид. - Но я вижу перед собой всего лишь человека. - Я и есть всего лишь человек, Тарбен. Возможно, повидавший чуть больше, чем видели другие, но это не делает меня особенным. - Я обычный пекарь, Эйвор. Я встаю на рассвете, замешиваю тесто, грею печь и пеку хлеб день ото дня. Я люблю то, что я делаю, и дорого заплатил за то, чтобы быть самым обычным пекарем - в каждой деревне есть такой, не правда ли? - Эйвор коротко кивнул, подтверждая его слова. - Я пеку самый обычный хлеб из самого обычного зерна. Я не кормлю сильных мира сего - мой хлеб едят самые обычные люди. Но все они говорят, что не ели хлеба вкуснее, чем мой. - Тот, кто любит то, что он делает, получает любовь взамен. Землепашец, сажающий зерно по весне с молитвой Фрейе, идущей из сердца, получит достойный урожай. Жрец твоего бога, который несёт слово божье твоему народу, увидит, как люди становятся ближе к богу, и не останется не услышанным. Воин, преданный своему правителю, сражающийся и умирающий за него, войдёт в чертоги Одина и будет пировать с Богами. - И каждый из них сам наполняет смыслом то, что он делает. Землепашец кормит людей. Священник - направляет. Воин - защищает. И каждый знает чуть больше, чем другой. Делает ли его это особенным, Эйвор? - Я знаю больше лишь о рабстве, Тарбен, - ответил Эйвор резко. - Я знаю, как подчиняться. Как склониться перед кем-то, кого когда-то я мог с лёгкостью убить. Я знаю, как заставить волка стать собакой. Вот всё, что я знаю. - Ты не слушаешь меня, Эйвор, - покачал головой Тарбен в ответ. - Ты слышишь лишь свой гнев на твоих богов. Когда-то я тоже был зол на своего Бога. Тогда меня звали Гутбан, и я знал, как убивать. Как запугивать людей. Я был зол на своего Бога за то, что он допустил такое - он допустил смерть моих родных, допустил, чтобы я стал убийцей и тем человеком, которым никогда не хотел становиться. И однажды я понял: я могу стать другим. Я могу сам взять от жизни то, что я хочу. И я поклялся, что никогда больше не пролью ничью кровь. И вот я здесь, - он улыбнулся устало, - пеку свой самый обычный хлеб из самого обычного зерна. - Мы верим, что наши судьбы предрешены ещё до нашего рождения. И ни один человек, ни даже Боги не обладают такой силой, чтобы изменить их. - Пусть так, - с лёгкостью согласился Тарбен, - пусть твоя судьба была предначертана. Но только ты можешь решить, как жить с этим. Возможно, Тарбен был прав. Возможно, он давно хотел поговорить об этом и подыскивал удобный момент - от того ведь он попросил Эйвора поплыть с ним? Возможно, Тарбен-Гутбан сумел стать кем-то иным - может быть, христианский бог позволял своим людям решать их судьбу самостоятельно. Но мог ли Эйвор? - Если твой дом погибает в пожаре - ты отстраиваешь его заново. Так отчего, Эйвор, мы не можем строить заново себя, погибнув в пожаре? - спросил Тарбен и отвернулся, словно не ожидая ответа. - Мы почти на месте. Вот к тому причалу нам нужно. Эйвор промолчал. А после бросил ему в спину: - Рандви попросила тебя об этом? Ответа ему была тишина.*
Он много размышлял о том, что случилось в последние дни. О словах Рандви, о словах Тарбена - отчего-то казалось, что услышанное от него было тайной, которая предназначалась лишь ему. Отчего-то казалось, что Боги играли с ним словами других людей - посмотри, они смогли, но не ты. Ты - наша величайшая шутка, Эйвор, наш грандиозный план. Слова Валки не шли у него из головы. Бесконечно длинными ночами он вспоминал их, обдумывал, пытался связать с теми знаниями, что у него были - о маленькой рыжей девочке из чужого клана, об убийце-пекаре, о нём самом. Бесконечно длинными ночами он сидел в своей маленькой хижине на самой окраине поселения, что служила ему сейчас домом, и ждал очередного знамения Богов, видения, знака, хоть чего-то. Он пытался услышать их волю в вое волков, пытался узреть её в танце пламени, пытался угадать её в словах Рандви и Тарбена. Говорили ли их устами Боги или то была лишь людская воля? Было ли это частью испытания Эйвора - или всё это, даже испытание, было лишь выдумкой? Было ли это теми цепями, которыми Эйвор сам сковал себя? Было ли это пережитком его прошлого? Привыкший ограничивать себя, он ведь мог придумать себе всё это - придумать новые лишения, новые запреты, новые ошейники и цепи. О, Эйвор определённо мог. Он всегда был хорош в сочинительстве. Когда-то дети любили усесться с ним около костра в доме конунга Стюрбьорна и до поздней ночи слушать его истории.*
Боги не посылали кары, когда Эйвор думал о брате. Когда он - несмело, осторожно, - думал о том, как он придёт к Сигурду - свободный человек, равный ему. Боги не делали ничего, когда Эйвор задумывался: любил ли Сигурд до сих пор его так, как Эйвор любил его? Семь зим, здесь Сигурд был прав, это долгий срок, и многое изменилось. Слишком многое. Боги не делали ничего, когда Эйвор предавался воспоминаниям - тайным, жарким, обжигающим все его чувства. Он часто пытался подавить их, спрятать в глубине своего сердца, но не мог - до того яркими, до того настоящими они были, словно всё происходило наяву, прямо сейчас. Боги не делали ничего. Лишь Фригг шептала ему: любовь есть свет, маленький человек.*
Молчали Боги, будто давая Эйвору самому решить - глупая выдумка, ненастоящая власть, которой он никогда не смог бы даже обладать. Будто говорили ему Боги: Норны переплетут твою судьбу, едва ты только пожелаешь этого. Лишь для тебя одного они сделают это. Норны не могли этого сделать. Судьба Эйвора была предрешена ещё до его рождения. Его судьба - проторенная дорога, по которой он мог лишь идти вперёд. Но в его воле было решить - падать ли, запинаясь о камни, или обходить их. И он, подмятый страхом, искалеченный лишениями, обезвоженный думами, решил попробовать передвинуть камень со своей дороги. На исходе последнего осеннего месяца земля ещё немного прогревалась за день умирающим солнцем, но по ночам бывало по-настоящему холодно - не так, как дома в Норвегии, но достаточно прохладно, чтобы хотелось накинуть на плечи подбитый мехом плащ и сесть поближе к костру. От воды тянуло зябким ощущением будущей зимы, холодным ветром, норовящим обласкать голые ладони и пробраться под рубаху. Сигурд часто проводил время у воды, словно ждал чего-то. К вечеру стихали звуки работы, стихал звон воинской стали, и оставался лишь тихий стрекот, легкие всплески ещё не уснувшей рыбы, хриплый шепот голого, готового к зиме леса. К вечеру мышцы привычно ныли от долгой работы, тело просило отдыха, но разум продолжал приносить тревоги, думать о волях Богов и людей, о сплетенных судьбах, что были уже предрешены. Тревоги гнали Эйвора прочь из Рейвенстропа, но только сердце никак не могло успокоиться - билось, как сумасшедшее, и всё требовало, требовало. Тревоги были словно камень на дороге. Брат сидел на причале и смотрел, как медленно засыпает река и лес напротив. Недвижимый, словно скала, далёкий, словно воспоминание, он вызывал в Эйворе почти забытый трепет - когда-то Эйвор уже испытывал такое, когда-то, когда был ещё совсем мальчишкой. Он вызывал в Эйворе жажду, вызывал жадность, он - уставший, со сгорбленными плечами и без одной руки, - вызывал в Эйворе чувство сострадания. То чувство, забытое в свободной юности, когда Эйвор хотел разделить с ним всё, даже судьбу. Наши судьбы и так сплетены, брат, шептал ему Сигурд когда-то. Мы с тобой будем вместе даже в Вальхалле, ничто не сможет нас разлучить. Эйвор подавил улыбку в ответ на воспоминание. Семь зим спустя слова Сигурда казались насмешкой, а те дни, что они провели вместе - мороком, безумием. Сигурд чуть поднял голову, услышав шаги. Удивлённо вздёрнул брови, но быстро взял себя в руки, и его лицо вновь стало отрешенным, почти безразличным. Эйвор силился прочитать его эмоции в напряжённых плечах, в ладони, потиравшей колено, в тёмных глазах, следивших за тем, как он приближался. Но не мог. Рабство стёрло это из него. - Можно? - спросил Эйвор, указывая на свободное место рядом с братом. Тот коротко кивнул, чуть подвинулся, и Эйвор сел. Всё его тело просило оказаться чуть ближе: коснуться бедром бедра, задеть колено, коснуться, коснуться, коснуться, привлечь к себе внимание. Всё его тело молило: посмотри на меня, заговори со мной, побудь со мной. Но тишина не казалась ему тяжелой, тишина была обволакивающей и мягкой, наполненная запахом воды от реки и мокрой листвы. В тишине, казалось, он мог слышать дыхание Сигурда - каким оно было? Каково было когда-то ощущать его на своей коже? Каково было ловить его своими губами и дышать в унисон? Рабство стёрло и это тоже. Вопросы жужжали в голове, словно пчёлы, и жалили так же больно. Они жаждали быть произнесенными, жаждали прозвучать, получить ответы, но их было так много... И он молчал, смотря в ту же сторону, что и брат. Они всегда смотрели в одном направлении. - Раньше я ненавидел эту реку, - нарушил тишину Сигурд. Его тон был суров, а голос - словно лёд, но в изломе его бровей, в дрогнувших уголках губ угадывались мука и горе. В том, как обернулся к нему Сигурд, читалось отчаянное желание понять то, что он понять не мог. - Я смотрел на неё, ожидая драккар с вестями, но все корабли возвращались домой без ответов на мои вопросы. Столько лазутчиков разлетелось по всей Англии как вороны, но те, что вернулись, несли с собой лишь неведение. Эйвор не отвёл взгляда. Мучительно хотелось дотронуться, забрать ту боль, что была на сердце у брата. Как же хотелось, Боги! - И вдруг ты. Словно Хермод, вернувшийся из Хельхайма. Словно Боги услышали все мои молитвы, узрели, наконец, все мои жертвы, и решили, что я отдал достаточно, чтобы ты вернулся домой. Ты, не смотрящий на меня, притворяющийся, что не знаешь меня. Лгущий мне в лицо. Отчего ты поступил так со мной, брат? - Сигурд… - он потянулся было, чтобы прикоснуться к ладони, взять её в свои, утешить, погладить, но остановил себя, - как мог я опозорить тебя сильнее? Как мог я перечить воле Богов? - Разве воля Богов была в том, чтобы мы стали чужими друг другу? Отчего Богам, Эйвор, велеть тебе быть мне чужим? - Ты знаешь, отчего. Конечно, они говорили об этом когда-то. Эйвор обрывочно помнил тот разговор: тёплую постель, тяжелые шкуры, укрывавшие их, запах пота и удовольствия. Помнил жаркие ладони Сигурда и вкус мёда на его губах. Помнил, как он впервые решился озвучить мучившее его: что если Боги решат покарать нас, брат? Что если в их глазах мы - словно единокровные братья, - стали преступниками? Он помнил, как Сигурд успокаивающе поцеловал его, погладил по щеке кончиками пальцев, и сказал: Богам нет до нас никакого дела, Эйвор. В нас не течёт общая кровь, и это всё, что должно волновать Богов. Но мы братья, Сигурд. Мы всё равно братья. Значит позволь своему старшему брату развеять твои тревоги, маленький ворон, и защитить тебя пред Богами, если они решат наказать тебя. У Сигурда из прошлого был медово-нежный взгляд. У Сигурда из настоящего взгляд был свинцово-тяжелый. Сигурд из настоящего сжал ткань штанов на колене почти до треска, разозлённый ответом. - Дай я угадаю: ты думаешь, что Боги всё же решили наказать нас за то, что мы посмели любить? И всё это, ты думаешь, было лишь потому, что я любил тебя?! Куницей промелькнуло горькое ты обещал, что защитишь меня: детское, беззащитное, полное обиды и беспомощности, как когда он был ещё ребенком. Эйвор хотел ответить, но Сигурд не позволил ему, продолжив говорить: - Боги позволили мне уничтожить половину мира, чтобы найти тебя. Боги позволяли мне убивать, мучить, калечить людей за домыслы о том, где мог быть какой-то раб! Я утонул в крови людей, которых убил, чтобы найти тебя. Я отдал всё, чтобы найти тебя, и отдал бы снова, если бы потребовалось. И ты говоришь, что это всё было лишь потому, что Боги вдруг решили наказать тебя? Потому что Боги вдруг решили, что мы - братья в их глазах? И голос брата был словно гром. Сигурд резко поднялся на ноги, Эйвор поднялся тоже. - Брат… - попробовал было Эйвор, но вновь оказался прерван: - Нет, Эйвор! Я достаточно отдал! Каково, ты думаешь, было смотреть тебе в глаза и видеть, что ты знаешь, кто я такой, но слышать лишь отрицание? Что, ты думаешь, я испытал, когда тебя ввели в мой дом - и я знал, что это ты, и видел, что ты узнал меня, - но ты лишь отвернулся от меня? Боги так велели тебе, брат?! - Дай мне объяснить, Сигурд, прошу тебя! - Объяснить то, что ты предал меня? - и на тонких губах заиграла презрительная ухмылка. - Как можно объяснить то, что ты смотрел мне в глаза - ты смотрел мне в глаза, Эйвор! - и делал вид, что не знаешь меня?! Как ты хочешь объяснить мне то, что после всего времени порознь, я получил лишь отчуждение?! - Я не хотел запятнать твою честь! Я не хотел разгневать Богов больше, чем уже разгневал! Я не мог встать подле тебя, как твой брат, ведь человек, которого ввели в твой дом, не был твоим братом! И Сигурд - Эйвор готов был поклясться всеми Богами, - был готов ударить его. Был готов прогнать его. Сигурд - Эйвор готов был поклясться, - ненавидел его в эти мгновения. Разгневанный, он смотрел Эйвору в глаза и сжимал кулак, хмурился, молчал в ответ, словно не мог найти слов - как это было непохоже на брата! - Я не хочу сейчас говорить того, о чём могу пожалеть, - лишь сказал он и, не смотря на Эйвора, ушёл. Эйвор смотрел ему в спину, пытаясь вспомнить, когда они с Сигурдом ссорились в последний раз. Они вообще когда-нибудь ссорились? Может быть в детстве из-за каких-то пустяков - кажется, он припоминал что-то подобное, - но не помнил, чтобы брат хоть раз кричал на него. Не помнил, чтобы он хоть раз видел Сигурда столь злым из-за своих слов или убеждений. Не помнил, чтобы Сигурд хоть раз хотел его ударить по-настоящему. Эйвор смотрел ему в спину, чувствуя себя так, словно ему положили огромные камни на плечи и приказали нести их в гору. Словно он только что воткнул себе в грудь кинжал. Словно кто-то - он сам, - заставил его войти нагим прямо в дикое пламя костра. Была ли воля Богов в том, чтобы он причинял боль брату? Разве могла быть в этом воля Богов?*
Пошёл наконец-то снег, серыми хлопьями завихрившись в воздухе. Эйвор смотрел на его танец - сколько раз он смотрел дома, как падает снег, как он любил это когда-то! Он положил руку ладонью вверх, чтобы поймать снежинку - лишь затем, чтобы посмотреть, как она растает на ладони. Словно и не существовала никогда. Весь мир, казалось, был как эта снежинка - всё исчезало рано или поздно, словно и не существовало никогда. Всё умирало, уничтожалось чужими руками, исчезало из воспоминаний. Чтобы после возродиться вновь - как снег превращается в воду, как на выжженной земле снова начинает расти трава. Как он - снова свободный, снова Эйвор, - был волен выбирать, куда ему идти и с кем говорить. Когда-то, вспомнил вдруг он, он принимал это как должное. Как что-то, что всегда было с ним. Теперь же он считал это даром. И думал, что Сигурд - во второй раз, - подарил ему жизнь.*
Эйвор не должен был идти к нему первым - Сигурду, подобно огню, нужно было прогореть, уничтожить свою злость, - но когда ночь опустилась на Рейвенстроп, ноги сами повели Эйвора к Длинному Дому. И он - впервые за долгое время - слепо повиновался чувствам, шёл бездумно, запретив себе думать о Богах, их воле и всём остальном, что не оставляло его так долго. Он вошёл в Длинным Дом свободным человеком, с желанием объясниться, рассказать, обнажить хоть что-то из своих мыслей в попытке донести, что было у него на сердце. Он готовился ждать до самого утра, пока ему не будет позволена аудиенция с ярлом - так было заведено, так должно было быть. Брат вновь удивил его. Он сидел на троне, погруженный в свои мысли. В одежде его был беспорядок, словно он пытался снять её с себя, но передумал. Глубокие тени делали его лицо грубым, старческим, глубокие тени скрывали от Эйвора мысли Сигурда и его чувства, и причудливо дорисовывали неровные фигуры на стенах. - Сигурд ярл, позволь поговорить с тобой. И брат не ответил. Не ответил он и тогда, когда Эйвор позвал снова чуть громче. Не поднял Сигурд головы, когда Эйвор приблизился - шаг за шагом, медленно, словно он приближался к животному, - не отозвался Сигурд, когда Эйвор опустился на колени у его ног. Лишь чуть напрягся, когда Эйвор осторожно коснулся его колена. Замер, когда Эйвор положил на него свою ладонь, привлекая внимание - вспомнилась не к месту их детская шутка о том, что лишь ему одному позволено трогать огонь и не испытывать боли. Твои волосы ведь цвета огня, Сигурд! Смотри, я касаюсь огня! Это до сих пор заставляло дыхание Эйвора сбиваться от восторга. Он осторожно снял ладонь Сигурда с подлокотника. Тот не сопротивлялся, словно вообще находился не здесь, а в своих воспоминаниях. Но он поднял взгляд, когда Эйвор - с трепетом, словно он прикасался к лепесткам первого весеннего цветка, - коснулся сухими губами горячей ладони. Выдохнул, когда Эйвор уткнулся лбом в ладонь, жадно вдыхая запах кожи Сигурда. - Когда ты уплыл в своё путешествие, я представлял, что со своим возвращением ты привезёшь тысячи историй, покрывших тебя славой. Засыпая, я мечтал о том, как ты будешь рассказывать мне о тех краях, где ты побывал, как ты опишешь мне Волгу и русичей, тёплые моря и южан, - он говорил тихо, позволив себе окунуться в воспоминания. Когда-то они причиняли Эйвору боль, сейчас же они казались искуплением. - И когда меня, - он сглотнул, закрыв глаза, подбирая нужное слово, - увезли в Ирландию, я представлял порой, как ты рассказываешь мне о своём путешествии. Я помню, как мучился из-за незаживающей раны на голове, и представлял, как ты говоришь со мной. Как мы пируем в доме твоего отца, празднуя твоё возвращение, и текут медовые реки вместе с рассказами. Он услышал тихий хриплый смешок, и поднял голову, удержавшись, чтобы не коснуться ещё раз губами ладони. Сигурд смотрел на него прищурившись. - Я пытался бежать так много раз, что потерял счёт своим попыткам. После первой у меня осталось это, - он задрал рукав рубахи, показывая метку, что выжег на нём первый из хозяев и отмечая, как поджал губы Сигурд. - Но каждый раз я терпел неудачу и каждый раз из меня пытались выбить мое своеволие. И после каждого раза во мне умирало что-то, брат, - прошептал Эйвор тихо, пытаясь сложить в слова то, что он испытывал тогда. - И однажды я перестал. И однажды я проснулся с осознанием, что стал забывать то, что было когда-то. Не оставалось ничего, ради чего мне стоило бороться. Что не осталось того Эйвора, каким я был когда-то. Я позволил ему умереть. Я позволил убить его. Понимаешь? Однажды я проснулся трэллом. Я поверил, что так захотели Боги и что так они наказали меня. У меня не было иной веры, Сигурд. - Из всего ты выбрал это, брат? Выбрал верить, что Боги послали тебе это за то, кого ты любил? Горечь в голосе Сигурда убивала. Горечь в голосе Сигурда причиняла Эйвору физическую боль, и как бы он хотел - Боги, как же сильно он хотел! - чтобы брат никогда не испытывал такого из-за него. - Я думал… - начал Эйвор тихо и замолчал тут же, оборвав себя на полуслове. Сигурд не торопил его. Гладил большим пальцем его щеку - почти бездумно, но нежно. - Я думал, что так будет лучше. Я не покрою тебя позором и уберегу от того гнева, что Боги наслали на меня. Ты останешься ярлом, я останусь рабом, как и задумали Боги. Я… - Замолчи, Эйвор, - и в этот раз в голосе Сигурда была лишь боль. - Столько разговоров о Богах я слышал в последний раз от христианского жреца, пытавшегося доказать мне, что я должен пойти путём его веры. Эйвор улыбнулся виновато. Чуть прищурился, когда брат коснулся ладонью его головы, проводя пальцами по грубой коже старого шрама вниз, к ещё более старому шраму на шее. Сигурд словно изучал его пальцами заново. - И что стало с тем жрецом? Сигурд усмехнулся. - Его встреча с его богом произошла раньше, чем он того хотел. Но разве это то, о чём мы должны говорить, когда ты наконец пришёл ко мне по своей воле, брат? Определённо нет. Но было столь много слов, что Эйвор хотел сказать. Намного больше - что он хотел услышать. Жизнь Сигурда за эти семь лет должна была быть намного более наполненной историями, чем его собственная. О чём, в конце концов, рассказывать человеку, столько лет бывшему рабом? Было одно, что Эйвор хотел сказать здесь и сейчас. То единственное, что казалось верным. - Прости меня, - сказал он, глядя Сигурду в глаза - те блеснули удивлением и непониманием, - за моё предательство. Прости мне мою нерешительность, брат. Всё, чего я хотел с момента, как оказался в твоём доме - взглянуть тебе в глаза как равный и не стыдиться этого. Ему показалось, будто он заметил разочарование во взгляде брата, но Эйвор не был в этом уверен. Ему показалось, что слишком резко тот опустил руку Эйвору на плечо, словно устыдившись. - И я помню, - зачем-то добавил он. - Как ты украл ту кобылу, чтобы позволить мне покататься на ней самому. Всё, что я помню - всё то, что осталось у меня из воспоминаний, не уничтоженных рабством, - связано с тобой. - Эйвор, - сказал лишь брат - так тихо, что едва было слышно, так тихо, что собственное имя показалось Эйвору лишь шепотом ветра, - ты причинил мне боль своей ложью. - Я знаю, брат. И я готов понести наказание за это. Он поднял взгляд в ответ на тишину. Удивлённо выдохнул, увидев серую злость на лице брата - злость старила Сигурда, злость превращала его прекрасное лицо в маску. Он поднялся со своего места резким движением, в одно мгновение возвысившись над Эйвором. Но ожидаемой вспышки злости не последовало - брат лишь покачал головой, выдохнул с усилием, подавляя гнев, и вымученно улыбнулся. - Сядь на моё место, Эйвор. - Сигурд? - Ради меня. Пожалуйста. Эйвор подчинился с неохотой. Неуверенно опустился на неудобный трон, замер, когда Сигурд сел рядом прямо на пол - словно намеренно поменяв их местами, словно сами Боги попросили его об этом. - Расскажи мне, что ты видишь, сидя на моём троне, - устало попросил Сигурд. И Эйвор рассказал. Он видел плящущие огни костров, устланные шкурами животных полы. Он видел щиты на стенах и охотничьи трофеи. Видел пустые столы, способные вместить за собой весь городок. Видел хороший обзор всех входов в дом - чтобы ярл всегда мог видеть, кто заходит к нему. Богато украшенные своды, поддерживающие крышу. Флаги с воронами, которые мог видеть каждый, зашедший в дом. Он видел плоды честного труда и долгих дней, богатство набегов и разграбленных монастырей. Он видел Дом, которого давно лишился и который уже и не надеялся обрести снова. Сигурд покивал, подтверждая слова Эйвора, смотря туда же, куда и он. Их взгляды встретились на мгновение, короткое и яркое, и Эйвор не посмел отвести взгляда. В глазах Сигурда больше не было злости - в них были усталость и теплота, в них была затаенная, долго игнорируемая боль, которую брат, должно быть, испытывал постоянно. - Знаешь, что вижу я, когда сижу здесь день ото дня? - Сигурд отвернулся, а после продолжил. - Я вижу темницу, в которую я заточен из-за своего ранения, и я никак не могу освободиться и продолжить поиски. Я вижу людей, что жалеют меня и считают меня безумцем. Но я не нуждаюсь ни в их жалости, ни в их мнении - мне нужны только их мечи и их верность. Я вижу людей, чьи нужды я, как ярл, должен удовлетворять - я должен кормить их, обеспечить их домом и свободой, возможностью торговать и жить в безопасности. Но всё, чего я хочу, это сорваться с места и начать искать тебя. Эйвор, позабывший на секунду о своих тревогах, коснулся пальцами плеча брата, желая поддержать. - Я вижу своего брата подле себя, - продолжил Сигурд, не отреагировав. - Мой брат снится мне и порой приходит ко мне наяву. Мой брат правит со мной, он - мой голос, мой меч и моя воля. Мы вместе идём в бой, и скальды поют о нас. Моё безумие, Эйвор, показывает мне, как мой брат встречает меня, когда я возвращаюсь домой. Моё безумие приносит твой голос в голосах других. Моё безумие заставляет меня видеть тебя там, где тебя не может быть. И сейчас, когда ты здесь, - он замолчал на секунду и поднял взгляд, смотря потерянно и тревожно, - я вижу перед собой лишь моего брата, вернувшегося домой. И только это. Эйвор сглотнул. Он силой заставил себя подняться на ноги - глубина того, что говорил Сигурд, его открытость, его отчаяние прижимали к земле, требовали дотянуться до них, коснуться не телом даже - хугом. Всеми чувствами, что были в Эйворе, всеми воспоминаниями, впитать в себя чужую боль, чужие раны, залечить их собой. - Пойдём со мной, - выдохнул брат, справившись со своими чувствами. - Я хочу кое-что отдать тебе. Эйвор не стал спорить, не стал спрашивать - лишь последовал слепо, стушевался, когда Сигурд задержался на мгновение, позволив Эйвору догнать его, чтобы идти плечом к плечу. Брат ободряюще улыбнулся ему, тронул за плечо, и позволил первому войти в знакомую спальню - на этот раз почти темную, едва освещаемую огарками свечей. Он едва ощутимым движением подтолкнул Эйвора в спину, словно говоря: входи. Он смотрел, как Сигурд отходит к одну из сундуков, как ловко он управляется с замком одной рукой - но всё равно чуть поворачивает корпус так, чтобы потянуться отсутствующей правой рукой, словно никак не привыкнет к своему увечью. И почти против воли Эйвор спросил: - Как ты лишишься руки? Он пожалел о своём вопросе, когда Сигурд замер. Когда в умирающем свете различил, как напряглись плечи, какой прямой и напряжённой стала спина. - Моя рука - это твоя свобода, - сказал Сигурд негромко, твёрдо. - Мы оба попали в плен и оба стали жертвами своей мести. Идя по очередному следу, я переоценил то, что у меня было, и недооценил то, что было у моих врагов. Так я лишился половины войска, части союзников и оказался в плену у короля Альфреда как гарантия, что северяне уберутся из его земель. А после… Он поднялся с колен. Эйвор различил топор в его руке. - … я готовился умереть, когда Убба Рагнарссон выторговал меня, как вещь, - в темноте усмешка Сигурда была едва видной, Эйвор скорее слышал её. - Моё восстановление заняло слишком много времени. - Мне жаль, брат, - прошептал Эйвор в ответ, дёрнулся, чтобы сделать шаг вперёд, чтобы оказаться ближе к Сигурду, но силой заставил себя остаться на месте. Сигурду не нужна была жалость. Сталь лезвия сверкнула знакомым блеском, а древко легло в руки знакомой тяжестью. Эйвор замер безмолвный, поднял топор выше, чтобы увидеть смутно знакомые руны на лезвии. И тогда он понял. И тогда поднял взгляд на Сигурда в изумлении и благодарности, и его самого вдруг стало слишком много: рук, что держали оружие отца, слабых ног, готовых подогнуться, чтобы он рухнул на колени, замеревшего в груди сердца. Сигурд лишь кивнул. - Я жду, что ты снова будешь сражаться за меня, брат, - он не сказал «со мной» и это заставило Эйвора поморщиться. - Слышал, что ты всё ещё неплох в бою. Он не ответил. Сигурд усмехнулся, будто знал, что именно тишина будет ему ответом. - Ты можешь идти, Эйвор, если пожелаешь, - и всё внутри желало остаться, всё его существо мечтало лишь оказаться подле Сигурда и ни на мгновение больше не отстраняться, кровь шумела в ушах яростным желанием, кровь билась в его венах приказом остаться. Не сейчас. Сейчас он ещё не был готов. И он лишь кивнув, оставив тихое спасибо, Сигурд между ними, словно проведя этим черту.*
Снег ложился на его рубаху, когда он оказался на улице. Снег припорошил землю, укрыл её собой, и от того похороненная в груди тоска по дому вновь пробудилась, обвившись змеёй вокруг горла. Много ночей Эйвор смотрел на чужое небо, много дней он разглядывал чужой горизонт - чужой даже после стольких лет на этой земле, - и отчаянно сильно скучал по дому. Иногда ему снился их маленький фьорд, иногда - выжженная деревенька, где земля впитала кровь отца и матери. Он вернулся туда однажды, сбежав от Стюрбьёрна, попытавшись сбежать от Сигурда. Украл лошадь и загнал её до пены, спеша домой - в то место, которое помнил разумом так смутно, но помнил чувствами. Он провёл тогда почти целый день, бродя среди призраков, захлебываясь своей злостью и своим горем, бродя по мертвой земле мёртвой деревни, когда-то бывшей ему домом. Сигурд нашёл его в Длинном Доме, сидящим на троне отца. Сигурд тогда позволил ему выплакаться, как в далеком детстве, когда он плакал, скучая по родителям. Сигурд стал свидетелем его клятвы - однажды он убьёт Кьётви, вернув честь отца. Однажды он отомстит, и пусть даже это будет стоить ему жизни - тогда он умрёт достойно, и Один примет его в свой чертог, как не принял отца. Сигурд утёр тогда слёзы с его опухшего, красного лица, погладил по волосам - совсем взрослый уже, не то, что он, несмышленый мальчишка, - и пообещал, что будет рядом, чтобы помочь ему исполнить свою клятву. Чего бы это не стоило. Теперь Кьётви был мёртв - Сигурд убил его. Теперь Варин был отомщён - Сигурд сделал это. Теперь Эйвору некому было мстить. Один человек дважды разрушил его жизнь, но его плоть давно склевали вороны, и лишь кости остались лежать на выжженной земле, лишь ветер теперь шептал имя человека, которого больше не нужно было бояться. Стюрбьёрн когда-то учил его, что месть не должна стать целью его жизни, и Эйвор противился этому учению: затем ведь он живёт, чтобы вернуть честь своему имени. Чтобы никто больше не позволил себе назвать его «сыном труса», чтобы ни один задиристый мальчишка не посмел больше лезть к нему. Сколько раз Сигурд вытаскивал его из драк с противниками, что были сильнее. Сколько синяков носил на себе Эйвор, пытаясь отстоять свою честь в своих первых боях. Сколько раз, Боги! Ноги сами вывели его к небольшому закутку у реки, где обычно тренировались воины Сигурда. Ладонь сама удобно, привычно перехватила древко, тело напряглось, приготовившись атаковать. И он позволил ногам пуститься в пляс, двигаясь вокруг воображаемой жертвы, позволил руке атаковать, целя то в голову, то в живот, то в ноги воображаемого противника. Позволял топору в своей руке убивать, представляя, как человек за человеком он прорубает себе путь к своему заклятому врагу, и чувствовал, как мышцы теплеют в теле, как кровь бежит быстрее, как его захватывает азарт битвы, из которой он обязательно выйдет победителем. Он чувствовал, как тает снег, опускаясь ему на голову, как по спине медленно ползёт капля пота и как быстро он выбивается из сил - а ведь когда-то он мог без устали убивать своих врагов, не чувствуя даже земли под собой. Когда-то. Когда-то. Тот Эйвор был слепым мальчишкой, верившим в свою месть. Неосторожным юнцом, умершим ещё по дороге в Ирландию. Мальчишкой, который верил в своё бессмертие и бесконечность своих возможностей, не знавший ни границ, ни пределов. Тот Эйвор боялся лишь гнева Богов, но и он был для него чем-то скорее невозможным, чем то, что должно было случиться. Спустя все эти годы, он вновь держал в руке топор отца. Искалеченный, потрёпанный, словно бродячая собака, случайно отыскавшая дом, он смотрел в темноту ночи, пытаясь восстановить дыхание, и ощущал, как страх покидает его.Страх уходил вместе с тем, как выравнивалось дыхание, и он чувствовал, как расправляются плечи и как хочется снова смотреть вперёд, а не вниз. Как он мог вдохнуть полной грудью и не испытывать за то стыда. Как он мог - не сейчас, но вскоре, - действительно сразиться за Сигурда, чтобы добыть для него славу и богатства. Стать равным среди равных, своим, снова быть Вороном, несущим смерть в своих черных крыльях. Теперь он понял, что имел в виду Тарбен.*
Он пытался снова стать тем Эйвором, которым был до случившегося. Всё это время он пытался вспомнить, каково было быть им. Пытался ощутить под пальцами шероховатое дерево сгоревшего дома вместо того, чтобы начать строить новый. Всё это время он пытался вернуть то, что обратилось в пепел. Каким же глупым троллем он был в своём стремлении оказаться в прошлом! Даже Боги не были способны обернуть время вспять, даже они не могли заставить солнце встать на западе, а опуститься на востоке. Что уж говорить про него! Чувство внезапной свободы пьянило сильнее мёда. Чувство свободы - свободы от тех цепей, которые имела в виду Рандви, - гнало Эйвора вперёд, оно позволяло ему наконец-то дышать тёплым воздухом английской зимы и наслаждаться этим. Оно словно зажгло огонь где-то в груди и этот огонь привёл его к Сунниве - одной из лучших воительниц Сигурда, - с просьбой испытать его. Эйвор всё так же порой слишком сильно натягивал тетиву лука и ничего не мог с этим поделать. Он всё также не любил сражаться мечом, предпочитая ему топор, всё также умело обращался со щитом не только как со средством защиты, но и как с оружием, и порой забывался в бою, словно окрылённый яростью. Сунниве, кажется, это даже понравилось. Этот огонь привёл его к Тарбену за свежим хлебом. Эйвору нечего было дать ему в знак благодарности кроме слова, но Тарбену, кажется, не нужно было и оно. Он лишь махнул рукой, протянул ещё тёплую буханку и молча продолжил работать. Эйвор хотел бы, чтобы она сохранила своё тепло когда он окажется в Длинном Доме. Долгие дни прошли с их последнего разговора с Сигурдом, и все эти дни воспоминания о том будили в Эйворе жажду. Будили в нём жадность. Пытались заставить его быть безрассудным в своих действиях - он едва сдерживался, чтобы оставаться на месте. Словно он вновь стал ребёнком, и любопытство вечно гнало его вперёд. Словно ему снова было всего пятнадцать зим от роду, и желание не позволяло ему остановиться ни на секунду. Время тогда бежало так быстро, Боги! Времени тогда вечно было мало, его всегда не хватало, а после время словно остановилось. Как никогда он чувствовал себя живым. Как никогда просто хотел жить. И пытался не слушать собственный голос, шепчущий о том, что он ошибается в своих суждениях. Что он всё ещё под взором Богов, ждущих его решения. Что за семь лет Сигурд забыл его, что Сигурду он больше не нужен. Что те их детские клятвы разрушены временем и тем, через что они прошли. Время, шептал голос, украло у вас это. Рабство, шептал голос, разрушило в тебе это. Ничто не смогло разрушить в Эйворе способность любить. Луна спряталась за тучами, принесшими снег. Время, казалось, специально замедлилось, терзая Эйвора тревогами, пока он ждал ответа на свою просьбу об аудиенции с ярлом - пусть Сигурд и был его братом, но в первую очередь он оставался его господином. Эйвор никогда не любил привычку Сигурда ставить его выше других. - Ярл готов говорить с тобой, Эйвор, - сообщила Рандви как положено было, а после добавила совсем тихо: - Сигурд в дурном настроении. Не принимай услышанное близко к сердцу, - и улыбнулась подбадривающе, тронув за руку. В покоях Сигурда было светло от десятков свечей. Брат сидел на кровати, низко опустив голову, словно разглядывал шерстинки на медвежьей шкуре, лежащей под его босыми ногами. Эйвор на мгновение остановился взглядом на длинных пальцах, вдруг вспомнив, что между вторым и третьим на правой ноге у Сигурда была родинка. - Сигурд, - позвал Эйвор тихо, но брат не поднял головы, не шевельнулся даже, словно не услышал его. - Я вспомнил недавно, как мы сбежали с тобой однажды к водопаду, прихватив с собой лишь хлеба и немного мёда, помнишь? Я… - Ты пришёл, чтобы поведать мне, что ты вдруг вспомнил, что у тебя есть брат? - произнёс Сигурд, так и глядя в пол, и голос его был словно тяжелый датский топор - острый от боли. - Если так - то лучше уйди. - Я никогда не забывал, что у меня есть брат, Сигурд, - возразил Эйвор тихо. Он отложил хлеб - уже холодный, жаль, - на один из сундуков, стоявших у входа, и медленно приблизился к Сигурду, ожидая каждое мгновение, что брат остановит его, прикажет ему убраться прочь. Сигурд не сделал этого, как и не отреагировал, когда Эйвор опустился на колени перед ним. - Только это и помогло мне. - Да, ты не забывал, - усмехнулся брат горько. - Ты отвернулся от меня вместо того, чтобы шагнуть навстречу. Ты предал меня, солгав мне в лицо, Эйвор. - Я не жду, что ты поймёшь меня, Сигурд. Брат коротко взглянул на него, а после снова отвёл взгляд. - Ты глуп, братец. Глуп и наивен, если думаешь, что мне есть дело до того, что говорят вокруг. Будь так - я бы был ярлом в землях короля Харальда, что когда-то должны были стать моими. Я бы послушался отца и стал бы верным мужем и отцом, каким он хотел меня видеть. Сотни раз отец угрожал мне, просил меня, он подсунул под меня девчонку, которую я не желал видеть, но было ли мне до того дело, брат? Дал ли я хоть раз повод думать, что мне есть дело до чужих сплетен и советов? Нет, не дал. Сигурд никогда никого не слушал. Он всегда делал так, как хотел лишь он, брал, что пожелал, выходил сухим из воды из любой передряги. Даже собственный отец не был в силах совладать с ним. Словно молодой волк, почуявший слабину старого вожака, Сигурд затмил и его, почти подчинил своей собственной воле - сколько раз Эйвор был свидетелем их споров, в которых сын побеждал отца. Сколько раз он сам был причиной этих споров - его жажда мести едва не привела к войне, его юношеские забавы порой несли за собой разрушение, но всегда Сигурд вставал на его сторону. Даже когда сам считал, что Эйвор был неправ. Всегда Сигурд защищал его перед отцом и - почти всегда, - успешно. От того брат и оказался здесь. Из-за своего упрямства и нежелания слушать кого-либо. Наверняка многие просили его остановиться, много раз он, должно быть, слышал: твой брат мёртв, Сигурд. твой брат теперь трэлл, Сигурд. отпусти его, Сигурд, живи дальше, как живём мы. Но разве Сигурд когда-то кого-то слушал… - Мы не равны в этом, брат, - покачал головой Эйвор. - Ты был и останешься правителем. Я же ношу на себе метки своего рабства. И пусть хоть тысячи людей скажут обратное, но этого не изменить. Более всего на этом свете я желал снова оказаться подле тебя - и больше всего боялся этого. Как я мог посмотреть в глаза своему ярлу, когда не стоил даже крови на его мече? Как я мог зваться братом свободного человека, когда на моей шее был ошейник? Всё это время, Сигурд, - он захлебнулся на мгновение чувствами, что раздирали его грудь: ненасытной тоской по тому времени, что ушло и тому, которого у них не было, яростным желанием объяснить, показать, как много было в нём несказанного, того, что он не мог обличить в слова после всех этих зим. Эйвор закрыл глаза, прислонился лбом к колену Сигурда, и продолжил, собравшись с мыслями. - Всё это время, что я был рабом, я хотел лишь снова оказаться дома. Я думал, что больше не могу чувствовать страх. Но едва я оказался здесь, и страх проглотил меня подобно Фенриру. Я не хотел быть тем человеком, что опозорит тебя. Я не хотел быть тем, из-за кого тебя могли посчитать слабым или недостойным. Я боялся гнева Богов. Я боялся, что встречусь с тобой взглядом и не увижу своего брата. Сигурд положил ладонь за затылок Эйвору спустя короткое мгновение. Погладил кончиками усталых, напряжённых пальцев сплетенье грубой кожи, ставшей шрамом, скользнул в сторону, коснувшись волос - Эйвору стоило больших усилий сдержаться и не прильнуть к ладони брата, не потянуться за ней губами. - Я забыл, какие мягкие у тебя волосы, - прошептал брат, и в его голосе горечь текла подобно реке, разлившейся по весне. Эйвор поднял голову, сталкиваясь взглядом с тёмным взглядом светлых глаз напротив. - Я о стольком забыл, брат. Подчас мне даже казалось, что ты существовал лишь в моих воспоминаниях, но и в их реальность сложно было верить. Я знаю. - Ты не смог бы стать моим позором, Эйвор, даже если бы того пожелали Боги. Видеть тебя рядом - величайший из даров, что я когда-либо получал. Я отдал всё, что у меня было, ради этого, и отдал бы снова, если бы это потребовалось. - Брат… - он хотел сказать: я не стою всего этого и никогда не стоил, но замолчал, когда губы Сигурда растянулись в едва заметной улыбке. Боги, как же он скучал по этой улыбке. Боги, как много он хотел сказать, как много чувств хотел озвучить, но как мало было слов, способных выразить это. - Но этот взгляд я не забыл, - Сигурд улыбнулся чуть шире, и тьма в его глазах рассеялась, уступив место тёплому огню. Эйвор любил, когда брат так смотрел на него. Ни на кого он больше так не смотрел. - Я просто смотрю! - О да, ты просто смотришь, Эйвор. Клянусь, этим взглядом ты мог бы подчинять себе королей! Зачем тебе нужен топор, дренг, если достаточно одного лишь взгляда, и ты получишь то, что хочешь? - Ты смеёшься надо мной, ярл, - понял он со смущением. Брат порой дразнил его этим, брат всегда клевал на жалобный взгляд Эйвора, как рыба клевала на наживку. В одном Сигурд был прав - Эйвор знал, как добиться чего-то с помощью одного лишь взгляда. Особенно если что-то было связано с Сигурдом. - Да, - подтвердил брат. - А ты краснеешь, словно юнец. Клянусь всеми Богами, посмотри на себя, - он коснулся пальцами щеки Эйвора, - ты до сих пор краснеешь из-за этого. - Приятно знать, что есть вещи, которые не изменились, - отметил Эйвор с плохо скрытым удовольствием. У него затекли ноги от сидения в неудобной позе, и он поднялся чтобы размять их, с трудом заставив себя отстраниться от руки брата, до сих пор лежащей на его щеке. Сигурд в ответ чуть отвернул голову - момент был потерян, и брат снова, должно быть, погрузился в свои мысли. Всего за мгновение из улыбающегося мальчишки, воскресшего в памяти Эйвора, он стал мрачным и замкнутым. Сигурд напрягся, когда Эйвор, не спросив разрешения, осторожно сел рядом с ним. - Что так терзает тебя, брат? - спросил Эйвор, коснувшись его ладони, привлекая к себе внимание. Сигурд молчал очень долго, словно подбирая слова, но Эйвор не торопил его - он терпеливо ждал, не убирая пальцев от ладони брата, осторожно гладя. Когда-то он с закрытыми глазами мог воспроизвести в памяти веснушчатую кожу, которую любил покрывать поцелуями, сбитые костяшки, сильные, длинные пальцы, что бывали с ним так нежны и так властны. Он мог не глядя вспомнить реки вен и расположение родинок, вязь татуировок-оберегов. Когда-то он так хорошо это помнил, что мог бы нарисовать, если бы умел. - С тех пор, как ты вернулся, у меня было много времени на раздумья. О том, через что прошёл ты, через что прошёл я, о том будущем, которого нас лишили. О том, какое будущее мы унаследовали в итоге. Я много размышлял, вспоминая наше детство и юность. Наблюдая за тем, как ты работаешь у Роуэна, я ненавидел то, что потакаю тебе. Я просил себя быть терпеливее. «Он одумается», говорил я себе. «Ему нужно время», убеждал себя я. Я смотрел, как ты избегаешь меня, и это было хуже тех пыток, что я вынес в плену. Я освободил тебя, и ты снова исчез. Ты пытался работать, занимая этим свои дни, помогал жителям деревни, и я смотрел, как ты учишься жить не по чьему-то приказу. Как ты учишься наслаждаться тем, что есть вокруг тебя. Пытаясь обуздать своё нетерпение, я всё глубже погружался в ненависть. Я ненавидел то, что делал с тобой, пока ты был рабом. Я ненавидел тебя за то, что ты отвернулся от меня. Я ненавидел… - он замолчал, повернулся всем корпусом, неловко дёрнул обрубком руки, - это, заставившее меня остановиться. Я был слишком слаб, когда меня освободили, и восстановление заняло слишком много времени. Я устал от этой ненависти, Эйвор. Я устал смотреть тебе в спину. Если так суждено было, чтобы наши пути никогда больше не сошлись - так тому и быть, брат. Мы не в силах изменить наши судьбы. Однажды пройдёт и это. Однажды и это станет воспоминанием. Если ты хочешь уйти как свободный человек - иди, Эйвор. Ты всегда был достаточно храбрым для этого. Не стоит держаться за прошлое. Эйвор внимательно смотрел, как боль очерчивает скулы брата, заостряя его лицо. Как слова - тяжелые, словно камни, - оседают на его губах горечью его раздумий и его ненависти. Эйвор смотрел, как взгляд Сигурда, долгое время неподвижный, устремлённый вглубь себя и своих мыслей, приобретает осознанность - и эта осознанность была наполнена всё той же горечью, твёрдостью принятого решения и совершенно неуместным смирением. Сигурд никогда и ни с чем не мирился - он делал так, как хотел, брал то, что он хотел. Весь мир должен был быть таким, каким Сигурд хотел его видеть. По мере взросления он учился принимать отказы и мириться с тем, что иногда всё случалось иначе, но это не меняло его сути. Это делало его тем, кем он был. И сейчас перед Эйвором сидел Сигурд, который полностью признал своё поражение, который нёс на своих плечах тяжесть своих решений и верил в них. Сигурд, который был как потухший костёр - несколько угольков ещё теплились едва видно, но всё остальное было мертво. Эйвор сжал его руку. - Ты никогда не умел ждать, брат, как не умел принимать сочувствие. Даже когда нуждался в нём. Я помню как однажды ты лежал с лихорадкой, но никому не позволял подойти к себе. Ты, упрямый тролль, предпочёл страдать в одиночестве, мучаясь, чем позволить кому-то помочь тебе. Ты всегда считал сочувствие слабостью, принимая его за жалость. Но сколько раз ты пускал меня в свою постель, пока я был ребёнком и мучился от кошмаров. Сколько раз ты защищал меня, когда я сражался с теми, кто был мне не по силам. Как много было в тебе терпения, когда ты обучал меня стрельбе из лука. Ты так щедро дарил мне терпение и сочувствие столько лет, но всегда был строг к себе. В этом мы с тобой как родные братья, Сигурд, - мы оба просим от себя гораздо большего, чем ждём от других. Моё прошлое, брат, связано с тобой так же крепко, как связаны корни старого дуба. Все оставшиеся со мной воспоминания связаны с тобой - только это и не позволило им раствориться в том, кем я был все эти годы. Ты - моя семья, Сигурд, и даже сами Боги не смогут это изменить. Моё будущее лежит подле тебя. Наши судьбы сплелись в миг, когда я появился на свет, и ничто не сможет этого изменить. Вся моя жизнь была наполнена смыслом лишь благодаря тебе, брат. Я исполню любую твою волю. - Но чего бы хотел ты сам? Так многого. Его желания - когда-то сожжённые огнём, в котором нагревали метки для клейма, когда-то развеянные пеплом, пробуждались день ото дня всё сильнее. Его желания делали его человеком, позволяли чувствовать, дышать, они придавали ему сил. Его желания были просты - он хотел жить без оглядки на то, кем был. Хотел снова сражаться. Хотел позволить себе обнять брата. Хотел - как же он хотел! - поцеловать его и почувствовать прикосновение его ладони к своей коже. Он хотел бы быть его мечом и его щитом, его опорой, его голосом. Он хотел вновь быть для Сигурда всем, как когда-то. - Всего, - почти прошептал Эйвор. Он прочистил горло, чтобы продолжить: - Всего, что ты сможешь мне дать, брат. И Сигурд наконец-то посмотрел на него. И на его губах вновь была та едва видная улыбка, что заставляла сердце Эйвора биться чаще. Боги, столько лет прошло, но сейчас он снова чувствовал себя тем мальчишкой, что решился поцеловать Сигурда прямо на пиру и вложить всю свою жизнь в его ладони. Сейчас он чувствовал себя тем мальчишкой, на поцелуй которого ответил человек, значивший для него больше, чем сама жизнь. Тем мальчишкой, что был так счастлив взаимному чувству, что мог бы взлететь. Влюблённым юнцом, чей главный страх - быть отвергнутым. Сигурд смотрел на него. Сигурд улыбался ему. Сигурд сидел перед ним - живой, относительно здоровый, из плоти и крови. В миг, когда он чуть шевельнул большим пальцем, подарив незамысловатую ласку грубым ладоням Эйвора, он улыбался. - Не уверен, что смогу сдерживаться ещё хоть мгновение, если ты продолжишь так смотреть на меня, Эйвор, - в его голосе была знакомая хрипотца - о, как когда-то Сигурду нравилось дразнить его, испытывать его терпение! Он любил, помнится, подойти к нему во время пира, когда вокруг было так много людей, и за обычным разговором коснуться его, придвинуться ближе, прошептать что-нибудь такое, от чего Эйвор начинал дышать чаще. Какое удовольствие это доставляло ему! Эта детская вседозволенность, эта власть, что пьянила его, знание, что стоит им остаться наедине и он получит всё, что хочет. Вместо ответа Эйвор поцеловал его сам. И это было прекрасно.