В темпе вальса

– Пойдём? Ты закончил? Дилюк отрывается от разложенных на столе книг, бумаг, перепачканных чернилами и чуть отодвигается. Близко. Так близко, что видно, как в яркой синеве радужки глаза тонет отблеск пламени зажжённой недавно свечи. На полированный пол пятно падает солнечный луч. Наступи – и ногу обожжёт теплом. К закату под гнётом звуков всё сильнее туманит мысли запах цветов и давленых ягод, чуть терпкий, пряный, тяжёлый. Музыке вторит задорный стук башмаков. Празднество уже началось. Кэйа нетерпеливо переступает на месте, с пятки на носок. Улыбается так беззаботно, что невольно слезятся глаза. А может, дело просто в струйке едкого дыма от свечи, щекочущего ноздри. – Господина Крепуса ещё нет, – заговорчищески шепчет он. – Нас не заметят. На щеке смазанный след чернил, чуть съехала повязка, синие волосы торчат вихрами – снова задремал за томами по истории. – Там вроде даже вино открыли. Не хочешь попробовать? Шеи касается тёплое дыхание, и к лицу отчего-то приливает кровь. Слишком душно в комнате для весны. Вот бы хоть оттянуть воротник. Дилюк поджимает губы и перехватывает перо в пальцах крепче, нарочито демонстративно опуская глаза в книгу. Строчки плывут от долгого чтения, и голосок внутри шепчет: ну же, всего ненадолго, отец из-за завершения празднества наверняка задержится в городе. Музыка доносится всё отчётливее, громче. От упругого ритма непроизвольно дёргаются ноги. Его цепко хватают за локоть (слово заканчивается кляксой), резко тянут наверх, поднимая из-за стола. – Ты ведь уже всё давно выучил, – слишком убедительно заверяет Кэйа. – Ладно, не хочешь вина – дело твоё. Можем просто потанцевать. Устроим свой праздник на двоих. А? – Не говори глупостей, – возражает Дилюк. Оправдываться, что вальсированию он гораздо охотнее предпочитает компанию меча и тренировочных манекенов, было бы как-то совсем по-детски. К тому же, Кэйа и без него это знает – никогда не отлипал же ни на шаг. Вспыхнувшее искрой раздражение затухает от тихого беззлобного смешка. – Я тоже не умею. Но кто увидит? Они, оказывается, почти одного роста, понимает Дилюк, подняв взгляд. И разницу в несколько сантиметров замечает недовольно, когда тянется к повязке. Кэйа вздрагивает скорее по привычке, но затем склоняет голову, чтобы было удобнее её поправить. Что ж, теперь вид у него хотя бы пристойный. Неплохо. Дилюк обдёргивает свой жилет и сглатывает. Во рту почему-то сухо. Соответствующий всем приличиям шейный платок давит. С новым взрывом радостных возгласов в комнату впархивает ещё одна мелодия. Руки бессильно вздрагивают и застывают неловко в воздухе. Что дальше? Кэйа фыркает и, перехватив за запястье, кладёт его ладонь себе на спину, чуть ниже лопаток. Другую удерживает в своей. – Так, да? Пальцы на ощупь шершавые от новых мозолей, и от поспешного движения тот старается не морщиться – наверняка снова переусердствовал с тренировками. Вина обдает затылок холодом ощутимее обычного. Им же не обязательно соревноваться. Да, не за горами очередные испытания в Ордо Фавониус, но какое значение имеет то, кто из них двоих станет рыцарем первым? Как будто глупая разница в званиях их разделит. – Фальшиво-то как… Ты сегодня совсем хмурый. Уже нервничаешь? – обеспокоенно тянет Кэйа и тут же хватается свободной рукой за его предплечье – первый шаг выходит уж слишком резким. Их обоих ведёт куда-то совершенно не туда, о чём даёт знать боль в ступне. – Смотри, куда идёшь! – восклицает он. Не краснеть, думает про себя. Лучше уж возмущаться. Кэйа отвечает шипением. Под носок сапога как раз попадается что-то мягкое, и несложно догадаться, чья нога пострадала следующей. Это даже мало похоже на настоящий танец. Они просто перекатываются с места на место, стараясь попадать в такт и не слишком-то друг друга задевать, пока бумаги со стола не сметает ворвавшийся в распахнутое окно прохладный ветер. Заметки по рыцарскому кодексу. Неизвестно, сколько потом придется разбирать их заново. А если вспомнить и про ещё не высохшие чернила… Ладонь не отпускают, напротив, стискивают крепче. – Никуда они не денутся, – заверяет Кэйа, наблюдая за перелистывающимися страницами книги и понижает вдруг голос, хлопая его по плечу. – Покружишь? Или боишься, что не дотянешься? Тело движется самостоятельно. В самом деле, что сложного? Шагнуть назад, перехватить за запястье, опереться другой рукой в плечо и резко развернуть, заставить согнуться. На ответный манёвр не остаётся ни мгновения. Его даже переполняет гордость. Совсем ненадолго, пока не приходит осознание, что сопротивления-то никакого нет. Кэйа только дёргается неловко, пойманный в захвате, и фыркает, содрогается мелко, отчего ликование испаряется. Неужели он переборщил? В лицо почти что врезается локоть. Приходится разжать пальцы, отпрянуть, с грохотом задевая оказавшийся так некстати под боком стул и напрочь теряя равновесие. Ухмылка на лице Кэйи самодовольная донельзя. При виде такой даже злиться невозможно. Смех, будто нарочно выжидавший нужного момента, просится наружу. Ему протягивают руку, помогают встать и совершенно не дают опомниться, тянут навстречу. Ненавязчивое прикосновение под лопаткой будто жжёт огнём, так, что хочется отпрянуть, сбросить с себя чужую ладонь, но конечности деревенеют. – Всё-то приходится делать за тебя, – посмеивается Кэйа, дожидается сильной доли и ведёт за собой так уверенно, что не последовать просто невозможно: сами движутся ноги, распрямляются плечи. – Где ты… – выговаривает Дилюк и по привычке облизывает губы. – Говорил, что не умеешь! – В городе подсмотрел. Ничего особенного. Комната по краям плывёт. От ритма? От неожиданно звучных пассажей духовых в маленьком оркестре? Из-за запаха цветов, который наполняет воздух почти навязчиво? В голове проносится мельком: а когда Кэйа успевал выбираться в город? И для чего? Не ради же одних танцев… – С противниками ты тоже вальсировать будешь? – выпаливает он вместо нужного вопроса. Собраться с мыслями сложно. Слишком это затягивает – смотреть, как во взгляде напротив на мгновение проскальзывает непонятный ему страх, как лёгкая дымка задумчивости исчезает, даже толком не появившись. – Почему нет? – парирует тот в ответ. – Сражение – тоже танец. Порыв ветра перебирает синие волосы, взъерошивает. Глаз, не скрытый повязкой, блестит, когда на лицо падает тускнеющий луч солнца. Помнится, полурастаявшие льдинки на озёрной глади переливаются так же ярко. Под вихрь вальса кружиться на удивление легко. Так легко, что можно было бы даже взлететь. Безо всяких планеров. – Пусть только попробуют не взять тебя теперь в рыцари, – улыбается Кэйа мягко и добавляет полушёпотом. – Эй. Дыши. Вдох – и словно со стороны Дилюк слышит свой собственный смех. Ещё один – и руки хватают холодный воздух, искрящийся от мелкого ледяного крошева. От резкого стука он вздрагивает, поднимает голову, и имя чуть не срывается с губ, растворяется первыми звуками в давящей духоте. Вместе с проступающими очертаниями его – не отцовского – кабинета тает мимолётная беспечность, и в груди противно тянет. Порыв ветра, распахнуший окно, ворошит бумаги на письменном столе, часть из них летит на пол. Надо бы поднять, думает он. И не шевелится. Музыканты на улице выводят всё тот же до боли знакомый мотив, от которого горечь оседает в горле. Надо же, и впрямь фальшиво. Дилюк устало проводит ладонью по лбу. Встать из-за стола тяжело, каждое движение требует усилий, будто тело ещё не окончательно очнулось от сна, в который так нежданно пробрались осколки прошлого. Страшно представить, сколько лет прошло с тех пор. Видимо, не так много, раз чей-то заливистый смех, зазвучавший под окном, по-прежнему приковывает его к месту. – Господин Дилюк? – вдруг заговаривает остановившаяся в дверях Аделинда. И когда успела войти? – Работники винокурни спрашивают, не спуститесь ли вы к ним. Всё же сегодня последний день празднеств. Нет. Этот голос выше, грубее. Он именно чей-то. Не его. – У меня ещё остались дела, – на удивление ровно отзывается Дилюк. Дверь за ушедшей горничной закрывается неслышно. По подоконнику скользит тусклый оранжевый луч и гаснет, не добравшись до края. Пальцы впиваются в ладонь до боли, стоит ему взглянуть мельком на танцующих внизу. Теряется запах цветов в вечерней прохладе. Невпопад вступает флейта. Поморщившись, Дилюк закрывает окно.