ONLY THE GOOD DIE YOUNG (Полная версия)

Если во время рождения Генриха небеса молчали, то в момент его коронации они повели себя достойно, произведя на англичан глубокое впечатление. Сильная снежная буря опустилась на землю, погребя под снежными сугробами людей, животных и дома. Питер Эйрл

Лондон, 9-е апреля, 1413 Татьяна сидела на земле, и холод пронизывал ее до костей. Она не знала, что это за место, где она находится, и как она сюда попала, чувствовала только, что она где-то неимоверно далеко от России и от Петербурга. С ней самой что-то было не так. Не совсем так. Встав на ноги, она поняла, что стала выше. И как-то крупнее. Как будто повзрослела на несколько лет. Ее волосы, развевающиеся под ветром, мешали смотреть вокруг, но когда Татьяна попыталась привычным движением заплести их в косу, она обнаружила под своими руками лишь короткие пряди, не достающие даже до плеч. И одежда на ней была странная – просторное платье, будто бы шелковое, и плотный темный плащ. Ей показалось, что платье надето прямо на голое тело, и от этого ощущения стало неуютно. Она машинально дотронулась рукой до груди. Ее пальцы коснулись знакомой прохладной броши, и Татьяна успокоилась. Все-таки это была она, и даже если все еще продолжение того сна, или новый сон, неважно, она хотя бы понимает это. Сразу почувствовав себя уверенней, она поднялась с земли и огляделась. Сначала она решила, что сейчас поздний вечер, но потом поняла, что еще день, просто небо плотно затянуто низкими тучами. Татьяна стояла на каменистом склоне горы, и ей показалось, что то, что она видит далеко перед собой, равнина, поросшая высокой травой стелящейся под порывами ветра. Но потом она пригляделась и поняла, что там вдалеке лес, и ветер гнет к земле деревья. Она еще не успела до конца осмыслить увиденное, а порыв ветра уже достиг того места, где она находилась и чуть не оторвал ее саму от земли. Татьяна с большим трудом удержалась на ногах. Вместе с ветром налетел и снег, мокрый и тяжелый, он в несколько мгновений облепил ее лицо, волосы и одежду. Как ни отирала она его с глаз, ей все равно было трудно смотреть. Да и не на что было, вместе с ветром и снегом пришла такая тьма, как будто сразу наступила ночь. «Что же это происходит? - продумала Татьяна. - Я так мечтала о весне, а попала снова в зимнюю бурю?..» Однако ветер, который сбивал ее с ног, был хоть и холодным, но не по-зимнему, влажным и сладковатым. Такого ветра не бывает зимой, или даже в начале весны, такие ветры приходят гораздо позже, в апреле… «Никогда не знаешь, чем может обернуться сбывшееся желание» – вспомнилась ей, и она чуть не рассмеялась. Все-таки это очень злая шутка! Все сбылось, как она и просила, была весна, был апрель, но этот апрель был ужаснее любого февраля. Больше всего сейчас Татьяне хотелось сесть на землю, закрыть запорошенные снегом глаза, закутаться в плащ и заснуть или просто сидеть и не шевелиться. Но ее уже охватило знакомое состояние гордого упрямства. Не ей, пережившей шестнадцать русских зим, испугаться теперь весенней непогоды! В конце концов, она будущая императрица! Да, сейчас она себя чувствовала себя почти настоящей императрицей. Вместо того чтобы опуститься на землю, она распрямилась, расправила плечи. Попробовала сделать несколько шагов вперед. Это казалось невозможным, но она все-таки сумела себя заставить. Теперь, когда она уже шла, стало немного легче. Чем яростнее налетали на нее ветер со снегом, тем плотнее она сжимала губы и тем быстрее заставляла себя идти. Как будто назло. Ты думаешь, что заставишь меня отступить, мысленно сказала она ветру, но на самом деле ты лишь заставляешь меня с удвоенным упорством рваться вперед. Правда, она понятия не имела, куда именно рвется. Вокруг не было видно совершенно ничего. И все-таки это был апрель! Она чувствовала запах весны в воздухе, чувствовала ее привкус на губах... Под ногами у нее была молодая трава, пробивающаяся между камней с тем же упрямством, с каким и она сейчас шла сквозь бурю... И даже эта буря – последний всплеск ярости уже уходящей, проигравшей битву зимы, все равно после каждой зимы приходит весна, и после каждой бури светит солнце... От этой мысли ей как будто стало легче идти, а может, ветер подхватил ее и понес?.. Иначе как объяснить, что она вдруг очутилась в городе? Ей казалось, что она даже видела смутно картины разрушений, причиненных ураганом, пролетая вместе с ним над землей: вырванные с корнем деревья, крыши домов, проломившиеся под тяжестью мокрого снега, люди, застигнутые непогодой в пути и замерзшие, потому что у них не хватило сил и упорства продолжать путь... А ее собственный путь, кажется, был окончен. Она стояла на улице города, среди высоких стен, которые немного защищали ее от ветра. Прямо перед ней стояло величественное здание, ярко освещенное и такое высокое, что его башни терялись в снежной замети. Даже посреди бури оно казалось незыблемым и надежным, а свет, исходящий из него притягательным и манящим. Татьяна узнала этот храм и решилась войти в него. В храме собралось множество людей, но никто, казалось, не замечал ее. Татьяна вдруг поняла, что может идти прямо сквозь толпу, никого не задевая. И она направилась к центру храма, к источнику пения и света, мягко просачиваясь между людей, и вдруг остановилась, пораженная. На мгновение ей показалось, что она попала в ту самую сказку, что читала накануне с сестрами. Во всяком случае, монарх, которого она видела перед собой, которого короновали сегодня, словно сошел со страниц той запретной сказки. Его лицо, которое не портил даже глубокий застарелый шрам на щеке, было поистине прекрасно, не так, как бывает прекрасна картина или статуя, но прекрасно, как ровный огонь свечи, сияющей во тьме. И Татьяна поняла, что готова идти сотни миль босая, только чтобы видеть вдали этот свет. Он казался почти хрупким в своих великолепных одеяниях, несмотря на поистине королевский рост и крепость. В нем чувствовалась истинная духовная сила и гордость, но все же он казался беззащитным. Безбожно, бесчеловечно взваливать груз почти божественной власти на плечи одного лишь человека. Но этот юноша не был больше человеком – отныне он был королем. Его лицо было величественно-царственным и почти безмятежным, вот только между бровей вздрагивала тревожная скорбная складка, и Татьяне было больно это видеть. Она попыталась смотреть ему в глаза, но не смогла долго выдержать этого взгляда, слишком глубоки были его глаза, слишком много было в них затаенной тоски и обреченности. «Как я могу печалиться и роптать, думая о судьбе, что меня ожидает? – подумала Татьяна. – Ведь я даже не знаю, смогу ли я выдержать эту тяжесть, когда она опустится на мои плечи. Я не имею представления о ней. А на его плечи эта тяжесть уже легла. И уже поздно сожалеть, оплакивать свою участь или молиться о том, чтобы чаша сия миновала... Остается только нести свой крест. И я понесу, если придется. Приму все, что ниспошлет мне Господь в своей мудрости... И не буду роптать!» Так, занятая этими мыслями, простояла она до конца церемонии. И очнулась только, когда поняла, что находится уже не в церкви, а в огромной пиршественной зале. Собравшиеся здесь чествовали нового монарха, но что-то тягостное было в этом празднестве, как будто и веселье придворных было напускным, и на лицах многих из них застыло угрюмое, обеспокоенное выражение, и разговоры их были тревожны. - Отчего же король так мрачен? Не притронулся ни к еде, ни к вину... - Не дает покоя нечистая совесть! Всем известно, что Ланкастеры узурпировали трон законных королей. Вот Небеса и гневаются. - Да, среди весны такая буря – не иначе, как гнев Господень. - Если уже первый день его царствования принес такие беды, то, каким оно будет? - Недолгим! Найдутся люди, которые постоят за права законного наследника! И этого лже-короля ждет бесславная участь! «Как они смеют говорить так! – подумала Татьяна, бледнея от негодования. – Он ведь истинный король, это видно по его лицу и по стати... Разве подданные смеют осуждать своего монарха, да еще на пиру в честь его восшествия на престол! Неужели здесь нет порядочных людей, кто бы возмутился такими речами?» Но приглядевшись повнимательнее, она поняла, что губы людей не двигаются. Значит, она слышит их мысли? Ей стало горько. Хотя она всегда знала об этом. О том, что те, кто славят монарха в лицо, часто при этом в мыслях насмехаются или проклинают его... Стараясь больше ни на кого не глядеть и ничего не слышать, она приблизилась к королю… Он сидел, задумчиво глядя перед собой, и лицо его было непроницаемо, но пальцы нервно сжимались и вздрагивали, сминая хлебные крошки. Татьяна вспомнила Анастасию с ее хлебными шариками – когда это было – утром? Или много лет назад? Тогда этот жест раздражал ее, а сейчас казался таким беспомощным и трогательным, что сердце сжималось от жалости. Она, повинуясь безотчетному желанию как-то его утешить, сделала несколько шагов вперед, и вдруг натолкнулась на его взгляд, как на хрустальную стену, и замерла. Он смотрел перед собой, казалось, все тем же отсутствующим взглядом, как на коронации, но теперь он смотрел на нее. Он видел ее! В этом не приходилось сомневаться. Но он не удивился и не испугался. Его лицо просветлело и что-то подобное улыбке тронуло плотно сжатые губы. Он даже сел прямее. Как будто хотел подняться ей навстречу и поприветствовать, но что-то его удержало. Однако взгляд его был ожидающим и зовущим. Татьяна, преодолевая смущение, подошла. Ее охватило странное чувство. Смутное желание чего-то... Запретного, но необходимого. Желание было противоречивым. Хотелось опуститься перед ним на колени. Хотелось крепко изо всех сил его обнять. Хотелось просто подойти и взять его за руку, чтобы унять нервную дрожь беспокойных пальцев. Она не могла себе позволить всего лишь стоять и смотреть. - Ты... видишь меня? – она не сказала этого вслух, только подумала. Но он услышал. Так же, как и она слышала мысли остальных, оставаясь для них невидимой. Так и он, один из всех видевший ее, слышал ее мысли. Король чуть заметно кивнул головой. - Я сам дивлюсь этому, - его губы оставались все так же плотно сжаты, но голос – такой знакомый голос! – отчетливо звучал в ее мыслях, отзываясь в сердце. - Я не достоин даже того, чтобы ты мне являлась... Ты ведь если не сама Богородица, то уж верно одна из близких к Господу святых. Я так часто во сне видел твой образ, что сразу узнал тебя. Но разве я и сейчас сплю? Я думал о том, по праву ли я занял этот трон. На моей ли стороне Бог? Если на моей – то никакие противники здесь, на Земле, мне не страшны, ведь так? Но поддержит ли Господь такого грешника, как я? Стоит вспомнить лишь о том, какую жизнь я вел доныне... - Не то важно, каким ты был – важно, каким ты станешь... - Об этом еще никто не ведает, - сказал он. – Каким я стану. - Господь ведает, - ответила Татьяна вдохновенно. – Он сверху видит все неведомое нам. Мы не видим ничего, кроме тьмы вокруг, и готовы предаться отчаянью, а Он улыбается в этот миг, потому что знает, как близко мы к свету. Нужно сделать всего лишь еще один шаг, чтобы его достигнуть. - Это правда... отчаяние почти коснулось меня. Отчаяние - самый тяжкий из грехов. Но Бог, видно, не хотел, чтобы я согрешил им, если послал мне тебя в тот миг, когда я готов был усомниться? - Я с радостью развею все твои сомнения, но в чем они заключаются? - Эта корона... Мне ли она принадлежит? Я знаю, что в своем праве, но благословляет ли мое право Бог? - Да, - ответила Татьяна твердо. Кто, взглянув на него, посмел бы в этом усомниться? Король на секунду прикрыл глаза. - Я знал это, - сказал он. – И мне стыдно, что сегодня я в этом усомнился. Но я знаю, сколько из тех, что глядят на меня с подобострастием, в глубине души не считают меня истинным королем. Я знаю, они шепчутся о том, что истинный наследник жив, и права его мною попраны. Они говорят между собой, что я взошел на престол вопреки законам и обычаям! - «Ничтожные обычаи склоняются перед великими королями», - ответила Татьяна слышанной где-то фразой. – Законы создаются людьми, но воля Всевышнего превыше их. Если для процветания и величия державы нужен новый правитель, Бог возведет его на престол в обход всех людских законов! Пусть не по праву людскому, но по праву высшему – ты король! И когда достойный занимает место недостойного, это не преступление – но промысел Божий! Снова это были не ее слова, что-то похожее говорила Ольга в защиту Екатерины Второй, которую обожала. Татьяна больше любила Елизавету, «дщерь петрову». Но Екатерина, Елизавета, какая разница? Обе они вошли на престол в результате переворотов, и обе были величайшими правительницами во славу России, поэтому то, что говорила сейчас Татьяна, она говорила искренне, из самой души. И король, кажется, верил ее словам. - Я знаю это, - сказал он. - Я знаю, что корона далась мне не ради моего тщеславия, а ради великих деяний. И когда я свершу их, никто не посмеет даже помыслить о том, что я не законный король! - Почему же ты сам усомнился? – спросила Татьяна ласково. Он снова помрачнел. - Но разве мыслимо, чтобы весной, когда все цветет и радуется жизни, бушевала такая буря, и земля была погребена под снегом? Разве это грозное знамение именно в день моей коронации не предвещает беды? Люди сейчас гадают, что это может означать, и их сердца наполнены страхом и сомнением, как и мое. Снег так холоден и беспощаден ко всему живому, словно сама зима и смерть вернулись, чтобы знаменовать начало моего царствования! - Нет! – воскликнула Татьяна. – Нет, нет, нет! Не думай так, не нужно! Снег - это не только холод, и зима - это не только смерть! Снег холоден, но он чист, как твоя душа... Он мягок, как само милосердие, которое никогда не покинет твое сердце. Зимний холод закаляет волю и учит быть стойким. А буря, что бушует сейчас, подобна той ярости, с которой ты обрушишься на врагов, чтобы сокрушить их. Вот в чем смысл знамения, которое посылает тебе Господь! Верь мне... И зимой светит солнце, и это не правда, что оно не греет... Его свет рождает тепло в душах, которое согревает даже в самой холодной тьме и дает надежду... Надежду на встречу. Пусть не скоро, но когда-нибудь это будет. Будет. На какой-то момент она вспомнила, что это всего лишь сон, который развеется и умрет с ее пробуждением. И даже в памяти ей не удастся сохранить то, что сейчас так живо. Она безотчетно потянулась к нему рукой, чтобы увериться в том, что это не видение. Она подошла совсем близко к нему, сидящему, и теперь смотрела на него сверху вниз. Буря за стенами дворца взвыла с новой силой, ворвалась внутрь, погасила все огни, снежным вихрем закружилась вокруг них, отделяя их от всего остального мира, но не разделяя... Их не могли разделить Время и Смерть, что говорить о легком дуновении холода и снега?.. Генрих протянул руку, и Татьяна коснулась его ладони своей – на секунду ей показалась, что пальцы проходят сквозь его руку, как сквозь туман, но она прижала плотнее ладонь и почувствовала, что его рука живая, настоящая и такая горячая, что от одного прикосновения растаял весь снег, что сковывал ее душу столько дней... Одно лишь мгновение их руки касались друг друга, но это мгновение было равно вечности. Она чувствовала, как бьется его сердце, и с этой минуты ее собственное сердце стало биться иначе. *** Зимним утром так иногда не хочется подниматься с постели! Так велик соблазн полежать, накрывшись с головой одеялом, слушая, как потрескивают дрова в печке или подольше понежиться в ванне с горячей водой... Конечно, Татьяна никогда себе такого не позволяла, в отличие от младших, хоть и не вскакивала с кровати раньше времени, как Ольга. И в этот день проснувшись, она поняла, что сестра, скорее всего, уже в ванной. Татьяна встала на кровати на колени, лицом к иконе, которая висела в изголовье. Если не забывать благодарить Бога за то, что Он дает сам, не придется и просить Его ни о чем, считала Татьяна. Но молиться о чем-то, это не значит просить. Это значит – просто знать и помнить, что для тебя в этой жизни важнее всего. Татьяна всегда молилась об одном и том же. Вернее, она молилась о двух вещах, не произносила их вслух, не смогла бы выразить словами, но всегда держала в голове и в сердце. Первое желание было слишком большим и неосуществимым. Но все же Татьяне хотелось думать, что если она будет об этом упоминать каждый раз, от этого хоть что-то изменится. Она все душой желала, чтобы на свете было поменьше войн, если уж совсем нельзя обойтись без них, чтобы поменьше лилось невинной крови, чтобы меньше было голодных и несчастных, чтобы у всех людей на свете была хоть какая-то радость в жизни. Хотя бы у детей. Она была уже слишком взрослой, чтобы всерьез в это верить, но все-таки продолжала упрямо молиться об этом. Второе желание не нужно было держать в голове, оно и так было всегда с ней, в самых глубинах ее сердца, Татьяна молилась о своей семье, о том, чтобы все они были здоровы и счастливы... Чтобы брату не становилось хуже, чтобы у отца было поменьше забот, чтобы Ольга реже грустила о чем-то своем, чтобы младшие сестры всегда были милы и послушны на радость мама... Чтобы они были вместе настолько долго, насколько возможно. Об этом она молилась и сегодня. И все же этим утром сквозь привычные два желания пробивалось и третье, еще более невыразимое, чем первые два. Что-то такое, что Татьяна сама не смогла объяснить. Что-то невероятно нужное и острое. Что-то, что пришло, может, из ее фантазий или снов, но в отличие от фантазий было настоящим, и в отличие от снов не забывалось... ...Ольга, войдя в комнату, увидела, что сестра все еще лежит, свернувшись в клубок и закутавшись в одеяло. Это ее необыкновенно встревожило. Татьяна никогда не залеживалась в постели. Раньше времени вставать не любила, но и валяться не позволяла себе. - Что с тобой? Ты больна? – Ольга подбежала к кровати и положила руку на прохладный лоб сестры. – Вот почему ты была такая странная! - Я здорова, - ответила Татьяна тихо, отводя ее руку. – И мне уже хорошо. Больше я не буду... странной. Просто... Я так хотела вспомнить, что же мне сегодня снилось. Подумала – может, если снова прилягу и закрою глаза – вспомню. - Не вспомнила? - Нет... И, наверно, не вспомню уже никогда. - Это было что-то хорошее? – спросила Ольга. – Или... плохое? - Это было что-то прекрасное. И страшное. Но прекрасное все-таки больше. Она уткнулась в подушку и тихо расплакалась. Ольга совсем перепугалась. - Тебе плохо? Ты больна... Я позову мама! - Не надо! – Татьяна вытирала слезы, но они снова неудержимо набегали на глаза, и это были самые сладкие слезы в ее жизни. – Я плачу, потому что счастлива, понимаешь? Потому что сегодня сочельник... И потому что жизнь так прекрасна. И зима прекрасна, когда внутри есть что-то такое... От чего светло, даже когда не светит солнце. И что вы все рядом, и я вас так всех люблю. И потому, что мне что-то такое сегодня снилось, что я никогда не вспомню, но я все равно счастлива, просто потому что... Потому... - Что это было, - осторожно подсказала Ольга. - Было и есть, - твердо сказала Татьяна. – И будет. Будет! - Что будет? – спросила Анастасия, просовывая голову в дверь. – Вы о чем? - Солнце, - быстро ответила Ольга. – Сегодня будет солнечный день, я уверена – небо ясное. - Елка, - добавила Мария, входя в комнату. – Вот, что сегодня будет совершенно точно. В этом-то можно быть уверенными! Ольга незаметно сжала руку Татьяны. - И весна тоже будет совершенно точно, - шепнула она. – Так что не грусти... Весна приходит после каждой зимы, как после каждой бури приходит солнце, как после всех горестей... - Счастье, - сказала Татьяна.