Утешение

Гиндзи любил вечера, когда хозяин становился задумчив и рассеян, словно уносился своими мыслями куда-то очень далеко. И приглашал Гиндзи остаться, будто искал утешение в его обществе или боялся быть в это время один. Гиндзи каждый раз соглашался. В такие ночи хозяин был осторожен, заботлив и нежен. Властность и уверенность оставались где-то там, за пологом ночной темноты, а здесь были губы, ласкавшие тело Гиндзи, были пальцы, перебиравшие его волосы, были долгие взгляды куда-то в самое сердце. Гиндзи растворялся во всем этом, открывался, забывал о своем положении и приличиях. Без стеснения отвечал на ласки, дрожал под чужими руками, часто дышал, оглушенный стуком собственного сердца. Принимал хозяина, чувствуя его в себе всем телом. Поначалу хозяин двигался аккуратно и сдержанно, словно берег его, Гиндзи. От этой молчаливой заботы Гиндзи становился еще настойчивее: жадно целовал твердые горячие губы, трогал пальцами острые кончики рогов, дергал за жесткие пряди, стонал в голос, не скрывая собственной жажды. И улыбался, слыша в ответ свое имя, чувствуя, как ломается чужое самообладание, выпуская наружу бескрайнюю, поистине непостижимую для него, Гиндзи, силу. Хозяин в такие моменты становился резок и груб: толкался в Гиндзи, выбивая из груди остатки воздуха вместе с громкими криками, вонзался клыками в плечо, не давая уйти, оставлял глубокие кровавые борозды на боках. И Гиндзи принимал эту боль и ярость, эту дикую страсть, и забывал свое имя. А потом ночь заканчивалась. Гиндзи выскальзывал из разворошенной ими постели и уходил к себе, обратно в привычную жизнь. Хозяин не остановил его ни разу, и это было правильно. Гиндзи отлично знал, кому принадлежат думы хозяина в такие ночи, и кого он, по сути, заменяет. Знал и то, что однажды его услуги больше не понадобятся. Но пока Гиндзи был счастлив.