Снег

Липкая, чёрная пустота поглощала, нежно и успокаивающе ложилась прохладой на кожу. Это тёмное вещество казалось ему совсем родным, он уже не представлял себя без него, а его без себя. Хотя нет, представлял конечно, представлял, как чьи-то тёплые руки хозяйственно скользят по его телу, как раньше... Стоп. Мы сейчас не об этом, мы о темноте. Он назвал бы состояние, в котором пребывал, уютным, но был некий дискомфорт, дискомфорт от осознания собственной смерти. Он умер без боли или страха, умирая, он даже не успел особо расстроиться. Он просто провалился в эту тёплую бездну, рухнул в темноту. Он наблюдал за чёрной пустотой из под своих бесцветных ресниц, моргал редко, как в замедленной съёмке, представлял, какой он сейчас наверно бледный. Бледный, как смерть, бледный, как снег. Он очень скучал по снегу, он правда любил снег. Точнее сказать, не то чтобы он любил именно снег, нет. Виной всему хорошие воспоминания, да и плохие тоже. С тех пор он сильно изменился. Он больше не тот Пруссия, которого все знали. Гилберт Байльшмидт бы не дал так просто убить себя, не дал бы и всё тут. А снег мягкий, снег холодный, снег обжигающий. Снег тает от объятий, но снегу они конечно нравятся, снегу приятно в них погибать. Перед глазами проносятся лица, разговоры, жесты, плавное скольжение тонких пальцев по клавишам, изысканные угощения, красивые платья, залитая солнцем поляна, дожди, вино, женщины, топот лошадиных копыт, кровопролитные битвы, тихий домашний уют, но особенно много раз- озеро. Ледяная вода, больно, страшно, холодно. Холодно, холодно, холодно. Снег. Снег и тёплые руки. И снова изящные пальцы на музыкальных инструментах. Родерих? Конечно Родерих. Родерих запомнился Гилу красивым. Невероятно красивым с чудесным голосом и милой родинкой на щеке. Они всегда друг друга недолюбливали, но... зря наверное. Байльшмидт сожалел, что не успел попрощаться. Маленький братишка Людвиг. Неважно, сколько этому "маленькому" лет. Для Гила он всегда останется тем доверчивым крохой с наивными глазами. Глазами такими же чистыми, как у Фелечиано, которого Германия так обожал. Италия Венециано, Фелечиано Варгас, этот парнишка был намного умнее, чем хотел казаться. Он пытался любить весь мир, пытался подарить лучик жаркого итальянского солнышка всем и каждому. Только вот за всем этим скрывалась безграничная печаль. Сердце бедного мальчика навсегда принадлежало Священной Римской Империи, который был мёртв. Мёртв уже много сотен лет. И великий непобедимый Пруссия тоже мёртв. Но он погиб не в сражении, не от несчастного случая. Он погиб от руки самого дорогого ему человека. И он хотел очнуться. Хотел жить. Хотел ещё хоть раз увидеть безразличие в фиалковых глазах. Он злился, он не понимал, где же вся его былая гордость... Не было её больше. Ни капли, ни грамма. И тут он очнулся. В своей комнате. В своей кровати. В доме России. Весь в проводках и трубках, весь в бинтах, рядом пищат какие-то приборы. На уголке кровати сидит Иван и смотрит на него с нескрываемым раздражением. - Какого хрена, Гилбо? Кем ты стал? Ты никто. Хлопок двери. По щеке прокатилась первая за много лет слеза. Он ненавидел себя. Он любил снег. Больше жизни, больше смерти. Снег.