Паймон не понимает

Паймон смотрит — и не понимает. Взять, допустим, Люмин: верткая, юркая, стремительная, вся как порыв ветра. Вихри, смерчи, ураганы — её стихия, по-другому и быть не может. Казалось бы, характер нужен соответствующий. Ну, ветряный. Воздушный. Лёгкий такой, летучий, порывистый. Но нет! Вот она, путешественница, сидит на бревне у костра, смотрит в огонь и молчит. Весь вечер так может просидеть, а то и больше. Паймон пробовала как-то засечь, сколько Люмин промолчит, если её не отвлекать, — но не смогла. Не выдержала. Сама Паймон точно не может молчать дольше пары часов, да и то если спит. В общем, весь ветер у Люмин заперт внутри и вырывается наружу только во время боя. Вот тогда — да! Тогда всё вокруг летает, мелькает и вибрирует от анемо-энергии. Впрочем, в последнее время не только от анемо. Потому что Дилюк. Паймон не понимает, что здесь делает Дилюк! То есть, понятно, охотится на хиличурлов, которые повадились совершать набеги на винокурню. А до этого он хотел прогнать криослаймов, из-за которых подмерзал виноград. Перед этим он искал бандитов, которые что-то такое важное украли. До бандитов были, кажется, опять хиличурлы — но уже другие. А может и те же самые, кто их разберёт… Но дело-то не в том, кого именно они ловят в данный момент, а в том, что Дилюк прекрасно справился бы сам. Или, если уж совсем неохота и некогда, оставил бы заявку в гильдии, и тогда справлялась бы уже Люмин. Опять же, сама. За деньги. Деньги — это важно! На деньги можно купить много вкусной еды, а остальное припрятать на чёрный день. Паймон любит деньги и не скрывает этого! Но денег они с Люмин не видели уже давненько. Потому что: «Госпожа путешественница, я глубоко благодарен вам и хочу предложить награду…» Потому что: «Нет, господин Дилюк, я не могу взять так много, ведь вы сами сделали всю работу, я только помогала…» Потому что: «Ваша помощь была бесценна, и если бы я мог отплатить…» Потому что: «Пожалуйста, не надо. Для меня счастье работать с вами вместе…» Потому что: «В таком случае, могу ли я пригласить вас к себе домой и угостить праздничным ужином в честь избавления от хиличурлов. Слаймов. Бандитов. Ордена Бездны…» — Соглашайся! — шепчет Паймон. — Соглашайся, Люмин! Там еда! Горячая, вкусная еда! Или деньги! Бери деньги, а еду сами купим! Соглашайся на всё! — Мне ничего не надо, — тихо говорит Люмин. — Вы же не ждёте награду, когда помогаете людям по ночам. Паймон не понимает! Ну как? Как одно связано с другим? Дилюку, может, и не нужна награда, ему и так половина Монштадта принадлежит. А Люмин — нужна. Но Люмин упёрлась, и вот уже которую ночь проводит в чистом поле у костра, потому что на гостиницу нет денег. Могли бы заночевать у Дилюка: у него там тепло, куча комнат, еда, постель. А в итоге что? А в итоге Дилюк сидит тут же, у костра. Пялится то в огонь, то на небо. Небо тяжёлое и тёмное, вот-вот дождь хлынет. Самая идеальная погода, чтобы ночевать на улице. И молчать, конечно. Паймон не ожидала, что Дилюк — такой же любитель сидеть и молчать, как Люмин. Но, кажется, у них больше общего, чем кажется на первый взгляд. Потому что Дилюк — он тоже весь внутри. То есть, ну… Он, вообще-то, огненный. И должен бы хоть как-то свой огненный характер в обычной жизни проявлять. Он должен быть ярким и вспыльчивым, а не таким вот немного отстранённым, непрошибаемо галантным и деликатным. Не был бы деликатным — давно взвалил бы Люмин на плечо (а то и вообще подмышку ухватил, она же маленькая) и потащил в особняк. Потому что там еда, крыша над головой и постель. Постель, да. Паймон, может быть, чего-то и не понимает, но кое-что видит очень хорошо. Постель — это та самая причина, по которой Люмин не идёт ночевать на винокурню. Та самая причина, по которой Дилюк не настаивает, чтобы она туда шла. Потому что есть вещи, на которых нельзя настаивать. Есть решения, которые нужно принимать самостоятельно. Но почему так долго-то?! Паймон вот быстро всё поняла, ещё в тот момент, когда увидела, как эти двое сражаются вместе. С самого первого дня предугадывая действия друг друга — так, словно всю жизнь работали в паре. Дилюк горит, когда дерётся. Во всех смыслах. У него глаза горят, и меч горит, и всё вокруг тоже горит и полыхает. Он идёт напролом, весь объятый пламенем — и Люмин подхватывает своими вихрями это пламя, раздувает его ещё сильнее, ещё ярче. Огонь перекидывается на врагов, стелется по траве, пляшет на ветвях деревьев, отражается в глазах этой неугомонной парочки и в лезвиях их мечей. Паймон едва успевает улететь подальше и спрятаться за чем-нибудь огнеупорным. И совершенно не понимает, как эти двое ещё не спалили весь Мондштадт вместе с одуванчиками и виноградниками. Но они близки к этому, очень близки! Они близки к этому — и друг к другу. Счастливы. Улыбаются, смеются, аж светятся от другого огня, от того, который внутри них. А после битвы расходятся в стороны — и опять молчат. Зачем? Почему? Паймон не понимает! — Дождик! — констатирует она, когда первая тяжёлая капля падает ей прямо на нос. — Бррр, пакость! Через несколько минут дождь уже не капает, а льёт потоком. Паймон торопливо ныряет в крону ближайшего дерева, в надежде, что густая листва защитит от влаги. Надежда умирает очень быстро. — Возможно, сегодня будет лучше заночевать у меня, — говорит Дилюк. Чопорно так выговаривает, как будто стоит не в мокрой одежде на опушке леса, а посреди резиденции Ордо Фавониус. — Спасибо за приглашение, но мне и тут неплохо, — привычно отвечает Люмин. — Но вы, конечно, можете идти домой. — Могу, — соглашается Дилюк. И никуда не уходит. Паймон хочется орать. И бить этих двоих котелком. И в тепло, конечно, тоже хочется! — Вы как хотите, а я — на винокурню! — решает она. — Маленьким летающим созданиям вообще-то вредно долго находиться под дождём, они от этого могут заболеть! — Большие и нелетающие тоже могут, — вздыхает Дилюк. А потом манит Паймон к себе и сообщает ей на ухо: — Будь добра, передай горничной, чтобы приготовила горячий ужин, ванну и гостевую спальню. Мы подойдём вскоре после тебя. «Мы!» Паймон нравится это «мы»! Поэтому она быстро-быстро кивает и улетает. Недалеко. До ближайшего здоровенного дерева, за которым можно спрятаться и подсмотреть, что будет дальше. А дальше мокрый Дилюк встаёт с мокрого бревна, подходит к мокрой Люмин и набрасывает ей на плечи свою мокрую куртку. И спрашивает так тихо, что Паймон едва различает слова: — Почему ты боишься меня? — Не тебя. — Тогда чего? Люмин вздыхает, кутается в куртку, смотрит куда-то в небо мимо Дилюка. Наконец решается сказать: — Боюсь привязаться к тебе. Боюсь, что привяжусь к кому-то — а он исчезнет, и я останусь одна. Я не смогу пережить это… снова… — Ты боишься остаться одна когда-нибудь, поэтому никого не подпускаешь к себе близко и остаёшься одна прямо сейчас, добровольно? — Вроде того. — Люмин нерешительно улыбается. — Это глупо. — Я знаю. — Я… Возможно, я иногда делаю то же самое. — Я знаю. — Возможно, нам стоит прекратить эту глупость и позволить друг другу… Позволить не быть одним. Как ты на это смотришь? Люмин никак не смотрит, она прячет глаза так старательно, словно боится, что случайный взгляд выдаст её с головой. Вместо этого её выдаёт всё остальное: движения, дыхание, осторожная улыбка, скрыть которую никак не получается. Дилюк замечает, конечно. И говорит уверенно: — Пошли домой. Люмин кивает. Хватается за протянутую руку. Смаргивает с глаз капли дождя. Паймон не совсем понимает, что сейчас произошло, но изо всех сил мчится на винокурню, чтобы сообщить: нужно срочно готовить самый вкусный ужин! И самую горячую ванну! И самую роскошную гостевую спальню! (Хотя, кажется, ночевать в ней Паймон будет одна.)