Бесконтрольность

      Тунорель не верил в судьбу.       Его судьба – не более, чем точный расчет, последовательная смена пунктов в выверенном плане действий. Исход предельно ясен: привлечь всю необходимую информацию, взвесить все факты, высчитать и вынести единственно верное решение. Все, что можно организовать, будет организовано; все, что можно привести к общему знаменателю, будет приведено – и никак иначе. В жизни Тунореля властвует порядок, а если какая-то мелочь удивительным образом не вписывается в него, Тунорель быстро берет ее под контроль и встраивает в общую систему.       Тем не менее, было кое-что, что никоим образом не вписывалось в привычную концепцию и существовало само по себе.И это уже не просто настораживало Тунореля, а даже пугало, хотя в мире едва ли найдется что-то, способное вызвать у него страх.       Таллесир.       Это имя было выведеновитым каллиграфическим почерком на предплечье, чуть пониже сгиба локтя. Оно появилось много десятилетий назад, когда-то в далекой молодости, и с тех пор не исчезало. К несчастью, Тунорель знал, что это: имя родственной души. То, под которым будешь знать этого человека. Имя явно мужское, что удивительно: Тунорель не замечал за собой особого интереса к мужчинам. Да и к женщинам, к слову, тоже. Когда-то, в той самой далекой молодости, Тунорель естественно был влюблен, и не раз, однако, в конце концов, он оставил идею отношений как несостоятельную и посвятил всего себя судебной деятельности. Тунорель путешествовал по миру, встречал тысячи людей и не людей, но среди них не было никого с именем «Таллесир», что его несказанно радовало. А имя на предплечье, тем временем, не исчезало: почти незаметное в молодости, с годами оно постепенно становилось ярче.       Со временем Тунорель перестал обращать на него внимание, как и на очень многие вещи. Десятилетие за десятилетием его жизнь шла по выверенному распорядку. Странствия. Практика. Преподавание в штабе. Практика. Повторить. И так почти век. Однажды Тунорель взял ученика: очень сообразительная, но зашуганная девчушка-полуэльфийка отчего-то напомнила Тунорелю его самого в раннем детстве, и на следующие двадцать пять лет его жизнь наполнилась приятными заботами учебного процесса. А потом вернулась в привычное русло: странствия, практика, преподавание, практика – повторить. Тунорель даже не заметил, как ему перевалило за сотню лет: внешне он давно перестал меняться. Это вызывало огромное количество слухов в гильдии вплоть до таких диких, будто Тунорель чуть ли не купается в крови девственниц, чтобы оставаться в вечном «слегка за сорок». Но Тунореля не беспокоили такие мелочи, и он продолжал методично, год за годом, делать свою работу.       В одном захолустном городишке, куда его занесли дороги, подвернулось одно хитрое дельце, за которое Тунорель с готовностью взялся. И в этом же городишке к нему, как банный лист, прицепился тринадцатилетний парнишка. Он оказался удивительно смышленым и начитанным – чудо, что он вообще умеет читать и писать хоть как-нибудь, – быстро подмечал мелкие детали и очень интересовался магией. К концу своего пребывания в городке Тунорель заключил, что из мальчика, учитывая его незаурядные умственные способности и энтузиазм, может выйти отличный законник. Тем более, что сам юнец рвался в большой мир и стремился научиться всему, что этот мир может ему дать. После долгого обсуждения и приложенной к нему весьма солидной суммы отец согласился отпустить Нойера – так звали мальчишку – на обучение. Все равно через пару лет пришлось бы искать, куда пристроить юнца. И Тунорель уже тихо гордился новым учеником: редко доводится отыскать такой самородок.       За несколько дней путешествия до убежища в крупном городе, где им предстояло провести ближайшие годы, Тунорель рассказал мальчику о гильдии и ее порядках и упомянул, что их коллеги иногда берут себе новые имена. Одни – чтобы защитить семью, другие – чтобы оставить позади прошлое – можно придумать сотню причин. И, судя по лицу мальчика, он всерьез над этим задумался: у него ведь остались родители и сестра, и нельзя, чтобы они пострадали из-за него – уже в свои тринадцать Нойер демонстрировал почти взрослую серьезность и рассудительность.       По прибытии в убежище, мальчик представил учителю результат своих размышлений. Решил метафорически порвать с прошлым и обезопасить родных. Справедливо. Тунорелю в свое время хватило первой причины.       – Я долго думал, и мне показалось, что это красиво звучит и… внушительно что ли… – мальчишка смущенно почесал затылок и, глядя на учителя горящими светлыми глазами, возвестил: – Таллесир.       Где-то за окном что-то с грохотом упало.       В этот момент Тунорель был уверен, что его прямо сейчас хватит сердечный приступ. Мир будто бы покачнулся и слегка поплыл, выведенное на предплечье имя резко обожгло кожу, однако идеальная маска спокойного внимания выдержала, не выдала всю пеструю гамму эмоций во главе с шоком.       Таллесир.       Новоиспеченный ученик принялся объяснять, что значит это имя и от каких слов из его родных мест образовано, но Тунорель его не слушал. Его больше заботило внезапно свалившееся на голову осознание. И чем дольше Тунорель обдумывал ситуацию, тем сильнее нарастала внутренняя паника.       Это, должно быть, ошибка. Или жестокая шутка. Ведь не может его родственной душой быть этот мальчик!..       – Я слишком много говорю? – вдруг спросил ученик, обеспокоенно глядя на совершенно спокойное лицо Тунореля. – Прошу прощения…       Тот моргнул, возвращаясь в реальность.       – Все в порядке. Всего лишь вспоминаю порядок прохождения соответствующих инстанций, – ответил он.       – Это очень сложно?       – Не так сложно, как может казаться, – сказал Тунорель и улыбнулся уголком рта: – Идем, Таллесир.       Тот заулыбался и поспешил следом.       Никогда не знаешь, куда приведут дороги, и теперь судьба – его судьба, точно выверенная и высчитанная, – зло смеялась над Тунорелем. После встречи с родственной душой чувства к ней вспыхивают вне зависимости от желания самой личности. Но Таллесир еще ребенок, это подсудное дело, это неправильно! К тому же, между ним и Тунорелем разница в сто лет, это вообще нонсенс!       Но злодейка судьба только смеялась.       Бедняжка Тунорель, ты так любишь все контролировать… А попробуй удержать в руках то, что априори бесконтрольно!

***

      Время идет, и Таллесир постепенно превращается из простого деревенского мальчишки в интеллигентного – и весьма красивого – юношу. Жадно впитывает, как губка, все знания, до которых дотягивается, заваливает всезнающего учителя множеством совершенно искренних вопросов. Беседы длятся по нескольку часов, а когда за окном уже стемнело и Таллесир, зевая, покидает покои наставника, унося с собой стопки умных книг, которые он обязательно прочтет в кратчайшие сроки, Тунорель заваривает самый крепкий чай, добавляет совсем немного виски и долго сидит в тишине, погруженный в глубокие раздумья.       К счастью или нет, Тунорель слишком хорошо знает тонкости души – иначе бы он не был одним из самых влиятельных людей в гильдии. И, к счастью или нет, он слишком хорошо знает себя. Вся схема его души перед ним, точная, как идеально подогнанный доспех, в соответствии с правилами, которые не допускают исключений.       Но Тунорель мрачно хмурится. Правила маскируют недоверие к собственным чувствам – априори бесконтрольным. А недоверие к чувствам – страх спонтанности. Тунорель это знает прекрасно. Но чувства не должны мешать: в его работе они совершенно лишние. Спонтанность может привести к непоправимой ошибке. У Тунореля нет права на ошибку – какую бы то ни было. И из страха совершить ее Тунорель заковал себя в жесткие правила. Он понимает, что это крайность, но принимает ее с полным осознанием. Вместо спонтанности и свободы он добровольно выбрал ограничения и порядок. И порядок не должен быть нарушен.       Тунорель тяжело вздыхает и качает головой. Он знает свои сильные стороны и знает свои слабости: едва заметные трещины в глубине айсберга, тщательно затертые, спрятанные, не видные никому, кроме него самого. Скрытые под ледяной маской безразличия.       Там же, где под маской безразличия скрыто разочарование еще с той невероятно далекой поры, когда он еще пытался доверять своим чувствам, а не запер их за тысячью замков-правил, как самого опасного пленника. А за разочарованием прячется отчаянное желание чисто человеческого тепла, принятия и нежности, столько необходимое каждому живому существу.       И ведь ничего необычного не происходит. Все именно так, как должно быть. Философские беседы учителя и ученика, ничего более – и ничего иного действительно не происходит. И, кажется, механизм функционирует так, как должен.       Только кажется.       Потому как одна деталь никак не вписывается в систему и вообще рискует эту систему сломать. Лишняя деталь –которая с каждым разом становится все более незаменимой. Таллесир смотрит внимательно, запоминая каждое слово, в его глазах – чистых и ясных аквамаринах с тонким серебряным кольцом вокруг зрачка – отражается рыжеватое свечное пламя, и у Тунореля каждый раз перехватывает дыхание. Имя на предплечье обжигает кожу, и только хваленая выдержка удерживает на месте идеальную маску – как и десятки раз до этого. Таллесир уходит, и Тунорель снова заваривает самый крепкий чай с виски. Теперь держать чувства под контролем будет гораздо труднее, но Тунорель упорно не желает сдаваться. Порядок должен взять верх над хаосом. Тунорель снова и снова возводит барьеры, а потом припечатывает железным аргументом, фактом, с которым остается только смириться: чувства Тунореля останутся безответными, и он бессилен что-либо изменить.       Ведь Тунорель знает, что на запястье ученика выведено тонкой сетью вен отнюдь не его имя.       «Максвелл».       Шустрый белокурый юноша, сокурсник Таллесира и его самый близкий друг. Деятельный, горячий, порывистый, кое-где себе на уме – неконтролируемое пламя, полная противоположность ледяного Тунореля. Когда между юношами вспыхивает искра, Тунорель безошибочно это замечает. Он искренне рад за ученика: когда-то давно и сам был точно так же влюблен в первый раз. Однако где-то в глубине души поселяется горькое чувство. Не ревности, нет, хотя ее примесь определенно есть, но больше – тоска. Тунорель молча носит ее в себе, и ему даже удается ее заглушить. Но каждый раз, когда он видит вместе Таллесира и Максвелла, она напоминает о себе уколом под сердцем.       И в ледяной маске появляется еще одна тонкая трещина.       Боги, как же он стар…       Тунорель качает головой. Такого развития событий он не предполагал. Спустя десятилетия порядка в его точно выверенную до последнего варианта жизнь ворвалось нечто совершенно бесконтрольное, не вписывающееся ни в одни рамки, и теперь цифры не сходятся друг с другом, карты путаются, а дальнейший расклад становится все более туманным. Тунорель не собирался дать этой системе рухнуть: не для того он так кропотливо строил ее все эти годы. Ситуацию нужно немедленно взять под контроль, как бы тяжело это ни было.       И Тунорель снова сковывает себя цепями-правилами по рукам и ногам.       Таллесир видит в тебе мудрого наставника, отцовскую фигуру, авторитет, на который нужно равняться. Он обожает тебя, но не так, как обожают избранников. Едва ли он примет какие-то серьезные чувства с твоей стороны. Смирись и забудь.       А между тем, злодейка судьба продолжает смеяться.       Ах, бедняжка Тунорель, ты и правда надеешься совладать с собой? Как всегда, упрямый, так отчаянно сопротивляешься неизбежному. Ну-ну, попробуй. Как же сильно ты боишься признать, что в мире есть что-то, что не подчиняется твоих хваленым правилам и что ты не способен контролировать!

***

      А потом Максвелл уезжает со своим наставником, и где их теперь искать, известно только им самим. Таллесир хорошо запомнил: не принято отвлекать коллег от важных дел своими письмами просто чтобы поговорить. Да и что такое слова, когда отчаянно хочется много большего?       Таллесир чахнет на глазах. Он по-прежнему такой же внимательный, так же жадно впитывает знания, копаясь в книгах и ища ответы на бесконечные вопросы, но Тунорель мгновенно замечает, как с каждым днем тускнеют ясные аквамариновые глаза юноши, и отчего-то это вызывает у старого судьи давно забытое желание поддержать и успокоить. И однажды в библиотеке, проходя мимо Таллесира, в больную голову которого явно не лезут все эти кодексы, Тунорель мягко, ободряюще касается его плеча, почти гладит. Жест скупой заботы, на которую он способен. Таллесир поднимает голову, грустно улыбается мастеру, и в его взгляде Тунорель улавливает теплоту и благодарность. Имя на предплечье в очередной раз обжигает, Тунорель уходит в лабиринт шкафов, но теперь уже в его голову не лезет никакая сложная информация. Идеальный механизм дает сбой, в ледяном сердце появляется очередная глубокая трещина, и через нее настойчиво просачиваются чисто человеческие, живые чувства, которых полуэльф так старательно избегает.       Его жизнь подчинена точным расчетам. Все, что можно организовать, будет организовано. Все, что можно привести к общему знаменателю, будет приведено – и никак иначе. А то, что не вписывается в систему, должно быть устранено. Особенно бесконтрольные чувства. Они мешают.       Но в тяжелом противостоянии с холодным разумом сердце, что тянется к огню, иногда одерживает верх. И тогда приходят сны – невыносимо сладкие, но оттого и невыносимо мучительные. Почти каждую ночь – навязчивые, но не самые неприятные. Наоборот, весьма… интригующие, даже более чем. Тунорель заваривает самый крепкий чай, добавляет виски – иногда даже хочется вылить в чашку всю бутылку и даже без чая – и выпивает в мрачном одиночестве, терпеливо ожидая, пока внутренняя буря не утихнет. У Тунореля много работы, и бесконтрольные эмоции не должны мешать ему.       А на следующую ночь все повторяется.       Тунорель выше Таллесира на полголовы, неизбежно смотрит сверху вниз, и юноша так мило приподнимается на цыпочки, чтобы дотянуться, осторожно обнимает за шею. Губы у него мягкие и теплые, Таллесир еще совсем молодой, по-настоящему живой и искренний. Густые каштановые кудри такие приятные на ощупь, неизбежно путаются с жесткими угольно-черными прядями. Хочется быть ближе к нему. Ближе на одни объятья, далеко не дружеские, на один поцелуй под острым краем челюсти, на одно прикосновение холодных ладоней – слишком близко. Ближе, чем когда-либо. Когда можно бесстыдно касаться, слегка царапая и прикусывая, обнаженной кожи, любоваться его юношеским лицом: его ясными глазами, дрожащими ресницами, лихорадочным румянцем на щеках –наконец, разделить с ним жгучее, сильное чувство. До искусанных от наслаждения губ, до дрожи в крепко переплетенных пальцах, до горячего беспамятства. Хотя бы раз прочувствовать и запомнить навсегда каждый изгиб его тела, каждый рваный вздох, каждый стон и шепот, в котором едва угадывается чужое имя, каждый стук сердца. Каждую секунду их отчаянной близости. А когда они, измученные своей страстью, лежат на смятой постели, крепко прижать его к себе, такого доверчивого и желанного, хрупкое сокровище, прижать и не отпускать, защищать, укрывать от всех тревог…       И, просыпаясь посреди ночи совершенно один, Тунорель искренне радуется, что уже несколько десятилетий назад перестал испытывать возбуждение от чего бы то ни было.       Да уж, у судьбы весьма своеобразное чувство юмора. Связать замерзшего судью с мальчишкой на век его младше, сердце которого давно отдано другому, – это надо додуматься. Изощренная жестокость, сладкий яд, неизбежно разъедающий душу, но заставляющий сердце биться чаще при каждом взгляде в ясные голубые глаза. И теперь он, замерзший старый судья, страдает, как последний дурак. Просто замечательно.       А в это время где-то на краю сознания поселяется мысль: а ведь сейчас у Тунореля есть шанс рассказать Таллесиру обо всем и, возможно даже, получить ответ…       Ты прекрасно знаешь, каково это: умолять о любви и так и не получить ее. Сердце Таллесира разбито расставанием и невозможностью даже поговорить с родственной душой – он слишком хорошо помнит правила. Не дай ему пойти по твоему пути. Этот чудесный, нежный мальчик с волшебными аквамариновыми глазами не заслуживает такой боли. Где-то в глубине души ты все еще способен на искренние глубокие чувства, иначе бы не взял его с собой, не беспокоился о нем, иначе бы он не снился тебе почти каждую ночь. Так дай ему тепло, в котором он нуждается, хоть немного: пускай не родителя – им ты никогда не станешь – но любовника. Таллесир смотрит на тебя с восхищением, для него нет идеала превыше тебя. Твое слово для него закон, а внимание – ценнее всех богатств мира. Если ты поцелуешь его, он ответит. И сделает все, о чем ты попросишь.       Но поймав себя на этой мысли, Тунорель презрительно кривит губы, запрещая себе даже думать о таком. Совратить собственного ученика, пользуясь его полным доверием и привязанностью, – самое отвратительное злоупотребление служебным положением, какое можно придумать! Окунать юношу – и себя – в эту грязь Тунорель не намерен. Даже если бы их не связывали иерархические отношения, втянуть Таллесира в непростые отношения с собой – означает обречь и без того страдающее сердце на сплошное разочарование. Вместо горячего чувства Тунорель способен дать Таллесиру только умелую подстройку под его желания, ведь изо льда не развести огонь, а огня Таллесира не хватит, чтобы греть их обоих.       Аргументов «против» больше. Разум берет верх. Тунорель снова заковывает сердце в кандалы правил. Его маленькая победа.       Злодейка судьба мрачно хмыкает.       Бедный Тунорель.Упрямец, одержимый контролем. Прячешься за своими доводами, лишь бы не признавать своей слабости, того, что в тебе самом есть что-то неконтролируемое. Посмотрим, как долго ты еще сможешь сопротивляться неизбежному, прежде чем сломаешься. И что ты будешь делать тогда, бедный Тунорель? Мне тебя даже жаль.

***

      Проходит пять лет. Потом еще пять. Тунорель уже давно не считает дни и даже месяцы: время давно потеряло для него значение. А Таллесир, тем временем, окончательно превращается в статного мужчину, притягательного в своей задумчивости. Теперь он почти ростом с Тунореля, заплетает в хвост густые темные кудри, улыбается загадочно, поглаживая короткие аккуратные усы, – Тунорель даже удивляется тому, как изменился за какие-то несколько лет его ученик. Он иногда забывает, что жизнь людей гораздо короче его собственной. Внезапное осознание отзывается болью под ребрами: а ведь он вполне может пережить Таллесира по банальным естественным причинам…       Тогда же Тунорель вспоминает, насколько же сам он стар. Тело – лишь оболочка. Душа его неминуемо стареет. Но в ней все еще трепещет пронесенное через года хрупкое теплое чувство. Ясные глаза Таллесира остаются все теми же: чистыми аквамаринами с тонким серебряным кольцом вокруг зрачка, в которых отражается срывающееся с пальцев пламя, и от мимолетного зрительного контакта, глаза в глаза, у Тунореля по-прежнему перехватывает дыхание. И хваленая выдержка удерживает на месте идеальную маску – как и сотни раз до этого.       У Тунореля тоже голубые глаза, но совсем не такие. Его глаза – бледные, тусклый айсберг, запорошенный снегом, от их пронзительного взгляда порой становится жутко. Но под толстой коркой льда – бездна разбитых надежд, нереализованных желаний, давно скомканных и выброшенных прочь, бездна разочарования, в которой канул черноволосый полуэльф, чье имя давно стерлось из памяти и живых, и мертвых. Его место занял старший судья Тунорель, помешанный на порядке и контроле. Угловатым вертикальным почерком вьются из-под его пера длинные цепи неумолимых слов, не подлежащих обжалованию. Идеальная машина судопроизводства.       Но Таллесир не такой, как бы он ни пытался походить на Тунореля. Таллесир бывает порывистым и решительным, его сердце горячее, а чувства, как в юности, пылкие – полная противоположность ледяного наставника. Под маской бесстрастия – такой же, как у Тунореля, – Таллесир гораздо мягче. Его родственной души больше нет рядом, и оттого он еще сильнее тянется к чужому огню. Он по-прежнему хочет быть любимым и дарить любовь в ответ, ищет искреннего чувства, заботы и принятия, в которых так нуждается, хотя и прекрасно понимает, что все отношения заранее обречены на крах, ведь «общественное превыше личного».Таллесир готов к этому, но это не значит, что разбитому сердцу станет хоть немного легче, и каждое расставание по-прежнему глубоко ранит его.       – Иногда хочется вообще перестать чувствовать. Что-либо, – говорит однажды Таллесир, подпирая голову рукой, когда меланхолия накрывает его с головой. Он уже слегка пьян, ему уже все равно, и Тунорель поддерживает разговор. Они редко говорили вот так, по душам, а стоило бы почаще: возможно, это изменило бы что-нибудь.       – Эта мысль посещает каждого, кто сталкивается с болью. Но боль – неотъемлемая составляющая жизни как таковой. Весь жизненный опыт приходит с болью ошибок, разочарования, ложных убеждений и неверных решений, – вздохнув, отвечает Тунорель. – Любовь очень тесно переплетена с болью, и этого не изменить: она, словно огонь, всегда будет и греть, и обжигать. Но подавить чувства – означает лишить себя и самого мучительного, и самого желанного. Поверь, этот путь ведет к еще большим страданиям, особенно для таких горячих натур, как ты. Лучше чувствовать боль, чем не чувствовать вообще ничего.       Таллесир грустно улыбается.       – Я знаю, мастер. Даже самое прекрасное всегда сопряжено с болью. Это неизбежно. Но все-таки иногда хочется не чувствовать ее.       И Тунорель понимает его гораздо лучше, чем тот может представить.       От взгляда в тускнеющие, но неизменно красивые глаза Таллесира в душе Тунореля скручивается в жгучий комок то самое, давно похороненное желание поддержать, посочувствовать – а возможно, и согреть, помочь хоть немного залечить сердечные раны. Хочется протянуть руку, накрыть его ладонь своей и крепко сжать – жест, что красноречивее сотни слов, – дать понять: Таллесир не один, и он никогда не был один, потому что для Тунореля он всегда был намного большим, чем просто учеником. Мучительное чувство вновь вспыхивает…       Но Тунорель только горько усмехается и отступает: его шанс давно упущен – у него и не было этого шанса. Он нужен Таллесиру как мудрый наставник, недостижимый идеал, максимум – друг, но как любовник – нет. Никогда. Ведь изо льда не разжечь огонь. Имя на предплечье по-прежнему обжигает кожу, но Тунорель уже не обращает на него внимания. Сны о несбыточном больше не приходят. Холодный разум одерживает очередную победу, и измученное безответными чувствами сердце, в конце концов, перестает трепыхаться и покрывается льдом. И Тунорель снова превращает себя в точный механизм – теперь сделать это гораздо проще. Его жизнь – выверенная до последнего варианта система, в которой нет места бесконтрольности, особенно бесконтрольным чувствам. Они мешают. Спонтанность может привести к ошибке, а у старшего судьи Тунореля нет права на ошибку, какую бы то ни было.       Судьба презрительно хмыкает.       Ты уже совершил самую главную ошибку и даже этого не заметил. Или заметил, но предпочел притворяться, что так и надо. Бедный Тунорель. Неизменно стареющий, потерянный и все еще страдающий Тунорель, боящийся собственных чувств. Ты все еще разрываешься пополам между ледяным бесстрастием и потаенными страстями – я ведь помню все твои сны, от которых иногда хотелось сгореть со стыда. Но ты предпочитаешь откровенно лгать самому себе, чем хоть на секунду поверить, что ты до сих пор бесконтрольно живой и тоже хочешь быть любимым. Бедный Тунорель.       Но тот больше не слушает ее. Черноволосого полуэльфа, который когда-то желал любви, но так и не получил ее, больше не существует. Есть только старший судья Тунорель. А его замерзшая душа давно мертва.

***

      А потом умирает и сердце, а с ним – и все остальное. Ведь все, что рождено, обречено на смерть. Рано или поздно, она настигнет каждого.       Однажды времени на раздумья больше не остается. Оно стремительно ускользает сквозь пальцы, сковывая по рукам и ногам. Излишнее рвение нередко заканчивается весьма плачевно для служителей закона. Этот случай – не исключение.       И начинается смертельная игра. Правила просты: убей или будешь убит. Тунорель привлекает все свои умственные усилия и немалый опыт, чтобы обернуть сеть, в которую они с Таллесиром попали, против самих сплетших ее. Старый судья недобро ухмыляется: у него было много времени в запасе, он тоже умеет строить хитрые многоходовые планы. Все варианты продуманы, цифры подсчитаны, линии сведены. Ставки слишком высоки, Тунорель рискует, но он уверен в своей победе: ход событий полностью под его контролем.       Но за эту победу придется дорого заплатить: собственной жизнью.       Когда Тунорель просчитывает все варианты, этот кажется ему самым правильным. Он перетянет внимание на себя, тонкая сеть иллюзий заставит противников – и союзников – играть по его правилам. Когда западня захлопнется, останется только финальный аккорд, сыграть который предстоит Таллесиру. И если кто-то и должен погибнуть здесь, то пусть это будет сам Тунорель. Он уже стар, его жизнь давно превратилась в серое полотно с редкими проблесками. Лишние пять или десять лет рутины ничего не изменят. Ему некуда возвращаться и не о чем сожалеть. Разве что…       Тунорель тяжело вздыхает. Таллесир поймет. Пускай постфактум, но он поймет, почему учитель так поступил и до самого конца держал свой план в секрете. Но едва ли это хоть немного облегчит его скорбь. А она – Тунорель прекрасно это понимает – будет долго мучить его. Но она неизбежна: даже самые великие победы всегда сопряжены с болью утрат. Тунорель не может позволить ученику погибнуть. Он может защитить его – он это сделает, пусть даже ценой своей жизни – ведь так и должен поступить настоящий наставник. Таллесир поймет.       Роковая ночь приближается. Тунорель ведет свою хитрую игру по правилам, известным только ему, но неукоснительно исполняемых всеми игроками. Таллесир всегда рядом с ним, но в сложных расчетах Тунореля он отдален от него на максимально возможное расстояние. Таллесир не до конца понимает, что происходит вокруг него, ему неведомы планы учителя, но он предчувствует что-то страшное, и ясные глаза полны настороженности и тревоги.       И судьба отчаянно, в последний раз, взывает к ледяному судье.       Очнись, Тунорель! Самоотверженный, благородный, праведный – бедный Тунорель, с невозмутимым лицом и больным сердцем. Чего же ты медлишь? Это твой последний шанс, другого больше не будет!Последний шанс рассказать Таллесиру о своих чувствах, которые мучили тебя эти проклятые годы. Последний шанс назвать его по имени, но без привычного покровительственного тона, а искренне, мягким полушепотом; назвать его, в конце концов, возлюбленным, любимым – словами, которые всегда вставали комом в горле. Последний шанс на первую и последнюю ночь с родственной душой, которую ты так отчаянно любишь – все еще любишь! – хотя и боишься это признать. Последний шанс хотя бы на короткий миг обрести крупицу счастья, которого тебе так не хватало…       Но Тунорель только усмехается. Он давно повенчан с судом. Для него нет большего счастья, чем служение закону. Это его жизнь, его судьба, его единственное предназначение – все, на что он способен.       Уходить не попрощавшись невежливо и даже жестоко по отношению к Таллесиру, и Тунорель пишет ему длинное послание с объяснением своих действий и последним наставлением – совершенно искренним. Но о самом сокровенном Тунорель все же умалчивает: уже слишком поздно что-то менять в их отношениях. Таллесир никогда не узнает, что на коже наставника почти полтора века было выведено его имя. Никогда не узнает о том, как под взглядомего светлых ясных глаз покрывалось сколами и трещинами и таяло ледяное сердце. Никогда не узнает, как любовь и боль тесно сплетались в бездне под идеальной маской. Это и к лучшему. Не нужно еще больше мучить и без того страдающее сердце.       И тогда злодейка судьба, так долго наблюдавшая за душевными метаниями ледяного судьи, презрительно фыркает и отворачивается.       Какой же ты все-таки трус, Тунорель. «Лучше чувствовать боль, чем не чувствовать вообще ничего», – это были твои слова. Призывал Таллесира к первому, а сам выбрал второе. Лицемер и трус, который больше всего на свете боялся настоящей – бесконтрольной – жизни. Потому ты бежишь от нее и так стремишься к смерти. Ограниченный в своих правилах и помешанный на порядке старший судья. Как же ты жалок.       Но Тунорель торжествующе ухмыляется. Это была его жизнь, и в ней только он устанавливал правила. И главным его правилом был контроль.       Привлечь всю необходимую информацию, взвесить все факты, высчитать, организовать и вынести единственно верное решение. Все, что можно организовать, будет организовано; все, что можно привести к общему знаменателю, будет приведено – и никак иначе. Ведь таково его предназначение.       Когда клинок рассекает грудь, ломая ребра, и жизнь утекает вместе с кровью из глубокой раны, Тунорель напоследок смеется над судьбой. Она никогда не властвовала над ним – это он подчинил даже ее. Ведь судьба Тунореля – точный расчет, идеально выстроенная система, в которой нет места бесконтрольному, особенно чувствам: в его работе они совершенно лишние. Тунорель обуздал даже их, так и не поддался спонтанным порывам, даже когда очень хотелось. Бесконтрольность была устранена. Порядок одержал окончательную, безоговорочную победу над хаосом. Ведь иначе не могло быть.       И все же наросты магического льда неизменно напоминают Тунорелю самые красивые глаза на свете: чистые и ясные аквамарины с тонким серебряным кольцом вокруг зрачка. Совершенно лишняя деталь, не вписывавшаяся в систему, – но ставшая такой важной и незаменимой. Ускользающая память напоминает о том, как в чистых голубых глазах, полных доверия и внимания, отражалось рыжеватое свечное пламя, и от зрительного контакта всего в несколько секунд, глаза в глаза, перехватывало дыхание. Треснувшее ледяное сердце в последний раз сжимается мучительной нежностью – и навсегда замирает.       Задача выполнена. Война окончена.Старший судья Тунорель победил.       …А в его стекленеющих тусклых глазах стоят так и невыплаканные слезы – совершенно искренние. И совершенно бесконтрольные.