Вырванные страницы из дневника

Где ты теперь, в каком чужедальнем краю, Как холодны твои белые, нежные руки…       Это всего четвертый день нашего похода, а мы уже чувствуем себя одной большой семьей. Дикая природа и холод сплачивают даже настолько разных людей, как мы. Это не дружба, а… не знаю. Братство и сестринство?       Сегодня вечером у костра пели все. Только по-настоящему уставший, замерзший турист, который наконец-то устроился возле огня и хорошо поужинал, способен так душевно петь. Я прячу улыбку за дневником, а сама наблюдаю за ребятами.       Как же я их люблю. Я для тебя эту грустную песню пою, Словно себя отдавая всего на поруки.       У Вадима аж брови как-то по-особому поднимаются, когда он протягивает эти строчки. Сам смотрит в костер, как будто среди язычков огня, среди искр и дыма видит облик своей супруги. А может, и правда видит?.. А ночь новогодняя кажется Дивною зимнею сказкою…       На лице Брони блуждает загадочная улыбка. Он поглядывает на ребят, но как-то растерянно, отстранено, а потом переводит взгляд на небо, словно воздавая ему молитву. Он наконец-то забыл про сегодняшнее «снегопадение» и больше не смотрел как побитая собака. И мы все, включая Норкина, перевели дух. В снежных просторах купается Целое море огней...       Глеб бросает на меня быстрый взгляд, улыбается. В его глазах мелькает уже знакомая усмешка, которая то заставляет сердечко сжиматься, то обижает до слез. Я до сих пор, все еще, опять не могу разобраться, какой он. Холодный, равнодушный Сосновский, который только и умеет, что прокладывать маршруты высшей категории трудности и отдавать распоряжения? Или теплый, смеющийся Глеб, Глеб из-за которого я занялась туризмом, из-за которого я была сейчас здесь, в сотнях километрах от родного дома…       Он снова посмотрел на меня, и теперь я опустила глаза. Сбиваюсь, рука дрожит... Радость моя сероглазая, Будь хоть немного нежней…       Зато Люська сегодня непривычно тихая и задумчивая. Сидит и держит в руках пустую алюминиевую кружку, старательно выводит припев, хотя даже в голосе сквозит какая-то грусть. Или мне только кажется? Я отгоню от тебя и усталость и грусть, Руки твои своим нежным дыханием согрею…       Вася Постырь умело перебирает струны гитары и, кажется, что улыбается именно тебе. У него добрые глаза, почти как у ребенка наивные. Но улыбка плутовская и не знаешь, что у него на уме. Темная лошадка. Любопытно, есть ли у него подружка? Может, именно о ней он думает сейчас? А о ком еще стоит думать, вспоминать и мечтать, когда слышишь такие нежные песни, как не о своем любимом человеке? Сердцем к тебе как травиночка к солнцу тянусь, Только совсем о любви говорить не умею…       Даже Коля шевелит губами, беззвучно подпевая, хотя это всего четвертый день похода, а еще сегодня на него так неудачно съехал Толя. Поистине дикая природа, костер и гитара в умелых руках могут растопить даже самого промерзшего циника. Я сижу рядом с ним и украдкой посматриваю, все еще изумляясь, но Норкин этого не замечает. То и дело поднимает глаза, смотря куда-то поверх языков огня, а затем снова прячет взгляд.       Какие же все становятся… настоящими в походах. Немного странными, но такими родными, такими дорогими. Или мне лишь кажется, потому что я хочу в это верить? Потому что мне хочется сегодня видеть в людях самое лучшее и надеяться, что, несмотря на февральский холод, они все же оттаяли?.. Счастье мое ненаглядное, Будь хоть немного поласковей…       Вот это я сглупила, конечно! Только что заметила, что все эти сокровенные мысли и мечтания записала не в свой, а в общий дневник! Сейчас допоём, я пойду в палатку и там вырву эти страницы, а потом спрячу… или лучше сожгу их, чтобы точно никто никогда не нашел.       Боже, до чего неловко! Будь хоть немного нежнееей!..