Ветер лепит из сердец оригами

Пальцы смуглые начинают нежно перебирать струны лиры, и кто-то из толпы издает томный вдох. Кэйе не нужно быть провидцем чтобы понять, что за мысли роятся в чужой голове — их ему несёт ветер. Он смеётся тихо, скользит взглядом по площади, по людям, запечатлевает в памяти полные восхищения лица; улыбаться его научили мёдом, и он пользуется этим сполна. Синие волосы треплет ветер, путая незаплетенное в косу, но не срывая заткнутый за ухо цветок сесилии — не портя красоту, а создавая ее. Мужчина заканчивает играть только тогда, когда начинает заходить солнце. Собирает полученную мору — монштадцы явно не скупятся на награду — и вежливо отказываясь от предложений «поиграть на чем-нибудь другом вместе» направляется в таверну, где Альбериха дожидается его спутник. Не забывая погладить всех встреченных по пути кошек и собак — Кэйа всегда был не равнодушен к животным -, он всё-таки добирается к Доле Ангелов вовремя, как раз к звону колоколов. Снаружи таверны несколько уже не совсем трезвых посетителей оборачиваются на него, и Кэйа слегка наклоняет голову набок в приветственном жесте. Кто-то даже открывает ему дверь и пропускает вперёд; впрочем, не забыв скользнуть ладонью по спине и чуть ниже. Венти за стойкой пьяно хихикает, наблюдая, как обреченно Альберих выдыхает, а после поворачивается к бармену заказать спутнику вина в утешение — в любом случае Кэйа платит за обоих: — Еще вина из одуванчиков, мастер Дилюк. Рагнвиндр кивает, давая понять, что услышал, и только затем поднимает взгляд на вошедшего. Дыхание у него перехватывает разом. Когда этот бард, планомерно весь день истребляющий запасы его вина, рассказывал ему о своей жизни и о своем хорошем друге, с которым они путешествуют вместе, Дилюк представлял того по-разному — либо богом во плоти, либо же тем, кто совсем чужим россказням не соответствовал. Венти не скупился на эпитеты, говорил о том, насколько Кэйа красив и востребован у публики; о красоте глаз (и не важно, что один был скрыт под повязкой) и волос не смолкал — словно сватал невесту. И, чёрт. Совсем не обманул. Альберих действительно был похож на бога, на нимфу, на ветер; стоял посреди таверны, растерянно улыбался в ответ на прожигающий пристальный взгляд и теребил пальцами ленту на запястье; по мнению Венти, слишком открыто флиртовал. Дилюк поспешно отвел взгляд, принимаясь за работу — прятал покрасневшие щеки, в то время как Кэйа неспешно приблизился к барной стойке и устроился рядом с Венти, не переставая наблюдать за действиями бармена, что так отчаянно пытался скрыть свой интерес. Чужое внимание всегда льстило Альбериху, он был человеком публики, хоть иногда это и приводило к некоторым… эксцессам. Например, не так давно, в Ли Юэ, когда он выступал на террасе Юйцзин (Венти сбежал «проведать старого друга», а потом Кэйа тащил его, пьяного, на себе до гостиницы), несколько мужчин из толпы решили, что его одежда — шелковая рубашка с вырезом, открывающим грудь — служит сигналом к действиям и, сначала облапав парня, попытались заставить его пройти с ними. Какой позор — его «спас» предвестник Фатуи, представившийся Чайльдом. Не то чтобы сам Альберих не мог выпутаться из этой ситуации — бывало и хуже, правда. Просто не любил использовать силу лишний раз, предпочитая этому слова и мирные переговоры; дар Анемо был дан ему оберегом, а не клинком. Чайльд же, наоборот, после небольшой потасовки выглядел до одури счастливым; Кэйа не мог не пошутить, был ли Фатуи таким же пылким в постели. Мужчина за барной стойкой вот явно был. Сам весь похожий на огонь, он привлекал внимание Кэйи в первую очередь покрасневшими щеками. Немного наклонившись вперед, когда «мастер Дилюк» поставил перед ним стакан, Альберих коснулся тыльной стороны чужой ладони кончиками пальцев, почти невесомо:  — Нравлюсь, господин? Мысленно Рагнвиндр похвалил себя за выдержку — ему удалось не отдернуть руку и не пролить вино. — Вы слишком высокого мнения о себе, сэр Кэйа. И если на чужом имени его и слегка подвел голос, дрогнув, это всё просто случайность. Венти рядом громко рассмеялся, пихая Кэйю в бок локтем. — Небось первый раз такое в свою сторону слышишь, а, «сэр Кэйа»? Парень фыркнул, впрочем, не скрывая улыбки. Реакция мужчины была… забавной. — Не думаю, что я в чём-то не прав, Дилюк. Имя чужое на языке отдалось сладостью. Альберих внимательно вгляделся в чужое лицо, ожидая реакцию на свою выходку. Увиденное его не разочаровало — не привыкший к подобной фамильярности Рагнвиндр ожидал привычный укол раздражения, но вместо этого губы сами собой дернулись в улыбке, словно дружок барда действительно мог так его называть; это ощущалось по странному, но… По странному правильно. Решая не отвечать на очевидный флирт, Дилюк поспешил вернуться к работе, впрочем, каждой клеточкой тела чувствуя чужое повышенное внимание к своей персоне. *** В городе было решено задержаться. Кэйа прекрасно понимал причину, чувствовал витающее в воздухе напряжение и ожидал надвигающуюся катастрофу. Каким бы легкомысленным Венти ни казался, он всё-таки оставался Архонтом, и о своих людях беспокоился. Ожидание изводило, и Кэйа прятал это ощущение за песнями на площади, а ещё за вечерами в таверне, преимущественно — за стойкой и разговорами с Дилюком. Перебрасываясь с ним фразами, Альберих чувствовал себя спокойнее и ему хотелось верить, что это взаимно, пусть Рагнвиндр и часто фырчал, что «неугомонный бард» мешает ему работать. Буквально несколько дней назад в Мондштадт явился некий Путешественник — мальчишка, ищущий сестру. Кэйе одного взгляда хватило, одного его судорожного вдоха, чтобы понять, что он не отсюда. Не из Мондштадта — из Тейвата вовсе. Но угрозы от него не исходило, Венти тоже выглядел спокойным, к тому же обещал, что тот ещё пригодится им, и Альберих не спешил спускать с пальцев бесцветные лезвия. Вместо этого отпускал очередную не очень приличную шутку в сторону очаровательно смущающегося Дилюка. В один из таких дней — в таверне из-за ураганного ветра почти не было посетителей — над городом пронесся рёв. Мондштадцем он явно показался разъяренным, Кэйе — болезненным. И он выбежал на улицу в компании Рагнвиндра только чтобы увидеть парящего в небе Итера и невидимые для других потоки воздуха. Покачав головой, удержал рвущегося вперед, в самую гущу событий, Дилюка. — Он справится, дорогой, не волнуйся, — используя самый мягкий тон из возможных, Альберих огладил чужое напряженное плечо. — С ним сам Барбатос. Дилюк на чужие слова внимания особо не обращает, но послушно остаётся стоять на месте, пока Ужас Бури не возвращается обратно в своё логово. После всё обрушивается как-то разом, и «в себя» Рагнвиндр приходит только в землях Декарабиана, наблюдая за тем, как очищенный от скверны Двалин взмывает в воздух с облегчённо смеющимся Венти — или его теперь Барбатосом называть? — на спине. Только тогда мужчина наконец-то свободно выдыхает. Кэйа подходит медленно, со спины; на улыбку Венти отвечает точно такой же. И от этого его нежного выражения лица у Дилюка сердце заполошно стучит о рёбра. В голову неожиданно приходят чужие слова и Рагнвиндр издаёт тихий смешок, а после касается чужой руки, привлекая внимание.  — М? — легкий наклон головы, блеск в голубом глазу… — Что такое, Дилюк?  — Что, больше не «дорогой»? …резко заалевшие щёки. Это определенно стоило того. *** Фатуи — Синьора — являются неожиданно. Дилюк, видя, как та отшвыривает от себя Венти ногой, понимает одно — не успеет. Не сможет помочь. Слишком далеко. Пламя всё равно рвется вперед, хоть Рагнвиндр и осознаёт, что до женщины оно попросту не дотянется. Когда огонь словно что-то подхватывает и несет вперед, не позволяя развеяться, мужчина может лишь удивленно выдохнуть; когда предвестница вскрикивает от боли — не от ожога, пламя её задело лишь по касательной — Дилюк смотрит вовсе не на неё. У Кэйи глаза — оба, повязку Альберих сжимает в руке — горят костром, а волосы вздымаются от ветра — ураганного, бури. Лицо у него безразличное, но мужчина чует исходящую от него ярость. — Не место здесь шавкам Царицы. Синьора улыбается высокомерно-снисходительно, но и слова сказать не успевает — губы кровью окрашиваются, и она кричит. — Убирайся, псина. Повторять не нужно, женщина отнюдь не глупа, и кристаллы льда вокруг чужого правого глаза видит великолепно; кристаллы, не сочетающиеся с глазом бога на поясе. — Если она хочет сердце моего бога — пусть приходит сама. Я буду ждать. Только пусть не надеется, что это дастся ей легко. Женщина исчезает, прекрасно понимая, что ничего больше ей здесь не светит; кровь заливает лицо и одежду и ноют раны, нанесенные чужой силой. Даже после того, как предвестница сбегает, магия Кэйи не утихает; не утихнет так просто гнев, рожденный из отчаянья и страха. Дилюк по собственному опыту знает, невольно вспоминает, как покидал его отец, и собственное неутихающее горе. А потому что есть сил бежит к замершему Альбериху, не обращая внимания на мелкие порезы, то и дело появляющиеся на теле. Чужое тело отвратительно холодное, и Дилюк делится своим теплом, сжимает Кэйю в объятьях что есть силы. — Тише, тише, всё хорошо, теперь хорошо. Парень смотрит только вперед, на то, как медленно поднимается с земли Барбатос. И только когда бирюзовые глаза с его встречаются, давая понять, что всё действительно в порядке, позволяет шторму угомониться. Вот только шторм из головы развеиваться не спешит. *** Ему было пять или около того, когда Каэнри’ах забрала его маму. Девять, когда отец решил бросить его посреди чужой страны — прямо в день рождения. Девять лет и три дня, когда он встретил Венти. И когда его жизнь сменила цвет с угольно-черного. Венти был добр: учил его играть на лире, покупал еду и одежду, ничего не требуя взамен. Дал возможность жить нормальной — относительно — жизнью. Был единственным, кого парень мог назвать семьей. Иногда он уходил — ветер вольный — но всегда возвращался, стоило Кэйе имя его прошептать. Кэйе было пятнадцать, когда ветер и в его ладонях смог обрести приют. Когда Венти перестал быть просто бардом и «старшим братом» и стал великим Барбатосом, наставником. Когда Кэйа возненавидел красный, что обагрил его руки. Но ненависть с годами развеялась, оставляя от себя лишь отголоски и некое табу — ветер лезвиями обернется вновь только ради чьей-то защиты, потому что так правильно. Потому что несмотря на фамилию, Кэйа давно уже не часть Каэнри’ах, не её спаситель — дитя свободы, сам решающий, как прожить свою жизнь. *** Венти пьяно смеётся, шутит, просит Дилюка вновь наполнить бокал. У Альбериха лиру отбирает и начинает играть что-то отдаленно похожее на музыку: то ли плохо слушаются от выпитого пальцы, то ли он просто придуривается, чтобы развеять обстановку. Посетители думают о первом; Кэйа знает, что второе. Сам он до сих пор первый бокал осилить не может, в пальцах монетку крутит, стараясь унять нервное подрагивание. В голове только и крутятся мысли о том, что ещё пара дней, и Мондштадт останется за его спиной. И неизвестно, когда в следующий раз он ступит на эти земли — через месяц, год, или не вернется сюда вовсе. А здесь ведь… Здесь Дилюк. Непривыкший привязываться, сейчас Альберих смотрит на мужчину с непонятной смесью сожаления и тоски. Оставлять его не хотелось. Они ведь после той сцены у Собора даже не поговорили нормально — так, парой фраз перебросились, а потом на всех дела навалились: каждый как мог старался помочь городу скорее восстановиться и вернуться в прежнее русло. Кэйа вздыхает грустно, и неосознанно подцепляет алую прядь, наматывая на палец. Только когда Дилюк болезненно шипит — Кэйа потянул слишком сильно — парень обращает внимания, что сидит не один. И когда только Рагнвиндр успел оказаться так близко? Бард крутит головой по сторонам, и только сейчас замечает, что в таверне нет никого кроме них самих и посапывающего на стойке Венти. — Таверна закрылась двадцать минут назад. Так сильно задумался, что всё пропустил? Не зная, что ответить, Альберих просто кивает. Не то чтобы Дилюка это устраивало, но с расспросами он решает не лезть. Не хотелось бы ссориться перед тем как… Перед тем как парень уйдет. От этой мысли становилось некомфортно. Кэйа в его жизнь новые краски привнёс, словно позволил снова дышать полной грудью; уйдет он — и мир снова навалится неподъемным грузом. Но сейчас, пока тот ещё здесь, Дилюк хочет сделать хоть что-то, чтобы ощущение свободы продлить. Поцелуи с привкусом вина на чужих губах не очень подходят под его определение свободы, но мужчине кажется, что это даже лучше. *** Они ни с кем не прощаются — уходят за час до рассвета, пока Мондштадт еще качается в сонной дымке. Венти привычно насвистывает мелодию, прикрыв глаза, но даже так ощущает каждый поворот чужой головы в сторону города. Думает сперва, что Кэйа уже не маленький, пусть разбирается сам в своих чувствах и желаниях, а потом вдруг осознает — вспоминая детство мальчишки — что тот о себе обычно и не думал, всегда — о других. И сейчас следует по пятам на веревке из благодарности и привязанности. — Ты ведь знаешь, что ничего мне не должен, да? Кэйа смотрит непонимающе и как-то пристыженно, сразу перестает оглядываться и только губы поджимает. Венти сразу понимает, что такой подход чужого решения не изменит, но он всегда был изобретательным. — А знаешь, я тут подумал… В городе всё еще не совсем спокойно, Фатуи так и норовят выкинуть какой-нибудь фокус. Будет лучше, если воля Барбатоса останется среди людей щитом. — Хочешь остаться? — бард тяжело вздыхает, смотря на ученика. Какой же он упрямый, упертый и… — А ты? И не говори, что за мной куда угодно пойдешь. Ты тоже ветер, Кэй. И можешь быть там, где пожелает твоё сердце. Прошу, слушай его хоть иногда. А я и так всегда буду рядом — лишь позови. Альберих не выглядит убежденным. Он смотрит на небо долго-долго, а потом медленно, словно давая себе время передумать, делает шаг назад. *** Привычно протирая стаканы с утра пораньше — сегодня была смена Чарльза, Дилюк лишь разбирал оставленное со вчера, чтобы этим вечером немного облегчить мужчине задачу — Дилюк не мог не бросать частые взгляды на дверь. Раньше в это время Кэйа уже приходил и с радостной улыбкой залетал внутрь, предлагая свою помощь; Рагнвиндр знал, что такого больше не будет, но со скрытой надеждой ждал чуда. Что если Альберих решил остаться? Что если тот поцелуй что-то значил не только для него? Ничего не происходит, и мужчина, принимая реальность, выходит из таверны, желая как можно скорее заняться делами на винокурне. Выходит только чтобы налететь на задумчиво замершего Кэйю с букетом из сесилий в руках. — А, ну… Привет? — обычно трещащий без умолку, сейчас Альберих не знает, что и сказать. — А я тут, знаешь… Город решил остаться защищать. А то мало ли. К счастью, Дилюк привык понимать скрытое за пеленой его слов по действиям — и по направленному на свои губы взгляду он точно мог назвать причину, по которой Кэйа решил остаться на самом деле.