Красный камзол

«Ну что за выскочка!» — подумал я, когда впервые увидел этого неотёсанного молодого зазнайку, который вёл себя так откровенно, что заставлял краснеть придворных дам, а меня вгонял в уныние, потому что таких «молодых и горячих» нынче было слишком много — только вот на одной горячести далеко не уедешь и уж тем более не заслужишь себе место капельмейстера при дворе. В своём вызывающем красном камзоле и чересчур напудренном парике он выглядел нелепо и производил впечатление скорее местного шута, нежели композитора-сенсации. Я слышал о нем как о вундеркинде, сочинившем концерт для фортепиано в пять лет, но мне всегда казалось, что это городские байки, ведь просто невозможно, чтобы ребёнок имел дело с крупной формой, с полноценной оркестровкой. «Очередной позёр, ищущий лёгкой славы», — подумал я, когда он начал подходить к струнному оркестру для того, чтобы представить публике свои камерные вариации. Уж не знаю зачем я пришёл на этот светский приём сегодня: атмосфера была такой душной, а этот Моцарт жутко раздражал своим горделивым и по-детски наивным, почти диким видом. Не знаю, на что он претендовал, ведя себя в такой манере, но уж точно не на серьёзную должность композитора при императоре. Наконец, он встал к оркестру лицом, чтобы дирижировать — пустой пюпитр — интересно, как он собрался играть, он вообще в курсе, как дирижировать?! «Паренёк точно не в себе», — пробурчал про себя я, готовый выйти из зала и прекратить на сегодня весь этот цирк. Но вот оркестр зазвучал. Искрящийся тёплым светом ре мажор. Изысканная тема начала развиваться в десяток чудесных вариаций, а я переменился в лице, в душé. Кажется, от того неотесанного юноши, который ещё несколько секунд назад вызывал во мне только скуку и раздражение, ничего не осталось. Сначала я даже не поверил, что это звучит его музыка, передо мной будто предстал сам ангел с небес, будто сам бог передавал через его уста свой благостный дар. Пять минут, десять минут чудесного звучания и, кажется, мои глаза начали наливаться слезами восхищения. Настолько превосходными, возвышенными были его вариации, что я не сразу понял, что стою и плачу, точно маленький ребёнок, впервые увидевший белый свет. Он закончил, а я закончить не мог. Слезы умиления и восторга продолжали литься из моих глаз, я достал из кармана кружевной платок, чтобы утереть их, а Моцарт тем временем кланялся и смеялся, смеялся, смеялся. Его смех до этого казался мне нелепым и громким — теперь же я слышал в нем трели соловья и золотое пение ангелов. Влюбившись с первого взгляда в его музыку, я, кажется, влюбился в него. Не может быть! Тело пронзило молнией, захотелось провалится в преисподнюю, но я не мог победить это чувство, я не мог не сдаться. После длительной овации, юноша вышел из зала в коридоры, а меня повела за ним какая-то неведомая сила. Меня тянуло к нему так, что, казалось, будто коснувшись его, часть его божественного гения сможет передаться и мне. Красный камзол во тьме вечерних коридоров был для меня, точно тряпка для быка. Просто не верится, что ещё полчаса назад я хотел уйти отсюда, а теперь все моё внимание, все моё существо сконцентрировалось на этом юноше, на этом гении, ворвавшемся в мою жизнь. Он услышал мои шаги. «Здравствуйте, сэр», — сказал он своим звонким, серебристым тембром. «Добрый вечер», — неловко вымолвил я, слегка дрожащими голосом, ещё не успевшем оправиться от недавних слез восхищения. «Кажется, публика в восторге от моих вариаций, а вы?» В восторге?! Да ты, черт возьми, перевернул всю мою жизнь этими десятью минутами, все тридцать лет, что я посвятил музыке, теперь казались пылинкой в том солнечном луче, который ослепил меня, как только ты начал дирижировать, и тот же луч наконец засветил все то, что раньше пребывало во мраке. «Да, ваши вариации весьма неплохи» «О, спасибо, сэр. Погодите, да вы же Антонио Сальери! Придворный капельмейстер при венском дворе, просто невероятно, что я встретил вас!» Просто невероятно, что я встретил тебя, мой дорогой друг, ведь это чудо, поделившее мою жизнь на «до» и «после». «Да, это я — а вы, если я не ошибаюсь, юный Моцарт? Наслышан о ваших детских успехах, вы приехали покорять Вену?» — а покорил меня, причём наповал бесповоротно, беспощадно. «Да, я совсем недавно перебрался в этот город — музыкальная столица Австрии, я планирую творить именно здесь» Сердце забилось чаще от осознания того, что он здесь задержится надолго, а значит будет шанс увидеть его снова — я решил брать судьбу в свои руки и немедленно предложил ему свою помощь. «Могу ли я предложить вам свои связи при дворе или протежирование? Думаю, такому юному композитору просто необходим старший товарищ в незнакомом городе» «О, спасибо, сэр, это было бы чудесно! Видите ли, моя мать совсем недавно скончалась, а отец болен, поэтому место при императорском театре мне сейчас просто необходимо» О, он нуждается во мне! Я сделаю все, чтобы он нуждался во мне, я хочу чтобы он был рядом. Всегда. Я решил проводить его до дома Веберов, у которых он остановился, параллельно ведя диалог о том, какие оперы он бы хотел поставить в Вене, и как именно хотел бы распоряжаться сценой театра. Он все говорил и говорил, а я смотрел на его ловкие губы, изящные руки, которыми он не только изумительно играл на фортепиано, но и жестикулировал, дабы украшать и без того выразительную речь. Мы зашли в парадное к Веберам, и я не смог сдерживать себя более. Когда он говорил мне «до встречи», в ответ я нежно, чуть касаясь, провел рукой по его белой припудренной щеке. Он притих и переменился в лице. Открытая улыбка сменилась удивленными приоткрытыми губами, а его пытливый взгляд уставился на меня, точно я был каким-то диковинным животным. Кровь вскипала в жилах — и от вида его удивлённого, растерянного взгляда, мне захотелось взять его ещё больше. «Сэр… Сальери… Я не… Вы не… Что вы делае…» — только он начал говорить это, явно пребывая в замешательстве, мои пальцы, косточками которых я нежно касался его щеки ещё пару секунд назад, вдруг обрели неведомую силу, и я сжал его горло, пригвоздив к стене парадной, и слегка ударив затылком. Я хотел показать ему силу, потому что понимал, что не смогу состязаться с ним своей никчемной, бездарной музыкой — я знал, что смогу обеспечить себе превосходство над ним, только отымев его здесь и сейчас. Моцарт тихо застонал и начал брыкаться, но при этом не кричал, хотя имел такую возможность: пажи были в нескольких метрах от нас за дверями, они бы услышали его, если бы он этого захотел. Но он не хотел. Продолжая сжимать правой рукой его глотку, я смотрел ему в глаза, другой рукой начиная расстегивать золотые пуговицы алого бархатного камзола. Я не говорил ни слова — мой взгляд говорил за меня, а он только обессиленно стонал, то ли не понимая что происходит, то ли все прекрасно понимая, и этим соблазнительным стоном только подстегивая моё желание сделать его своим. «А я и не знал, что такой гений может оказаться простой шлюхой, не препятствующей перепихону с первым встречным, пусть и с придворным капельмейстером», — от этой грязной мысли возбуждение пробежало по венам, и я захотел его ещё сильнее. Закончив с пуговицами камзола, я провел рукой по внешней стороне его бедра, уверенно переходя к внутренней. Он уже был готов. Налитый кровью член ожидал, когда я прочно сожму его и начну надрачивать с той же силой, с какой сейчас сжимал горло. Рука нырнула под его камзол, преодолев несколько слоев белья и вот я добрался до его горячей плоти. Слезы вдруг покатились из его голубых глаз и мне почему-то это напомнило свежую, чистую росу. Я начал иметь его рукой, а он не сопротивлялся. Я смотрел в его бескрайние бирюзово-синие глаза и, кажется, увидел себя — того себя, что час назад был в восхищении от его вариаций. И если тогда я был в восторге от того, как его руки изящно управляют оркестром, то теперь он сходил с ума от того, что я вытворяю уже своими руками с его телом. Те же десять минут: я знаю, что был в меру груб, в меру властен, и, кажется, я делал это с ним также гениально, как он делал нечто подобное со звуками. Я довёл его до точки кипения, и уже не было пути назад. Последний аккорд, и он кончил громче, чем я ожидал — так, что даже пришлось на мгновение закрыть ему рот свободной рукой. Отныне он был моим. Да, я заполучил его также, как он заполучил меня: он был во власти моих рук, моей дикой страсти, я был во власти его великой, божественной музыки.