Увидимся на той стороне

Война не определяет, кто прав. Война определяет, кто останется. Ребекка Куанг «Опиумная война»

Леви открыл дверь и зашел. Зажег масляную лампу. Осмотрелся. В неверном, слегка подрагивающем свете все осталось таким, каким он запомнил. Спартанским. Казенным. Временным. Даже не верилось, что у Эрвина могли быть какие-то личные вещи. Но Пиксис попросил проверить, а Леви не отказал. Разобрал стопки бумаг, больше напоминавшие слоеные коржи, чем штабные документы; выдвинул и осмотрел содержимое ящиков; дотянулся до коробки под кроватью, проверил карманы парадного кителя и старого плаща. Вещей Эрвина оказалось до смешного мало. Запонки, плоская серебряная фляжка, диплом Академии, наградная подвеска да пять томиков стихов. Из одного выскользнул засушенный маковый цвет. Леви смутно припомнил, как после вылазки за Шиганшину, на привале, Эрвин сорвал один такой, долго крутил в пальцах, рассказывал, что маки - это капли крови погибших героев. Неисправимый романтик. Леви разложил нехитрый скарб на кровати. Вот и все. Еще раз заглянул в коробку — к самому дну прилипли листы пожелтевшей бумаги. Леви подцепил их ногтем, чтобы не помять. На обратной стороне обнаружились черно-белые карандашные наброски. На всех — одно и то же женское лицо. Некрасивое, но милое. Изображенное с любовью. Рисунки старые. «Не его», — решил Леви. Эрвин ужасно рисовал. Леви запалил свечу, свернул рисунки в трубочку, поднес к пламени над умывальником. Подождал, пока бумага превратится в пепел, пустил воду, засучив рукава, тщательно отмыл эмалированную поверхность. Вернулся к кровати. Фляжку и засохший цветок зачем-то отложил в сторону, остальное упаковал в бумажный пакет с биркой и положил на видном месте — пусть Пиксис сам решает, куда это теперь девать. Лампа чихнула и погасла, намекая, что пора уходить, но Леви все медлил, стоял в пятне лунного света и крошил сухоцвет. Смотрел, как на грубую ткань покрывала оседает органическая пыль. Думал: «Неужели после человека ничего не остается, кроме мусора?» Дурацкий вопрос. Дурацкое поручение. Закончив с маковым цветом, завертел в пальцах фляжку. Полная? Леви отвинтил крышку, приложился. Небо обжег выдержанный спирт, а вместо послевкусия накатило что-то темное и злое. Он еле сдержался, чтобы в одночасье не перевернуть все вверх дном. Здесь, в казарме, в штабе. Вспомнился Кенни, и Леви вдруг понял его озлобленность. Сам был недалек от того, чтобы послать на три буквы все это хваленое человечество, которое любыми способами героя превращало в дьявола. «Плохая это была идея — приходить сюда, — подумал Леви. — Не надо было соглашаться». Сунул флягу в карман и аккуратно прикрыл за собой дверь. *** Через неделю всколыхнувшаяся в Леви темнота обернулась ненавистью и заполнила пустоту, которую оставил после себя Эрвин, разрослась, заслонила остальные чувства, раскрасила весь мир в цвета крови. Леви искал боя, в пылу которого сводил свою жизнь к простым механическим действиям рук и ног, к скорости и уничтожению титана. Только это доставляло ему удовольствие. Во время зачисток за стенами Леви все чаще выпускал жадного до поножовщины монстра Аккерманов, отключал голову и убивал, убивал, убивал. Чувствовал себя наркоманом и видел, как люди от него отгораживаются. Плевать. Он погружался в темноту и упивался. Упивался до того момента, пока не очнулся с фляжкой Эрвина в одной руке и бутылкой дешевого пойла в другой на смутно знакомом перекрестке, посреди влажной холодной ночи, не понимая ни какой на календаре день, ни какой месяц. Осознал, ясно и четко, что если не обуздает ненависть, то спалит в ней часть самого себя. Возможно, именно ту часть, которую любил в нем Эрвин. Леви аккуратно поставил бутылку на дорогу, крепко ругнулся, двинулся в сторону казарм разведчиков. Передумал. Не стоит загонять Эрена в угол разговорами про Эрвина. У мальчишки своих проблем хватает. Даже через край. Развернулся и зашагал в направлении штаба. У очкастой железные нервы. Она вытерпит. Когда постучал в дверь Ханджи, запал здравомыслия кончился. Леви съехал спиной по косяку вниз, нащупал в кармане фляжку. Очень захотелось приложиться к ней губами. Еще раз. Втянуть в себя вместе со скотчем частичку Эрвина, оставшуюся на самом дне. Леви отвинтил крышку… — Леви? Какого черта? Ты что вытворяешь? — Ханджи встала в темном проеме и вопросительно уставилась на Леви единственным глазом. Леви протянул ей фляжку и выговорил на удивление четко: — Выпей. За неисполненное обещание. Я обещал ему, что убью Звероподнобного — не убил. Обещал, что никогда не подведу. Подвел. И кто я после этого, очкастая? Ханджи всплеснула руками, села рядом, заговорила с невиданным для позднего часа энтузиазмом, повторяя слова, не раз сказанные то ли самой себе, то ли кому-то еще: — Леви, ты должен взять себя в руки. Так больше продолжаться не может. Эрвин отдал жизнь, чтобы мы получили ответы. И мы их получили. И мы отомстим. За него отомстим. За всех. Мы сделаем еще более мощные копья, дальнобойные, мы станем сильнее, мы изменим картину мира, создадим новый фундамент для защиты стен. Мы… Леви не слушал. Не видел, что глаз Ханджи покраснел от горя и налился кровью. Что ее скуластое лицо осунулось, постарело. Не думал о том, что Ханджи тоже потеряла дорогого человека. Слишком долго держал он в себе Эрвина, смотрел только внутрь себя, поэтому сейчас заметить что-то в другом человеке был не способен. Перебил Ханджи на полуслове: — Почему ты меня не переубедила? — Это было человечное решение. Ты все прекрасно объяснил, Леви. И мне, и Эрену. — Нет. Я увидел, что у Эрена истерика и смалодушничал. Ханджи открыла рот, чтобы возразить, но не возразила. Сказала тихо, словно самой себе: — Ты просто выбрал, Леви. Ты просто, наконец, выбрал. Это не преступление. Иногда близких надо отпускать. Себя ты тоже должен отпустить. Ты все правильно сделал. С неожиданной для нее осторожностью Ханджи положила его голову себе на плечо, погладила, как маленького ребенка, которого у нее никогда не было. В нос Леви ударил запах химикатов и дешевого цветочного парфюма. «Ужасно», — подумал Леви и крепко зажмурил глаза, грудь его приподнялась, и из глаз потекли слезы. Этот момент слабости что-то неуловимо изменил между ним и Ханджи. — Пошли, — Ханджи заставила Леви подняться, втянула в комнату сильными, совсем не женскими руками. Он не стал сопротивляться. Он давно уже научился не отталкивать друзей, когда те предлагали помощь. В темноте энергично звякнули пряжки приводных ремней. Леви цыкнул. Какая же очкастая активистка. Сам раздергал застежки на куртке, вытащил себя из рукавов, задумался о рубашке. Ханджи уже сидела на постели — болтливая, мягкая и горячая, как стеариновая свечка. Леви шагнул навстречу сильным раздражающим ароматам, прижал большим пальцем обкусанные сухие губы, продавил до зубов. «Замолчи». Ханджи задумчиво облизала палец, словно пробуя на вкус, задышала чаще. Ее глаз блеснул привычным безумием напополам с энтузиазмом. Леви подумал, что Эрвин бы на его месте потянул за волосы, заставил бы запрокинуть голову… Повинуясь порыву, протянул руку. Сначала разобрал вечно спутанные волосы очкастой волосок к волоску, на ровный пробор, потом грубо смял их в ладони и сделал, как Эрвин. А потом оставил у ключицы четкий след зубов. Ханджи вздрогнула, хохотнула и потянула Леви на себя. Они так давно знали друг друга, что близость стала лишь способом утешения, способом завершить начатое с другим, после другого, в память о другом. Но, входя в непривычно податливое тело, Леви не мог избавиться от душной мысли о том, что Ханджи притворяется. Переигрывает. Слишком сжимается, показывая, что он доставляет ей удовольствие. Слишком громко стонет. Может быть, чтобы не плакать. Может быть, чтобы не умирать молча от того же чувства вины, от которого умирает он. Леви не знал, занимались ли они всю ночь любовью или вымещали друг на друге боль потери. Однако под утро как-то все-таки приноровились, подстроились друг под друга, как две части давно существующего механизма. Они потеряли тех, кого любили, но у них еще остался мир, который надо изменить, враг, которого надо убить, тайна, которую надо понять. У них еще осталась общая цель. — Ты знаешь, что мы были с ним вместе? — спросила Ханджи, пока Леви мыл руки и старался обтереть себя мокрым полотенцем. — С Эрвином? — Да. После того, как у тебя появился Эрен. — А потом у тебя появился Моблит, — буркнул Леви, пристраиваясь на краю кровати. Уходить было уже поздно. Или рано. — Подвинься, очкастая. Я, может быть, и коротышка, но мне тоже надо место. — Положив голову на валик, который Ханджи использовала вместо подушки, договорил: — И я пообещал скормить Эрвина титанам, если он будет мне про тебя ныть. На последнюю фразу Ханджи ответила коротким всхрапом. Леви поморщился. Подумал, слушая ровное и глубокое дыхание: «Железные нервы». Задремал сам. Перед рассветом, в полусне, сквозь неплотно сомкнутые ресницы увидел Кенни. Тот оскалился в полуусмешке: — Увидимся на другой стороне, крысеныш. Слова пронеслись в голове, как воздух проносится в пустом доме. Не встречая сопротивления. — Увидимся, — пробормотал Леви, проваливаясь в сон. *** Болтовня очкастой день за днем вырывала у ненависти жало. Леви заражался от Ханджи ее сумасшествием и тренировался как умалишенный. Но невыполненное обещание все еще жгло изнутри сильнее, чем боль усталых мышц. Через месяц Леви почувствовал, что никогда не был так силен, как теперь. Но ценой силы был Эрвин, который приходил к нему среди бела дня и не позволял отвлекаться, требовал внимания, требовал преданности, требовал, чтобы Леви был сосредоточен, спокоен и точен, двигался без единого лишнего движения. Ценой силы было непреодолимое желание убивать. Леви подчинился ему, набрал новый отряд. Рейд за рейдом водил новобранцев зачищать территории. Бросался в бой против двухметровых, трехметровых, четырехметровых титанов. Думал, что больше не вернется в комнату Ханджи. Хотя их по-прежнему связывала пролитая кровь, боль потерь, и все то, что с ними случилось, но близость больше не была лекарством. Они излечились друг другом. Теперь было достаточно оставаться друзьями и сохранять расстояние. Когда последний неразумный титан разложился, Леви почувствовал, что обрел равновесие. Когда к берегу Парадиза причалили марлийцы — заинтересовался. Когда узнал от них, что Звероподобный тоже Йегер — новость вывернула его наизнанку, превратила из мстителя в заложника. Если он выполнит данное слово — он лишит Эрена брата. Если не выполнит — не сможет себя простить никогда. Леви пошел в казарму к Эрену. Не застал. Раз. Второй. Третий. Когда не застал в четвертый — нашел Микасу. — Его нет. Ответ вывел Леви из себя: — Что значит «его нет»? Доложи, как положено. — Ушел. Никому ничего не сказал. Не попрощался. Мы думали, что уехал к вам. Потом решили, что отправился на заставу на побережье. Теперь уже не знаем, что думать. Ноги сами принесли Леви к Ханджи: — Эрен в Марлии, — брякнул он с порога, уставившись в усталый глаз с сетью полопавшихся мелких сосудов. Когда сказал вслух то, о чем боялись прямо говорить другие, почувствовал, что мир пошатнулся прямо у него под ногами. — Не может быть, — но в реплике Ханджи не было ни удивления, ни волнения. Она знала?! Злость начала выходить из Леви криком: — Я не понимаю! Если он ушел мстить — почему один? Почему у него появились секреты от меня? Что я упустил? Схватил Ханджи за грудки: — Ты, Армин и эта белобрысая марлийка — вы общались с ним все время! Что вы ему наговорили?! На что подбили?! — Успокойся, Леви. — Ханджи стряхнула с себя его руки. — Мы просто разговаривали. Обсуждали историю. Если бы ты не был так занят собой, то мог бы поучаствовать. Если Эрен отправился в Марлию, то — сам. Никто его не подбивал. И не надо так орать. Он давно уже не тот безрассудный неумеха, которого ты взял под крыло. Если он ушел, значит у него есть план. И он не хочет, чтобы ты его опекал. — Это моя работа. Эту работу оставил мне Эрвин. А Эрен… он стал другим, после подвала. — А чего ты ждал? Мы передали детям и возложили на их плечи ненависть и боль забытых историей душ, требующих возмездия. Эрена заставили сожрать Атакующего титана. У него флешбеки, Леви. Он видит не только своими глазами, но и глазами тех, кто владел титаном раньше. Что ты после этого от него хочешь? Это действительно больше не твой мальчик. Он готов стереть оба наших мира с лица земли. — Нет. Не «стереть». Он что-то пытался мне рассказать. Но я был занят другим, Ханджи. Мне было не до разговоров об устройстве мира и справедливости, — Леви осекся, отошел от Ханджи в другой конец комнаты, сказал оттуда: — Но слово было другим. — «Стереть» или какое-то другое слово — смысл остается тем же. Мы в кольце врагов. Весь мир хочет нас уничтожить и добраться до ресурсов Парадиза. Подумай, чем это может обернуться для нас! — Я не Эрвин, очкастая. Я не тот, кто думает. Я тот, кто убивает титанов. Но я не знаю, поднимется ли у меня рука убить Эрена, если что-то пойдет не так. Имей это ввиду. Потом Леви делил ночи на чашки чая и оргазмы Ханджи. То, чему с любовью и терпением учили его девочки из борделя в подземном городе, снова находило применение. Леви сгребал грудь очкастой, зажимал ее сосок между пальцами и потирал через ткань. Совал руку в леггинсы, прижимал мокрое белье к коже и волоскам. Кривился. «Побрейся, — сухо просил, почти приказывал. — Терпеть не могу волосы на лобке». И был благодарен за то, что очкастая не закатывает ему сцен, за гладкость ее кожи и молчание. За то, что от нее больше не пахнет дешевыми духами и почти не пахнет реактивами. За податливость и мокрое белье, которое он натягивал, чтобы поиграть клитором. В одном из беспокойных предутренних снов Леви увидел уходящего Эрвина. «Постой», — крикнул ему. Эрвин обернулся. За тонкими веками была лишь белизна. Ни зрачков, ни радужки, ни капли цвета. Лишь белая пустота, похожая на свежевыпавший снег. Эрвин улыбался Леви, с его губ слетело: — Увидимся на другой стороне. Леви вскочил с бешено бьющимся сердцем и сбившимся дыханием. Ханджи еще спала, и он ушел, ее не разбудив. Всю дорогу до казарм думал, что Эрвин был единственным человеком, который сражался не ради того, чтобы отомстить, а ради того, чтобы узнать. *** Когда Эрен прислал весточку, к Леви вернулось что-то утраченное. Его Гений боя. Его цель жизни. В Марлии его техника вышла на новый уровень. По тому, как он атаковал, можно было писать пособия по тригонометрии, можно было любоваться прекрасной композицией из траекторий и отраженных сил. Леви наводил ужас, потому что превосходно контролировал дистанцию и вращения. Он превратил математику и науку боя в искусство. Он снова мстил и защищал. — Мстить так приятно, верно? — спросил его Эрен на подлете к Парадизу. — Накапливаешь гнев и используешь его как топливо. Ты научил меня этому. А что если это неверный путь? Мы мстим им. Они мстят нам. Из-за этого гибнут люди. Пока будут титаны — это не прекратится. Эрен говорил спокойно, но по холодной ярости, застывшей в уголках глаз, по негнущейся спине Леви безошибочно определил, что за словами стоит что-то большее. Какой-то план, в который его не собираются посвящать. — Не обольщайся, Эрен, — сказал Леви через прутья решетки, словно продолжая начатый на дирижабле разговор. — Если не будет титанов — будут боги. Если не будет богов — люди придумают что-то еще. Человечество, которое мы защищаем, ценою собственной жизни, черпает силу в страхе, ненависти и мести. Ночью, доводя Ханджи до очередного оргазма и ощущая как рукав рубашки промокает от ее вод, словно от крови, Леви думал о том, что после возвращения Эрена все стало еще хуже. Порох, пушки, сталь — вот что выигрывает сражения. Не Титаны. Скоро Титаны уйдут в прошлое, как боги, шаманы, оборотни, вампиры. Как Кенни. Как Эрвин. Ханджи заснула довольной, широко улыбаясь. От ее радости Леви стало на душе куда лучше, он почувствовал, что готов ей подчиниться, уехать в лес высоких деревьев и стать стражем Звероподобного. Он выбрал сторону. Он не сдержит обещание, данное Эрвину. Он будет контролировать свою ненависть и чувство вины. Леви был готов к тому, чтобы новый командующий разведки его использовал. Приказывал, когда и с кем драться. Кто-то же должен отдавать ему приказы и ставить цели. Жизнь снова входила в колею, только сердце Леви сжималось каждый раз, когда он задавал себе вопрос: «Кто следующий назначит мне свиданье на той стороне?» Ожидание беды невозможно было искоренить. Как и жажду жизни.