***
1938 год
Оказывается, дома Натали никто не искал, и она с облегчением выдохнула. Ей совсем не хотелось испробовать новые наказания. И хоть где-то внутри засела обида на то, что ей не интересуются ни учитель, ни мать, ни даже поганый эльф, она всё равно была рада тому, что весело провела время: наигралась, набегалась, даже первый раз с кем-то поцеловалась! И надо отметить, это было совсем не страшно. Теперь-то Натали понимала, почему её мать изменяет с учителем — красивый, постоянно находится подле неё да ещё и дарит неземные ощущения то своим языком, то ещё чем-нибудь. Ей, наверное, и за Натали-то некогда следить только потому, что она занята другими вещами. Этой ночью Натали лежала в кровати под одеялом и снова сама себя ублажала. Представляла то учителя, то лесного дружка; то один её целовал, то другой; а потом она сама по примеру maman оседлала чьё-то лицо и пищала от того, как горячая лёгкая судорога раз за разом сводила промежность, унося Натали на крыльях блаженства и удовольствия. Она опрокинулась в сон с такой лёгкостью, что даже забыла поесть за весь день. А утром проснулась от того, как сильно урчал живот. Она сладко потянулась, оглядываясь по сторонам. За окном ярко светило солнце, приглашая Натали окунуться в новый чудесный денёк. В комнате было убрано и пахло свежими простынями. Пикси был чересчур чистоплотным, и Натали раздражало, что он без конца ковыряется в её личных вещах. То одно переложит, то другое. Вот у Натали всегда всё валялось на своём месте. Ну и что, что она кругом всё разбрасывала, зато точно знала, где и что можно найти. А сейчас чистое платье и выглаженное бельё висели на спинке стула, хотя Натали свои вещи всегда кидала на пол. И даже завтрак ей не давали на выбор — на подносе на прикроватной тумбе уже грелась рисовая каша на молоке и одно яблоко. А она любит яичницу! Не притрагиваясь к противной еде, Натали надела очередное розовое платье для леди. Сегодня оно было словно прямиком из эдвардианской эпохи: ниже колен, с двумя юбками разной длины, с вышитыми гладью цветами, атласным широким поясом и прозрачными свободными рукавами. Натали покрутилась у зеркала, поправляя кудряшки, и выскочила за дверь, надеясь свинтить так, чтобы её не заметили, но потом вспомнила, что так и не заглянула в мешок, и вернулась назад. Куль был слишком легкий, и ничего на ощупь не говорило о том, что там лежат её туфли. Жук! Всё-таки оставил себе! Натали нетерпеливо развязала свою же красную ленту и вытряхнула содержимое на́ пол. Старая матрёшка звонко стукнулась о паркет. Натали сразу её схватила. Она догадалась, что это шкатулка, и совсем не ошиблась — внутри лежало маленькое латунное колечко с камешком из окаменевшей смолы. Натали поднесла его ближе к глазам и увидела, что там навеки застыла чёрная мёртвая муха. Она надела кольцо на указательный палец и вприпрыжку рванула наружу. Её первый подарок от парня! Мёртвая муха! Как же ей это нравится! И ей вдруг тоже захотелось сделать для Миши сюрприз, поэтому по пути она заглянула в отцовский кабинет, надеясь отыскать на полу брошенные золотые запонки. Дверь почему-то была настежь раскрыта. Внутри было всё так же холодно и бездушно — всё в идеальном порядке, только пыль собралась на поверхностях, как будто хозяин никогда тут не жил. Что в какой-то степени было правдой, ведь отец месяцами не появлялся. А если и появлялся, то максимум на неделю, поэтому он пропажу каких-то запонок, которыми даже не пользуется, не заметит. А если заметит, то ему в голову не придёт, что их взяла Натали. Она подчистила за собой весь мусор, разложила всё по своим местам и выкинула клочки разорванной фотографии. Здесь никого и никогда не было, а если и был, то лишь Пикси, которому не жалко надавать тумаков. Запонки валялись где-то под креслом, и Натали на коленях собирала пыль добрых десять минут, прежде чем их отыскать. Золото приятно блеснуло в руке, и Натали завороженно на него засмотрелась. Ей вроде было и жаль, а вроде они настолько богатые, что очередная пропавшая безделушка вовсе не сделает их бедняками. Конечно, возможно, это памятная вещь в подарок отцу от maman, но теперь они станут памятной вещью от Натали. Она поднялась, отряхнула коленки и снова здесь осмотрелась, надеясь найти что-нибудь интересное. Её зоркий глаз заприметил какую-то книжку с яркой обложкой на нижней полке, и Натали сразу подтянула её на себя — «Физиоло́г». Она раскрыла её на случайной странице и вчиталась в строки на пожелтевшей бумаге.Болотник. Др. : Кикимора болотная, болотница, шут болотный, чёрт болотный, нете́ча, болотный дедко и др. Злой дух-хозяин болот, слуга лешего. В европейской части Российской Империи преимущественно селятся только болотницы. Внешний облик разнообразен и зависит от глубины и вида болот, расположения леса, близости жилых поселений, разнообразия лесной фауны и прочее. Самые часто встречающиеся описания: неподвижно сидящее на дне болота безглазое мохнатое существо; уродливая старуха с наростами по всему телу, которая прячется в болоте весь день до поздней ночи; красивая девушка, дочь болотницы, схожа с русалкой и мавкой, имеет длинные волосы, приятный голос и песнями заманивает случайных путников на погибель. Абсолютно все виды болотных духов агрессивно настроены к людям. Они стремятся затащить их в трясину, чтобы утопить, а когда человек идёт мимо, пугают их бульканьем, утробными стонами или хлопками по воде. Нагло подстраивают ловушки в виде ложных кочек. Могут мастерски запутывать следы, чтобы путники не смогли выбраться из болотной чащи. Однако стараются не нападать на группы людей и заманивают только одиночек. Ходят поверья, что болотный дух может обманом завлечь к себе, а самые сильные из них даже могут накладывать лёгкие чары иллюзии, при которых человек думает, что находится в чертогах водяного царя, тогда как на самом деле медленно утопает в трясине. Молодую болотницу очень часто можно спутать с русалкой и мавкой, потому что все они схожи между собой. Однако русалки не живут в болотах и имеют хвост, а мавки чаще селятся в чистых водоёмах или лесной чаще — хотя при определенных обстоятельствах могут заселять и не самые опасные болота — и выглядят как очень красивые девушки. Мавки тоже заманивают путников, но в отличие от болотниц мавки заманивают только мужчин (как и русалки), думая, что это возлюбленный, а когда понимают, что это не так, и пытаются помочь, жертва к тому времени умирает. Тогда как болотницы и русалки действуют осознанно и никогда не сожалеют о своих жертвах. Также у болотниц, как и у мавок, проглядывают сгнившие внутренние органы, только у болотниц они видны спереди, тогда как мавки этим схожи с русалками и прячут гниение сзади под волосами, а внешне ничем не отличаются от человека. Печень молодой болотницы обладает сильными целебными свойствами, однако часто эту печень путают с печенью мавки, которая обладает ядовитыми свойствами и при добавлении в зелье придаёт ему сходство с сильнейшей кислотой, разъедающей даже металл. Многие волшебники, которые грешат злоупотреблением психоактивных зелий, используют печень юной болотницы в качестве компонента, который очищает организм от негативного воздействия ядов и наркотических опиатов. Крайне редко можно найти в алхимических лавках, стоимость высокая. Довольно часто под видом печени болотницы недобросовестные торговцы могут всучить ядовитую печень мавки. Как отличить: печень болотницы приобретает ярко-серый цвет, если на неё капнуть две капли настойки белладонны. Печень мавки при данном эксперименте приобретает стойкий чёрный цвет. Примечания: 1. Болотницы намного опаснее мавок, но мавки опасны своей непредсказуемостью. 2. Для защиты от иллюзии можно носить при себе высушенную веточку калины; также большинство видов нежити не переносит аромат чеснока. Мавки: смотреть страницу 127. Русалки: смотреть страницу 130.
На соседней странице были изображены рисунки этих ужасных существ: сгорбленная седая старуха с огромными бородавками с палкой затравленным злобным взглядом оглядывалась по сторонам; голая девушка в полный рост с прогнившей грудиной и чёрными волосами до самых колен подмигивала и завлекала пальчиком с длинным ногтем подойти к ней поближе; болотник, который чем-то напоминал старого сморщенного чёрта, скалился и злобно ухмылялся. Натали перелистнула ещё пару страниц, разглядывая леших, домовых, обычных кикимор, игош, гулей и даже сибирских драконов. Все они были яркие и магическим образом шевелились, словно живые создания, поэтому Натали решила прихватить эту книжку с собой и доказать, что она настоящая ведьма. Да и её интерес к разным животным как дикий огонь разгорался внутри от подобной литературы. Она станет зоологом! Это точно! Натали покинула кабинет и, минуя пустынные коридоры с картинами на стенах, вдруг заметила, как Пикси просочился в одну из стен прямо посреди коридора. Он её не заметил, а она решила отложить расследование на потом и юркнула на кухню, чтобы съесть чего-то нормального. Матери до неё снова не было дела, ведь она где-то там, скорее всего, опять вовсю развлекалась, пока не вернулся отец. И Натали готова была признать, что теперь она мать хорошо понимала. В кухне было жарко и пахло вяленым мясом и сухими травами. У огромной печки излишне суетилась толстая кухарка в грязном переднике, ухватом доставая из духовки булькающий горшок. На столе под полотенцем лежал ещё тёплый хлеб, который Натали незамедлительно ткнула пальцем, на полках громоздились чугунные горшки, сковородки, кастрюли, а на полу стояли огромные холщовые мешки с крупами и ящики с овощами. Кухарка убрала горшок остывать и развернулась, вытирая руки о фартук. — Уходите, барышня, не надо вам здесь быть, — тихо сказала она и махнула в сторону двери. — Уходите! Натали удивлённо вскинула брови, нагло уселась на лавку, положила книгу рядом и закинула ладони на стол. — Хочу яичницу и жареное сало; каши свои эти мерзкие собакам выкинь, — велела она, рисуя пальцем узоры на деревянной столешнице. — Будет вам яичница, — вздохнула кухарка. — Но потом уходите! И сидите у себя в комнате, не надо вам здесь быть! — Сама решу, что мне надо, а что не надо, — огрызнулась Натали. Кухарка снова тяжело вздохнула и беспокойными движениями приманила пару куриных яиц из корзины. Через пару минут перед Натали опустилась тарелка с горячей глазуньей и шкворчащим куском жирнющего шпика. Она оторвала от свежего хлеба мякиш и с удовольствием медленно обмакнула его в жидкий желток, потом от всей души насладилась хрустящим жареным салом, запила обычной водой и, довольная, встала из-за стола. Кухарка всё это время следила за Натали, украдкой поглядывая на дверь. А в конце три раза перекрестила и себя, и её и вытолкала прочь. В поместье было подозрительно тихо, но Натали не слишком над этим задумывалась и выбежала на улицу встречать новый день. Сегодня в лес она с собой не взяла ни хлеб, ни другие лакомства и просто рванула по изученному пути, не оборачиваясь и стараясь ни к чему не прислушиваться. Это было слишком сложно, потому что уши улавливали любое движение, и она снова каждый шорох приписывала лешему. Почему он уже который раз не пытается запутать следы и она с такой легкостью находит нужное место? Он опять хочет есть? Или, может, и правда заприметил её себе в жёны? Прогоняя из головы эту чушь, Натали пробиралась через бурелом, цепляя новым платьем сучки и сгнившие ветки. Она думала, что примчит на поляну первая и опять сможет на мальчике отыграться, но, когда добралась туда через минут тридцать, с удивлением отметила, что Миша уже сидел там и поигрывал какой-то веточкой. Натали резко затормозила. Ей вдруг одновременно стало и приятно, и немного стыдливо. Вся вчерашняя спесь ушла вместе со сном, и теперь она немного побаивалась показываться мальчику на глаза. Она спряталась за большим деревом, слушая с перебоями тарахтящее сердце. По стволу ползали муравьи, и когда Натали стала давить их пальцем, они бешено пытались спрятаться от её кары, хаотично бегая в разные стороны. Вдруг он хочет от неё только одного? Вдруг она ему вовсе неинтересна? Вдруг он считает её глупой дурочкой, которой пытается запудрить мозги? Вдруг, вдруг, вдруг? Неудобные мысли бешеным хороводом кружили в голове, и Натали сжала кулак свободной руки, пытаясь подальше прогнать эти бесполезные думки. Бубня под нос выговоры о собственной беспечности и недальновидности, она не заметила, как с треском наступила на сухую ветку. Миша обернулся, а она сразу снова спряталась за стволом. Простояла так секунду-другую, а потом неуверенно выглянула. Он сидел, развернувшись к ней лицом. — Чего боишься? Я не кусаюсь. — Зато я кусаюсь! Когда она злилась, ей становилось намного легче переносить тревогу и стыд. В ней появлялась слепая уверенность — в собственных силах и в собственной значимости. Так она чувствовала себя лучше. Поэтому снова пыталась язвить, лишь бы только не выглядеть слабой дурочкой. — Я думал, барышни спят до обедов в своих теремах да кисели гоняют. — А я думала, что холопщина работает не покладая рук. — Холопщина к вашим услугам, — отшутился он. — Чего изволите? Натали улыбнулась и всё же подошла ближе, аккуратно присела рядом и положила на колени книгу. — Я принесла тебе кое-что, хочешь посмотреть? — Ты и читать умеешь? Натали вытаращилась на него, как будто он сказал самую отъявленную на свете нелепицу. — Конечно, умею. Ты разве нет? — Ну… Умею, конечно, да. Показывай, что там у тебя. Натали прищурилась, но промолчала. В конце концов, кому нужно это самое чтение в деревне, где кроме слежки за гусями нечем больше заняться? Она раскрыла книгу на оглавлении и нашла номер нужной страницы с красивой голой болотницей, которая всё так же продолжала игриво заманивать пальчиком и коварно скалить острые зубки. — Видел когда-нибудь такое, м? — Ух ты! — Миша аж подпрыгнул на месте, а потом с силой протёр глаза. — Не кажется мне, что ли? Но это же… Не бывает такого ведь! Живые картинки? Как? Натали рассмеялась и ткнула пальцем в девицу. — Да это всё ерунда! Ты посмотри, посмотри какое у неё тело, видел ли ты такое? Посмотри, у неё там волосы растут. А у тебя растут? Миша сразу густо покраснел. — Что я такого сказала? У меня вот нет там волос, я могу доказать! А вот у моей матери есть. Интересно, у меня тоже будут? А если не будут? Это значит, что я не выросла? Но я же уже и так выросла, так почему их ещё нет? — размышляла Натали, а потом заметила, как Миша вообще отвернулся от неё, и недовольно схватила его за плечо. — Эй, ты чего? — Да… Нет, ничего. Я… Просто… Натали бросила книгу в траву и уже попыталась развернуть его всем телом на себя. — А ну, говори! — стала допытываться она, а потом завалила его на землю. — Что, у тебя там есть волосы? — И расхохоталась, когда он опять покраснел. — Покажи! — Что? — промычал он. — Нет! Отстань! Нет! Но Натали уже завелась и вовсю хохотала. — Давай, ты мне, а я тебе! Только чтобы по-честному! Снимай свои штаны! — Она быстро поднялась, поставила одну ногу ему на живот и задрала до самого пупка сначала одну юбку, а потом другую. Она подхватила платье подбородком и уверенно приспустила белые кружевные панталоны чуть ниже лобка. Миша таращился на неё, нервными движениями пытаясь развязать шнурок собственных штанов-галифе. А когда он их приспустил вместе с трусами, Натали грустно отметила, что там не было чего-то особенного — того, что она видела у учителя. И волос там тоже не было. Она хотела было хихикнуть, но вдруг ощутила, как горячо всколыхнулась кровь в теле, и на секунду нахмурилась. — Приспусти свои… панталоны пониже, — тихо сказал мальчик и даже шумно сглотнул от постыдности, но Натали не обращала внимания, потому что уже отчётливо чуяла жар в своём теле, который, как ей казалось, не был связан с тем возбуждением, которое она испытывала до этого. Кровь в ней словно вскипела, и Натали даже поморщилась. На бёдрах и животе отчётливо выступили капилляры, а в ушах появился настойчивый стук. Кровь болезненно прилила даже в голову. Натали зажмурилась и сдавленно вскрикнула. А потом всё враз прекратилось. — Пусти! — вдруг закричал Миша. — Гнусный мерзавец! Выродок! Натали открыла глаза и сразу испуганно бросила юбки. На поляне стоял отец с какой-то несвойственной ему небрежностью в облике — лохматый, в расстёгнутом мундире без одного эполета и в порванной у горла рубашке — и одной рукой держал её друга со спущенными штанами за шиворот. Миша дёргался, пытаясь вырваться из хватки, но отец был в три раза сильнее. Он перехватил его за шею и поднял прямо в воздухе. И смотрел он на него с таким отвращением, которого Натали никогда в нём раньше не видела — взгляд его серых глаз был недобрым, страшным, жестоким и властным; настолько ледяным и бездушным, что ей самой вдруг стало здесь слишком холодно. — Я ничего не делала! Это всё он! — закричала она и отбежала в сторону. Но предательские мурашки поползли по спине, когда отец сдавил руку на детской шее, а потом яростно взмахнул своей палочкой. Натали успела только крепко-крепко зажмуриться. «Не смотри, не смотри, не смотри…» — беззвучно шептала она, крепче сжимая закрытые веки, но слышала писки, хрипы и шелест листвы. А потом отец властно схватил её руку. — У-у, — отрицательно замотала головой Натали, не в силах выговорить что-либо внятное. — У-у, у-у… Её вдруг резко и грубо затянуло в пространство, скрутило до хруста костей, а потом яростно изрыгнуло из себя прямо на паркет в бальной зале. Натали громко расплакалась, чувствуя невыносимую боль во всём теле после первого перемещения. Ей словно выкрутили конечности, раздробили колени и вырвали органы через грудь — она думала, что умирает, и поэтому задыхалась, не могла сделать даже маленький вдох. Она держалась за шею, жалобно воздев глаза к потолку. Но отец силой встряхнул её за плечи, заставляя прийти в себя. — Я… не… — она не могла ничего выговорить, чувствуя всепоглощающий ужас. Отец при этом всё так же метал взглядом молнии, и весь воздух вокруг накалился от его неприкрытого гнева. — Кругом один лишь разврат! Какая-то чернь смела залезть в трусы моей дочери! Так я тебя воспитывал? — зарычал он, и Натали вся сжалась, словно пытаясь спрятаться от его ярости. — Вся в мать! Что у вас уже было? — он снова встряхнул её за плечи. — Отвечай мне! — и грубо подтянул на себя, царапая её коленями о́б пол и пачкая собственной кровью из ладони. — Ничего! — пропищала Натали, слёзно поглядывая на отца. Его лицо не выражало какой-либо доброты и тепла, только бешеную злобную ненависть. Брови были сведены вниз, губы плотно сжаты; он пристально смотрел обезумевшим взглядом из-под опущенных век. — Клянусь жизнью, papá, ничего не было! Клянусь! Поверь мне, papá! Прошу! Он замахнулся, и Натали вздрогнула, не смея от него уворачиваться. — Мамочка! Мама! — пискнула она, ловя в его сузившихся глазах такую дикую животную злобу, которой, кажется, человек не умеет испытывать вовсе. Но ничего не произошло. Он опустил руку, легко погасил в себе злость и отвернулся. — Её больше нет, она тебя бросила. Смирись с этим. И не смей выходить за пределы защитного купола — иначе умрёшь. И резко устремился к дверям, которые шумно перед ним распахнулись. Как только он скрылся, Натали опять вовсю разревелась. Она больше не могла сдерживаться и плакала с такой силой, что ей даже нечем было дышать. Боль рвала грудь, а обида терзала в ней душу. Ей стало настолько погано, что захотелось сейчас умереть — только бы всё это не чувствовать. — Почему-у-у! — кричала она и едва не билась лбом о́б пол. — Чем я провинилась?! Что я такого сделала? Рядом возник эльф и попытался ей всунуть склянку с лекарством, но Натали оттолкнула его и выбила её из рук. Она разбилась, а эльф щёлкнул пальцами, и в руке у него появилась новая. — Маленькой госпоже это поможет. Поможет, Пикси знает, — пищал он. — Пикси всё знает, Пикси сделает так, чтобы госпоже не было больно. — Это он тебя заставил?! — закричала Натали. — Он дал тебе эту отраву? Меня все ненавидят! За что меня ненавидят? Почему-у?! — снова заревела она, ударившись лбом о паркет. — Нет! Нет! Это Пикси! Пикси всё знает, Пикси хочет помочь! Пикси сам делал это лекарство! Пикси давал его госпоже, когда ей было плохо, когда госпожа плакала, когда госпожа… — Пикси осёкся, закрыл себе рот и стукнул себя по лбу. — Просто доверьтесь, маленькая госпожа… — умолял он, протягивая склянку с бледно-розовой жидкостью. У Натали из носа текли сопли; она громко шмыгнула и выхватила склянку из рук. Открыла крышечку и выпила зелье одним глотком. Хочет её убить? Ну и пусть! Но на удивление, от лекарства действительно стало вдруг легче. Мысли прояснились, эмоции притупились, и Натали почувствовала огромное облегчение. Словно с неё скинули тяжкий груз чужого убийства, которое теперь она должна до конца пронести на себе. Да и до матери сейчас ей не было дела. Зелье словно отключило в ней чувства — не только плохие, но хорошие тоже. Натали удивлённо посмотрела на монстра. Ненависти к нему в ней сейчас не было, и он показался ей обычным эльфёнком с большими ушами, тонкими ручками и чистой наволочкой вместо одежды. Всего лишь слуга. Ни больше ни меньше. — Maman, она уехала? — спросила Натали, ничего при этом не чувствуя. — Пикси не знает, госпожа. — Почему не знает? Почему ты остался, а не последовал за ней? — Пикси обязан служить дому Романовых по праву приданного вечно, госпожа. Пикси не может уехать, Пикси должен следить за господином и маленькой госпожой. Кто будет вам готовить еду? — удивился Пикси, а потом сразу прижал огромные уши. — Как кто? Кухарка. — Нет, Пикси знает, что теперь это обязанность Пикси. Больше Пикси ничего не знает, — упрямствовал он. — Тогда будь добр, не подавай мне на завтрак поганую кашу. И дай мне ещё это розовое лекарство. — Пикси не может дать, хозяйка всё израсходовала, а точного рецепта Пикси не знает, — виновато опустил уши эльф. — Но его и нельзя пить слишком много, а то можно уже не вернуться к прежнему состоянию. — Тогда оставь меня, — спокойно сказала ему Натали, и он, поклонившись, растворился в воздухе. Сама она отправилась в комнату матери, чтобы лично во всём убедиться. Ей это было необходимо. В покоях maman, как всегда, было слишком тепло. Удушающе жарко. А сладкий запах туалетной воды делал комнату ещё больше непригодной для жизни. Все её вещи были на месте: украшения, корсеты в шкафу, косметика на столе и даже новое вышитое бисером платье угрюмо лежало на кресле-качалке. Всё выглядело так, словно мать в страхе отсюда бежала. Иначе как можно уехать, оставив все свои вещи, которые эта женщина ценила даже больше собственного ребёнка? Натали показалось, что не хватает лишь её любимого покрывала, но она не была уверена, видела ли его здесь в прошлый раз или нет. Что же это… мать боялась отца? Он прислал ей сову? Сказал, что вернётся сегодня? Был ли он зол? Или что-то узнал про любовника? Теперь Натали поняла, почему эти два дня матери попросту было на неё наплевать. Возможно, maman вообще уже даже не было дома. Какое же это предательство… А ведь стало казаться, что мать пытается с Натали подружиться. Снова снискать доверие собственной дочери, которое было так нелепо утрачено. Она сжала кулаки, опять начиная чувствовать злость. И обиду. Что в ней такого ужасного, что всё вокруг рассыпается прахом? В мыслях против воли встал образ отца, который яростно взмахнул палочкой, и Натали всеми силами загнала это воспоминание как можно глубже в себя. Это всего лишь посторонний мальчишка. Случайный прохожий. Ни больше ни меньше. Чувствуя, как изнутри медленно подступает большая тревога, Натали рванула к отцу в кабинет. У неё остался лишь он, и она совсем не хочет быть больше одна. Он ведь не бросит её? Не оставит? Не отнимет у неё себя самого? Дверь в его кабинет была приоткрыта, и Натали на секунду замешкалась. Вдруг сейчас он хочет остаться один? Прожить это горе сам по себе? Может, не хочет с ней теперь говорить? Она незаметно заглянула внутрь, стараясь потише дышать, и увидела, как отец сидит в кресле, хмуро уставившись в потолок. Вокруг него царил хаос, о котором невозможно было даже помыслить: на полках не было книг, пергаменты разлетелись повсюду, и от настенной лампы осталось одно лишь жалкое металлическое крепление. Его чёрная ручная сова недвижимой статуей сидела на подоконнике и смотрела таким осмысленным взглядом, словно в ней внутри засел живой человек. Натали присела на корточки, потому что ей стало тяжко стоять. Отец показался вдруг ей много старше собственных лет. Прожитые годы тенью легли на измученное лицо, сильнее обнажая морщины на лбу и глубокую межбровную складку. Светлые волосы устало опустились на плечи, и их уже беспощадно коснулась серая седина. Он был слишком грустный. Какой-то поникший. И ничего в нём сейчас не говорило о гневе. Натали стало его очень жалко. Она села у стенки и обняла дрожащие ноги. Это она виновата! Она его бросила, и он испугался, что и Натали теперь от него отвернётся. И тогда он навеки останется в одиночестве. Натали разозлилась намного сильнее. Нет! Она не такая! Она никогда его не бросит! Она не поступит так, не сможет уйти! И хоть он показал ей теперь свою обратную сторону, она знала и верила, что в глубине души он совсем не такой. Он её папенька. Её кровь. И они никогда не расстанутся! Натали это знала. Она вдруг снова побежала в комнату матери. Если она станет похожей на маменьку, может, ему легче будет это предательство пережить? Может, легче станет самой Натали? Она влетела туда и первым делом раскрыла лакированный шифоньер. О, какие же там были изысканные наряды! Натали взволнованно стала перебирать одно платье за другим, выискивая среди вороха тканей самое лучшее. Но всё это ей казалось не тем. Слишком розовое, слишком блестящее, слишком прозрачное, слишком пышное, слишком узкое, слишком длинное. Какое-то всё слишком-слишком. Неподходящее. В итоге она решила надеть то, в котором мать восседала на последнем застолье, — с жемчужным корсетом и струящейся полупрозрачной сиреневой юбкой. Оно, конечно, должно было подчёркивать грудь и круглые бёдра, но Натали не обладала ни тем, ни другим, поэтому на ней платье было лишь тряпкой, которая совершенно не подходила ей по размеру. Но она всё равно расправила смятые складки и приспустила шифоновые рукава ниже плеч. Подхватив юбку так, чтобы об неё не споткнуться, Натали добралась до туалетного столика и уселась на мягкий пуфик, осматривая косметику. Она не разбиралась, что здесь нужно и для чего, поэтому оставалось лишь вчитываться в названия на всех этих баночках. Перво-наперво взгляд упал на плоскую коробочку сияющей пудры Silver stone оттенка номер два от бренда Max Factor. Далее она приметила тональный крем Pan-Cake в плоском тюбике от этого же производителя, первую в мире водостойкую тушь от Helena Rubinstein и помаду Tangee оттенка «Tropicana orange» в красивом блестящем позолоченном тюбике, которая больше напоминала цветом морковку. Ещё Натали нашла какие-то крема от Lancome, серебряные щипчики для завивки ресниц, красный лак для ногтей, жидкую подводку, которая очень напоминала угольные чернила, и коричневый карандаш для бровей с гибкой щёточкой на конце. Натали не знала, с чего ей стоит начать, поэтому сперва открыла помаду и немного неряшливо раскрасила губы. Потом она высыпала из баночки в блюдце зелёные тени и как можно аккуратнее пальцем размазала их по верхнему веку. Последним штрихом она с помощью пушистой кисточки нанесла на лицо толстый слой белой пудры, которая сразу скрыла коричневые веснушки. Натали восторженно уставилась в зеркало и отметила, что кожа как будто теперь светится изнутри. Так вот, значит, как её мать делала себе такое ухоженное красивое личико! Любуясь собой со всех сторон и игриво разбрасывая кудряшки, Натали залезла в шкатулку с драгоценностями и достала оттуда всё, что не перепуталось между собой. Ей очень понравился жемчужный браслет, который пришлось надеть в два оборота на тонюсенькое запястье, и та самая вульгарная ожившая подвеска-змея. Когда она уложила её почти у самого живота, в комнату без стука вошёл отец. Натали испуганно подскочила, а он на секунду замешкался. — Papá… — Она сделала не самый умелый реверанс, а потом убрала локоны за уши, смущённо посматривая на него снизу вверх. Заметил ли он в ней перемены? Нравится ли ему? Похожа ли она во всём этом на мать? Правда, ей совсем не хватало каштановых кудрей и крупной груди с упругими ягодицами, но всегда можно попросить Пикси волосы немного подкрасить в коричневый, а грудь у неё, наверное, скоро появится. — Что за цирк? — недовольно скривился отец. — Сними эти тряпки и смой всю гадость с лица, — велел он, а потом подошёл к шкафу. Натали ощутила, как неудобный ком подступил к горлу, а в глазах скопились противные слёзы. Она ведь старалась! Для него! Хотела как лучше! А он… — Это всё надо выкинуть, — распорядился отец и вытащил несколько вешалок с самыми изысканными корсетами. — Нет! — вдруг закричала Натали, чувствуя, как ею опять полностью овладевают эмоции, и ринулась на него. — Нет! Не смей! Она оставила это мне! Не тебе! Она в ярости его оттолкнула, выхватила корсеты, закинула их назад в шкаф и хлопнула дверцей. У отца недовольно дрогнули скулы и слегка искривились тонкие губы. Он отодвинул Натали и снова открыл шкаф, чтобы продолжить своё преступление. — Я сказала, нет! — завизжала она и снова с силой захлопнула дверцы. — Уйди! Не отдам! Ты не смеешь этого делать! Уйди! Пожалуйста, не трогай! — Сними с себя эту шлюшью одежду! — рявкнул отец и схватил Натали за руку. — Тебе только десять! Я не позволю своей дочери носить вещи сбежавшей проститутки! Громкие рыдания вдруг потрясли её грудь, и крупные слёзы побежали из глаз. Она выкрутилась из его хватки. Как он смеет так говорить о своей любимой жене! Как он смеет так говорить о её матери! Как он смеет оскорблять женщину, которая терпела его жестокость и злость, его холодность и упрямство! А Натали, как дура, ещё хотела сделать для него что-то хорошее! — Она не такая! Это ты виноват! Это ты! Ты плохой! Ты! — закричала она и толкнула его прямо в живот. Отец резко развернулся и подошёл к туалетному столику, взял пузырёк туалетной воды и швырнул его в стену. Послышался звон битого стекла и удушающий запах сладости, которым здесь и без того пропитался уже каждый угол. — Не смей! — отчаянно взвизгнула Натали и кинулась к разбитым осколкам. — Они мои! Здесь всё моё! Не твоё! Моё! — Здесь нет ничего твоего! Я покупал этой шлюхе каждую вещь в этом доме, и я имею право всё это выкинуть к чертям собачьим! Он принялся лихорадочно сгребать раскиданные по столу украшения. Натали в истерике рванула к камину и схватила возле него железную кочергу. Она острым концом приставила её к животу. — Оставь! Не смей, иначе я проткну себя этим! Клянусь, я сделаю это! Я сделаю! — захлёбывалась слезами Натали, чувствуя, как трясутся коленки и сжимается в страхе мочевой пузырь. — Уйди… Умоляю, papá! Ты не можешь постоянно всё у меня забирать! Ты не можешь! Он мгновенно развернулся и уставился на неё тем обезумевшим взглядом, которым смотрел, думая, что она занималась непотребством со своим другом. Глаза его сузились под гнётом бровей, а желваки заходили в разные стороны. Натали испугалась и сразу попятилась от него задом, жалея, что вздумала угрожать, но почти сразу уткнулась в камин. Дальше идти было некуда — если только до самого конца. Она сильнее придавила кочергу, умоляюще смотря на отца. — Не подходи… Он, в свою очередь, не отводя разъярённого взгляда и удерживая её внимание на себе, бросил украшения на кровать, аккуратно приблизился, а потом схватил за руку, в которой Натали держала кочергу, и выкрутил её в сторону. Ей стало больно, и она бросила железку на пол. А потом не успела опомниться, как отец влепил ей тяжёлую болезненную пощёчину. Кожа загорелась так сильно, будто на неё плеснули кипящее масло. Натали схватилась за щёку, испуганно смотря на отца. Он весь побелел от собственной злости, а в глазах у него плясало подлинное безумие. Он замахнулся снова, и Натали трусливо закрылась руками. Но второго удара не было. Он только убрал её руки и, с трудом сдерживая в себе гнев, процедил сквозь зубы: — Ещё раз наденешь на себя что-то из этих вещей — и я их сожгу. А потом кинул ей по́д ноги палочку — кизиловую палочку маменьки. Натали, не веря своим глазам, присела на корточки и прикоснулась к ней, но как только она взяла её в руку, зелёное древко с плетущейся по нему коричневой лозой вдруг сильно ударило током. Натали в страхе отбросила её в сторону. А потом снова осторожно посмотрела на отца исподлобья. Разве можно уехать куда-то без своей третьей руки?.. — Её она тоже оставила тебе. И другой у тебя никогда уже больше не будет. А теперь посиди здесь и подумай над своим поведением. И он снова стремительно скрылся за дверью, заодно прихватив с собой проклятую кочергу. Натали бессильно сползла вниз, облокотившись спиной на решетку камина. Ну почему он такой? Она закрыла опухшие глаза. В носу уже щипало от мерзкого сладкого цветочного аромата, который впитали в себя даже стены. Натали захотелось вернуться в свою комнату. Или, на крайний случай, впустить в эту немного уличной свежести. Она встала и поплелась до окна. Кое-как раздвинула плотные бордовые шторы и дёрнула ручку на раме высотой до самого потолка. На улице тем временем уже сгущались осенние сумерки. По небу плыли тяжёлые тучи, которые не предрекали чего-то хорошего — позднее лето заканчивалось так же стремительно, как началось всего три дня назад. Ручка, наверное, была сломана. Натали подёргала её ещё несколько раз, убедившись, что окно никак не откроется. Видимо, ей судьбой предначертано провести свою жизнь в проклятой розовой комнате. Но грозные чёрные двери тоже не поддали́сь. Натали, чувствуя нарастающую тревогу, начала дёргать ручки в виде колец в ноздрях позолоченных львов снова и снова — безрезультатно. Она ударила кулаком. — Выпусти меня! Выпусти! — закричала Натали, понимая, что отец так её наказал. И ей сделалось страшно. Она закричала сильнее и стала бить дверь ногой, в душе понимая, что это ей никак не поможет. — Открой дверь, papá! Пожалуйста! Я боюсь темноты! Я боюсь быть одна! Открой! Но он не открыл. И не пришёл в эту ночь, как не пришёл и на завтрашний день, и через день, и даже через неделю. Всё это время Натали только и делала, что спала или пялилась в потолок с утра до́ ночи. Еда появлялась сама по себе. На завтрак Пикси готовил яичницу или тосты с вареньем; на обед — куриный бульон, кислые щи, запечённую рыбу с картофелем, жареных рябчиков, куропаток или телячье рагу; на ужин он приносил оладушки из картофеля, кулебяки и пироги с капустой и осетриной. Натали уплетала всё до последней крошки. Но больше всего она любила десерты — компоты, ягодные суфле, холодные кисели со взбитыми сливками и самые вкусные лимонные торты. Каждый вечер Пикси делал ей горячую ванну с целебными травами и зорко следил за ней во время купания. — Отвернись, — в самый первый раз велела Натали, прикрывая наготу своим новым белым платьем, больше похожим на саван для мертвецов. — Не позволено, госпожа… — сказал Пикси и виновато опустил уши. Вероятно, следил, чтобы она себя не топила. Первые дни Натали из-за этого горько плакала. Следом стала беситься и ненавидеть отца, придумывать планы побега из дома. Но потом она остро прочуяла своё одиночество. И как-то немного угомонилась. Она больше не надевала чужую одежду, не притрагивалась к косметике, которая со временем покрылась толстым слоем удушливой пыли, и даже не пыталась сопротивляться. И хоть в комнате круглосуточно был растоплен камин, Натали стало казаться, что она погружается в зимнюю спячку. Спать уже хотелось всегда, и аппетит постепенно снижался. Блюда всё чаще исчезали нетронутые. А у Натали уже не хватало сил даже на то, чтобы просто помыться. Как-то она снова лежала в кровати и бесцельно пялилась в потолок, когда к ней на нос спустился пушистый серый паук. Мысли в голове уже стали слишком тяжёлые, разум её истончал, износился, и временами казалось, что Натали находится за гранью этого мира. Мышление настолько замедлилось, что она даже не успела сообразить, что теперь происходит. Пялилась на паука, чувствуя, как он перебирается прямо на лоб. Он совсем не пугал, и Натали спокойно взяла его в руку. Он был красивый — большой с чёрным ромбовидным узором на спине, — и Натали отметила про себя, что ей наконец-то что-то понравилось. Поэтому она с трудом, но поднялась, чтобы доползти до туалетного столика и отыскать среди всего этого барахла маменькины пяльцы с большой толстой иголкой. А когда нашла, то живьём насадила на иглу несчастное насекомое. Аккуратно проткнула в самое брюшко. А потом поднесла паука ближе к глазам и бесчувственно наблюдала, как он извивается во все стороны, дёргает тонкими лапками и тешится надеждой куда-то сбежать. Натали спрятала его в коробке из-под старого крема, где хранила маленькое кольцо с мёртвой мухой, и теперь каждый день находила в себе силы туда заглянуть, чтобы посмотреть, как он медленно умирает. Но даже это ей в итоге наскучило, ведь совсем скоро он всё-таки испустил свой ничтожный паучий дух. Оставил после себя только высохший панцирь, который очень красиво смотрелся бы в жёлтом камне из янтаря. И тогда Натали захотела нового паука. Она оживилась и облазила каждый угол в этой комнате в надежде отыскать себе развлечение. Заглянула в каждую нишу, подняла каждый листочек и баночку и даже забралась на занавески. Как ни странно, эта охота в итоге стала той ниточкой, которая помогла ей удерживаться в реальности, сопротивляться, перестать погружаться в это сонливое безразличие. Она помогла ей вкусить эту жизнь. И одновременно прочувствовать смерть. Натали больше не сдерживалась и плакала. Давала волю эмоциям. Она горевала по своему другу, оплакивала своё одиночество, скучала по матери и любила отца. В ней оказалось так много противоположностей одновременно, что это снова стало невыносимо. И она вовсе не понимала, что для неё теперь лучше: безразличие ко всему или переполненность чувствами? Любовь или ненависть? Дружба или одиночество? Ей нужно страдать, чтобы что-то понять, или ей нужно заставить страдать кого-то ещё? Но сколько бы она ни раздумывала, всё неизбежно сводилось к тому, что она вся неправильная. И что жизнь у неё отвратительная. И никогда у неё не будет всё как у всех. И даже чью-то любовь ей, оказывается, надо заслуживать, ведь если её личность не любит отец, то что говорить о ком-то ещё? Да и нужно ли ей кого-то любить, или, может, ей легче кого-то убить? Такие раздумья моментально погружали в отвратительный стыд. — Замолчи, замолчи, замолчи… — говорила себе Натали, жмуря глаза и пытаясь прогнать ненужные мысли. Словно бы кто-то другой говорил за неё в голове. Нашёптывал страшные вещи, от которых у неё пробегали мурашки. Она сразу начинала царапать запястье иголкой, пытаясь сей голос в себе заглушить. А потом снова возвращалась к коробке с заколотым пауком и подолгу его рассматривала. И опять боролась с голосом в голове. Боролась сама с собой. И этот круг никак не заканчивался. Пока через две недели не вернулся отец. Он, как и обычно, вошёл к ней без стука, когда она уже закончила вечернее купание и переоделась в ночную сорочку. В этот раз от небрежности в его облике даже следа не осталось: волосок к волоску, застёгнутые пуговицы до самого горла, пришитые эполеты и кинжалы на своём месте в набедренных ножнах. Наверное, на работе и вне семейной жизни он тоже не давал никому продохнуть и требовал от других строгого соблюдения регламента и каких-то навязанных правил. Натали хотела было кинуться в его объятия, но вовремя спохватилась и сделала реверанс. — Papá, — поклонилась она и осталась стоять на месте, ожидая дальнейших распоряжений. Он возвышался над ней, как двухметровая неживая скульптура, и Натали вдруг почувствовала себя беззащитно. Она теперь знала, что отцу вовсе несвойственны ласка и душевная обходительность. Он их совсем не приемлет, и лучше будет, если она тоже сделается холодной и безразличной — хотя бы в его присутствии. — Доброй ночи, — тихо сказал отец, подошёл ближе и вежливо коснулся губами её руки, как будто она была не его дочерью, не плотью от плоти, а просто чужой посторонней дворянкой благородных кровей. — При желании ты можешь вернуться к себе, Пикси всё подготовил. — Спасибо, papá, но я уже привыкла быть здесь. Если ты не возражаешь, я останусь в этой комнате, — сказала Натали, сжимая длинный рукав, под которым прятала расцарапанное запястье. — Как пожелаешь. К сожалению, я не задержусь надолго, у меня есть неотложные дела государственной важности. Если что-то необходимо, то обратись к Пикси, он выполнит всё, в пределах разумного. Я буду у себя в кабинете, а через два дня снова покину поместье. Мне будет приятно, если ты спустишься к завтраку в общую гостиную и мы проведём утро вдвоём, — сказал он так, словно ничего не происходило, словно не он её ударил и запер на две недели, как в клетке, словно не его бросила жена и словно не он недавно убил человека. Натали сразу согласно кивнула, а он вежливо склонил голову и спокойно скрылся за дверью. Натали в очередной раз поразилась его деланному бездушию и поудобнее устроилась на кровати. А сама она далеко ли ушла от него? Или паук чем-то ей успел насолить? Или, может, жизнь паука не имеет значения? А почему тогда чья-то другая жизнь должна быть для кого-то важна? Если представить, что он такой же паук… Натали сразу сама от себя отмахнулась и накрылась одеялом с головой. Ей моментами ещё было тревожно и страшно, но она теперь привыкла быть в одиночестве. Однако, уже почти засыпая, она бездумно понюхала свою руку, которой касался отец, и сквозь сон почувствовала аромат его туалетной воды. Натали улыбнулась, погружаясь в сладкую дрёму. Ей сразу стало немного спокойнее, словно он теперь находился с ней рядом. И она уже готова была простить ему даже жизнь несчастного «паука».