Говорят, тут обитает нечисть

Перед церквушкой спокойно. Тут сад яблоневый аккуратно высажен и на деревьях крупные красные плоды красуются. Наверняка сочные, которые под зубами хрустят, а потом проливаются сладким соком по подбородку. Тут газон идеально выстрижен и небольшая беседка прямо на нём, скрывающая её деревянные балки от посторонних глаз плющом. Плющ разросся на высокие стены церкви, плетясь вверх, врезаясь в камни. Тут надпись на стенде: «Каждая заблудшая душа найдет здесь свой приют и путь искупления.» Шань фыркает невесело: каждая, как же. Да стоит ему рассказать священнику, что у него уже пару раз встал на парня, как тот выпрет его из церкви, прилюдно на хер пошлёт, ещё и скажет, чтобы не возвращался. Тянь около машины стоит, расслабленно о неё опираясь, тянет сигаретный дым и косится на небо, которое облаками затягивает. Рыжий тоже неосознанно на него смотрит. Не на небо. На Тяня. Потому что каждое небрежное движение у него каким-то неведомым образом пластичным выходит, словно бы этот хер на подиуме и на него тысячи камер направленны. Рыжий отворачивается, отходит подальше, чтобы не ощущать его присутствия, но внутренний радар услужливо оповещает: оно позади, в ста двадцати дюймах. В девяносто восьми. В пятидесяти девяти — опасная близость. Перемещается Тянь бесшумно. Рыжий ещё дальше отходит, но выдохнуть всё ещё не может. Не может воздухом надышаться, который сладким яблочным ароматом охвачен, потому что полтора часа в машине с этим вот провел. С запахом его одеколона и свежести после душа. С непривычно притихшим Тянем. С желанием на ста шестидесяти дверь автомобиля открыть и выпрыгнуть на ходу, потому что он больше так не может. Диссонанс внутри дичайший. Желание свалить в дальние ебеня перекрывает желание его коснуться. И когда то, что внутри натянуто лопнет — он так и сделает: либо свалит, либо коснётся. Рыжий шагает быстро ко входу, двери которого распахнуты настежь. Внутри церкви тишина гробовая. Только толстые белые свечи огнём потрескивают. Тут свод высокий и деревянные лавки, для прихожан в два длинных ряда расставлены. На одной из них женщина сидит с опущенной головой, бормочет себе что-то под нос, никого не замечая. На ней одежда старая, поношенная, грязная кое-где. Шаги гулко от белых стен отражаются и Рыжий себя всё неуютнее чувствует. Его семья никогда верующей не была и в таких местах он не бывал. Только в фильмах видел. И тут как в фильме, ей-богу: тихо, спокойно. Тут пахнет воском и лёгким благовонием ладана с терпкими хвойными оттенками. Голова тут же кружиться от чего-то начинает и Рыжий испытывает стойкое, нарастающее желание и отсюда свалить, оставив на Тяня разговор со священником. Ну не знает он как с ними общаться. Никогда не говорил. Да и в голове подозрительно пусто, словно все мысли разом вымыло, стоило рыжему порог переступить. Все мысли кроме одной: Тянь. Она всё сформироваться никак не может. Просто Тянь. Точно Рыжему тут выбор предоставляют: думай о нём что хочешь и ни в чём себе не отказывай. Тянь Рыжего нагоняет, легко плечом его касается, когда вышагивает рядом. От него табаком несёт и этим одеколоном проклятым, который перебивает ладан и воск. Который заставляет Рыжего отпустить себя на секунду и ни в чём, сука, себе не отказывать — затянуться им под завязку и чуть не наебнуться в следующие пару шагов. Ковер тут скатался немного, а ноги у Рыжего натурально заплетаются. А у Тяня рефлексы развиты хорошо, потому что он Рыжего под руку подхватывает, когда тот уже готовится сгруппироваться, чтобы упасть правильно — без травм. — Порядок? — тихий голос Тяня, который его руку отпускать даже не думает — громовым раскатом внутри проносится. Порядок, конечно. Полный. Если перманентный пиздец, вроде этого порядком считать можно. Когда внутри снова что-то тянет. К нему. Теперь уже отчётливо. Рыжий руку поспешно вырывает, стараясь на Тяня не смотреть, бормочет тоже тихо совсем: — Ага. Двери, что прямо за кафедрой распахиваются и Рыжий хмурится на священника, который в них показывается. Личность колоритная — сразу видно. Рыжий такого не ожидал. Такого, у которого чёрная ряса в пол с белой жёсткой вставкой в воротнике и совершенно неожиданно — аккуратная бородка, что щетиной по щекам идёт и захватывает подбородок. Не типичная длинная, а почти модельная — короткая. Ему от силы лет тридцать и ямочки на щеках, когда он улыбается. Он неловко руками разводит, точно приглашая: — Добро пожаловать. Вы новенькие в нашем районе? — голос глубокий, громкий, на который женщина голову вскидывает и сразу косится на Рыжего с Тянем. С интересом разглядывает с ног до головы, фыркает не то на форму спортивную, слишком открытую для такого места, не то на что-то, что сама себе уже выдумала. Здешний народ от городских отличается: почти все с загоревшей кожей, которую солнце каждый день на полях обласкивает, чуть коренастые, доверчивые и людям косточки перемыть заезжим любят. А вот святой отец явно не уроженец этого места, или просто на солнце редко выходит — у него кожа светлая и руки слишком изящные, для человека на полях выросшего: с длинными пальцами, которыми тот ворот то и дело поправляет, дожидаясь, пока к нему подойдут. — Отчасти. — Тянь головой ему в приветствие коротко кивает и руку подаёт, останавливаясь прямо напротив кафедры. Рыжий всё ещё взгляд женщины на себе чувствует. Она точно на части его разложить решила и каждую в отдельности рассмотреть. И почему именно его, а не Тяня, как с тем обычно бывает — не ясно. Ему-то на эти взгляды поебать. А Рыжий вот ёжится, плечами ведёт, разминая их от напряга. Только вот физически его не снять никак. Даже если встряхнуться — взгляд, по спине блуждающий не скинуть. — Наш приход ориентирован на всех, включая, кхм… — святой отец многозначительно брови приподнимает, запинается на долю секунды и продолжает уже более уверенно. — Парочки. Любые. Он небрежно разглаживает красную ткань на кафедре, поправляет цветы такие же жёлтые, как и у Пинга на кухне и переводит взгляд с Тяня на Рыжего. И до рыжего не сразу доходит чего это он так улыбается. Натянуто слегка, но с теплом, как будто ему тоже не по себе. А потом осознанием по темечку, точно битой даёт. Парочки. Любые. Рыжий хмурится и произносит неконтролируемо громко: — Мы не! — его вскрик прокатывается по просторному помещению, ловя взволнованное эхо. Рыжий губы пересохшие облизывает и выдыхает уже спокойнее, но всё ещё ломким голосом. — Нам можно говорить в другом месте? Справа смешок Тяня слышится, которому, кажется, всё равно на то, что священник о них думает. Кажется, ему так даже больше нравится. Блядь. Безумие какое-то. Потому что на скулах опять краснота проступает вразрез возмущению Рыжего. Потому что когда злятся, черт возьми, не краснеют. И не представляют каково это вообще — с Тянем в паре быть. Какая там манна небесная снисходит на бедные головы тех, кому не повезло с ним в отношения ввязаться. Господи, спаси их грешные души. — Да, прошу. Мой кабинет. — святой отец указывает на комнату из которой только что вышел и пропускает их вперёд. Рыжий плечо к шее прижимает, когда шёпот на самое ухо слышит: — Может нам стоит притвориться, м? Ты только представь… — Тянь каждое слово вкрадчиво произносит, с расстановкой, чтобы Рыжий представил. В красках. В подробностях, за что получает локтём под рёбра и придушенно смеётся. — Отвали. — шипит Рыжий сквозь зубы. Тут окно нараспашку открыто и запах яблоневых садов ещё чётче ощущается. Представлял он уже, блядь. Тут старенькое радио на рабочем столе притаилось с вытянутой вверх антенной. Так представлял, что едва себя удержал, чтобы в душе не подрочить, потому что перед крепко зажмуренными глазами услужливо представал Тянь без хре́новой майки, с выпирающими бедренными костями и потрясающим, господи, прессом. Тут книг много, которым места в шкафу не хватило и их аккуратно стопками на пол уложили, прямо около окна. И стояк неконтролируемо кровью наливался даже под тугими струями холодной воды, которая напряжение лишь увеличивала. Книги все старые, но пыли на толстых корешках не видно, точно каждую из них недавно только недавно прочли. Может нам стоит притвориться? Рыжий психованно майку одёргивает просторную, под которую ветер из открытого окна пробирается: может тебе на хер пойти, блядь. А внутренний голос с издёвкой добавляет: на твой, да? Рыжий выдыхает шумно, упорно разглядывая стены со стареньким обоями, на которых рисунки соцветий. Может нам стоит… Головой встряхивает, точно это поможет в себя прийти. И не помогает, блядь, потому что: а может и стоит. Вот может быть сдаться, на хуй всё послать и… Рыжий проходит вглубь, чуть в стену не выжимается, пропуская святого отца к его рабочему месту и думает: хватит, блядь. Просто — хватит, ладно? — Можете звать меня Лю Шоушан. Так вы тут недавно? — священник указывает на два свободных стула, напротив стола, а сам присаживается за кресло. — Свежего яблочного сока? Предлагает и тут же к кувшину прозрачному тянется, на дне которого осадок бледный. Сок явно только что из холодильника — по бокам кувшина конденсат собрался мелкими капельками, которые стекают на стол небольшой лужицей. Его явно отжали из тех яблок, что в саду на деревьях растут. И Рыжий чувствует, что у него в горле пересохло. Ещё с того самого момента, когда Шоушан предположил, что они пара. Пара, блядь. Рыжий уже готов всем известным богам молиться, чтобы и эта мысль на подкорку засевшей пленкой не отпечаталась. Но она отпечатывается против воли, нашептывая тихо: не попробуешь — не узнаешь. А чего там узнавать? Ну, классно наверное, да? Все с ним мечтают как минимум зависнуть после работы, и как максимум проснуться поутру в его постели. И никто не знает где он живёт. Потому что те, кого Тянь с собой уводил — оказывались в отеле. По слухам. Рыжий не подслушивал. Просто за соседним столиком в кафетерии слишком громко об этом говорили. Настолько громко, что ему есть сначала перехотелось, а потом и вовсе мутить начало до того, что он рванул из кафетерия на всех парах чёрт знает куда. Куда глаза глядели — туда и рванул, только бы подальше. Только бы не слышать и уж точно не представлять как там ему с кем-то классно было. Теперь куда бы Рыжий не пошёл — везде только о Тяне и слышит. Слышит не то, что понравиться может и вслушивается, как поехавший, захлёбываясь от злости. Не попробуешь — не узнаешь. Рыжий головой отрицательно качает, отодвигая свой стул от Тяня подальше: — Нет, спасибо. Даже пробовать не станет. Травиться не станет. Не нужно оно ему — решил ведь уже. Чуть-чуть перетерпеть нужно, чтобы привычка пагубная отпустила. А за ней и мысли отпустят. А за ними и дышать легче станет и лёгкие вместе с сердцем сбои ловить больше не будут. И всё снова хорошо станет. Стабильно, а не вот так — непонятно, эмоционально и въёбывающе. — Мы по делу, святой отец. — Тянь выглядит так, словно ничего Рыжему и не нашёптывал, спокойно у священника интересуется, расслабленно опираясь предплечьями о стол. — Вы ведь наверняка всех своих прихожан в лицо знаете? Расслабленно, блядь. А Рыжий дерганный весь. Рыжий на нервах — ёрзает на стуле задницей, точно на сидушку кнопок канцелярских насыпали и майку всё одёргивает вниз. Рыжий не знает как себя в таких ситуациях вести. Как вообще правильно. И как расслабиться, когда рядом это — не знает. Внутренний радар не утихает: одиннадцать дюймов — критическая близость. А отодвигаться больше некуда — кабинет крошечный совсем, разве что со стула вскочить и на подоконник, позади святого отца усесться. Тоже не вариант — тогда он ровно напротив Тяня окажется. Глаза в глаза. Так ещё хуже будет. Так вообще захочется из окна спиной назад выпасть, головой о камень приложиться и сделать вид, что вообще всё забыл. Напрочь. И этот вариант уже не таким уж безумным Рыжему кажется. — Так и есть. — Шоушан кивает в подтверждение, улыбается мягко. — Городок небольшой и все от мала до велика ходят ко мне причаститься. Он на блаженного чем-то похож. Ну, на сумасшедшего немного. Спокойный слишком, к такому если подойдёшь дорогу спросить — он объяснит подробно, а потом рукой махнёт на всё и проводит, даже если куда-то спешит и ему вообще в другую сторону надо. Глаза у него добрые, щенячьи напоминают, с веками верхними слегка опущенными, что взгляд жалостливым делает. И каким-то слишком уж понимающим. Рыжему немного стрёмно за свои мысли перед ним становится. Он горло прочищает и старается помягче говорить: — Вы отпускаете горожанам грехи? За окном детские возгласы слышны и звуки ударяющегося по земле мяча. Птицы поют как-то слишком уж звонко, не то, что в городе. И откормленный глухарь по траве важно вышагивает. Тут реально спокойно. Сюда люди приходят очиститься и в тишине посидеть, насладиться ею. Рыжий это спокойствие всеми фибрами ощущает, но в себя вобрать его никак не может. Блядские одиннадцать дюймов покоя не дают. — Я позволяю им высказаться. Я открываю их душу, принимаю их мрак и вселяю в них надежду и слово господне. — Шоушан поясняет, мягко жестикулируя. Это, должно быть, профессиональное. Его жесты точно в транс вводят — лёгкие, уравновешенные, плавные. В нём, кажется, миролюбия очень много. И какого отрешённого тепла, которое не напрягает. Которое он готов давать только тем, кто принять его готов. Он будто мир только в светлых тонах видит, даже не догадываясь о настоящей тьме, которая рядом с ним обитает. — Многим помогло? — Рыжий брови вскидывает. Вся эта чушь про мрак, надежду, открытые души — херня полная. В мире всегда было добро и зло. И как ты душу зла не открывай, как наизнанку её не выворачивай — зло остаётся злом. И оно возьмёт верх рано или поздно, в этой самой открытой душе. Рыжий знает. Слишком хорошо знает. Ещё помнит. Ещё болит. — Я вижу, вас что-то тяготит. — Шоушан приосанивается, мажет по Рыжему мягким взглядом, голову на бок чуть склоняет. — Мы можем поговорить в исповедальне, если вам будет угодно. Рыжий слегка виснет на его словах, представляя, как он прячется за перегородкой, прислонившись к ней щекой и в красках рассказывает о том, что с ним произошло за последние недели. Напарник новый, ага. Стрёмный, пиздец. Херню всякую вытворяет. Несёт полнейшую чушь до того, что его рот прикрыть хочется. Своим. Как вам, а? Вот это исповедь, святой отец. Вот это страсти в охотничьих кругах, да? Как, говорите, избавиться от желания его не то убить, не то трахнуть? Либо и то и другое сразу, только в обратной очерёдности. Рыжий же не полный извращенец, чтобы с мёртвыми сношаться. Он всего лишь, — подумаешь, блядь — тащится от Тяня. — Боюсь, меня уже ничего не спасёт. — он качает головой, словно точку на этом ставит, ему и исповеди самому себе сегодня в душе достаточно было, настолько искренней, что ещё полдня яйца болели. — А что на счёт вас? — Я каюсь каждый день в молитве. — Шоушан приподнимает крест, что у него поверх рясы болтается и показывает его Рыжему. — Как же ещё избавиться от того груза, что ложится на плечи священника, который выслушивает прегрешения прихожан? Рыжий бы предложил пару вариантов, да только они священнику вряд-ли подойдут. Напиться в хлам, к примеру. Хороший способ — действенный. На сеанс к психотерапевту отправиться, оставить у него немерено бабла и получить заветный рецепт на препараты, которые обычным смертным не продают. Которые стоит только под язык положить — как тут же спокойствие наваливается на тело. И уже не до чужих грехов, не до своих — вообще не до чего. Правда, безмятежность эта длится ровно до того момента, пока таблетками закидываешься. А после, уж простите — после пиздец. Рыжий задумывается, дёргая нитку внизу майки и отмирает, только когда после долгой паузы Тянь голос подаёт: — Госпожа Сюэ Кан была вашей прихожанкой? Рыжий непроизвольно взгляд на него кидает. Не то, чтобы смотреть на него вообще хотелось. Просто по привычке. Чтобы за секунду успеть считать на его лице эмоции и тут же отвернуться. И не смотреть ещё минут пять. Хотя бы, блядь, пять. Потому внутри уже канатом дёргает, чтобы повернулся через две. Не то минуты, не то секунды. Это уже не так важно, потому что дёргает постоянно. А если Тянь не рядом — дёргает его найти взглядом. Просто так. — Она и есть. — Шоушан хмурится слегка, руки на груди скрещивает и произносит взволнованно. — Кто вы такие и почему о ней спрашиваете? Говорит так, словно Сюэ Кан важна для него. Словно он её защитить пытается. И смотрит обеспокоенно. Мажет пальцем большим по кресту, поднося его к губам скорее на автомате. — Видите ли, она нарушила закон и долгое время не появляется дома. — Тянь только плечами пожимает. Рыжий не видит, Рыжий, блядь чувствует. Любое его движение, любое перемещение в пространстве точно красной мигающей точкой в мозгу отражается: десять дюймов. И десять — это предел, если честно. Одиннадцать ещё куда не шло. А при десяти — снова тот же запах, который в машине даже свежим полевым ветром не вымывался. При десяти — снова фантомным жаром по нижней губе, по щеке костяшками. При десяти — температура вверх резко подскакивает. При десяти — дышать трудно становится, точно Рыжего банкой без прорезей к воздуху накрыло и кислород слишком быстро кончается. Дышать остаётся только Тянем. — Вы те люди, которые беседовали с ней? — Шоушан щурится недоверчиво и неодобрительно языком цыкает, головой отрицательно качает. — Она рассказывала про двух людей из управления. — Так она была тут? — Тянь перепады температур не чувствует. У него на лице даже мускул не дрогнул. Он на беседе сосредоточен полностью. А Рыжий всё сконцентрироваться не может. Потому что: может нам стоит притвориться? Потому что Рыжий притворяться не умеет. Рыжий и так, блядь, может. Ему даже притворяться не нужно будет. Только от процесса кайф, как наркоману в ломке, ловить. Вмазываться по полной, чтобы потом отвыкать в разы труднее было. Вот так вот прям — с десяти дюймов расстояние в миг до пяти сокращая, к Тяню придвигаясь. Ноги расставить так, чтобы его ноги коснуться. Плотно. И дышать уже полной грудью. И не ощущать уже сладкого яблочного аромата. Только его. Словить его взгляд удивлённый, который тут же по-доброму смешливым становится и им тоже вмазаться. Ну давай притворимся, чё. Видишь, как я умею? Правдоподобно, ага. — Что вам от неё нужно? — святой отец вперёд наклоняется, подбородок усиленно потирает, вздыхает тяжко. — Не поймите меня неправильно, но я обязан защищать людей, которые приходят ко мне за помощью. И объяснений ждёт. Рыжий тоже объяснений ждёт. От себя: это чё за херня сейчас была? Это само как-то получилось. Бесконтрольно. Его просто радаром тянуло, канатом внутри дёрнуло, вот и… Вот и всё. Объяснений больше нет. Потому что дышать хочется. Потому что не надышаться им, блядь. — Слушайте, не препятствуйте следствию и скажите нам где она прячется. — Рыжий устало лоб потирает, откидывясь на спинку стула. Задевая Тяня локтем. Задевая в себе нервы оголённые. И тащит от этого так, что руки в замок сцепить приходится, только бы снова так не сделать. И так уже вмазался. И так уже ближе некуда. И так хочется, чтобы дюймов и вовсе не осталось. Святой отец, я согрешил… — Она не прячется. Давайте начистоту. — Шоушан сглатывает шумно, глаза опускает, взвешивая что-то и взгляд решительно на Тяня поднимает. — Я знаю, что Сюэ Кан не человек. И теперь я понял откуда вы. — он рукой неопределенно взмахивает. — Вы вломились в её дом, попытались вывести её из себя, соблазнив свежей кровью, так у нас действует закон? Это низкий поступок. Рыжий пытается думать о деле, а получается только про затяжную зелёную линию, которая в фильмах на реанимационном аппарате тянется с противным писком. Которая полный пиздец обозначает. Герой фильма сдается и склеивает ласты. Рыжий сдаётся, потому внутри наконец тянуть перестаёт. Внутри полный штиль, граничащий с бурей. Внутри чёрт знает что. И радар уже не красным мигает, а правильным зелёным. Уже не просит покинуть опасную зону. Убеждает в ней остаться и посмотреть что будет — интересно ведь. Увлекательно. Захватывающе. Он спрашивает, чисто на автомате ероша волосы и снова Тяня локтем задевая: — То есть, на одной из исповедей она заявила, что согрешила и пила людскую кровь? И тот от прикосновения не уходит. Тот сидит так, будто пошевелиться вообще боится. Даже не дышит. По губам языком пару раз только проходится. Ещё раз. Рыжий с удовольствием отмечает: не-е-ервно. Неужто удалось его из себя вывести. Неужели на лице красивом больше нет этого самообладания хвалённого. Есть смятение, есть ступор, к которым Тянь прислушивается напряжённо. — Не совсем. По началу она была заблудшей душой. — Шоушан куда-то за спину рыжему смотрит, вспоминая. — В её сердце поселилась чернота и строптивость. На первой исповеди она назвала меня папочкой и пожаловалась, что была плохой девочкой. На вопросительный взгляд Рыжего, священник только руками разводит. Выдыхает, надувая щёки и замечает гусеницу, которая по столу ползёт. У Рыжего первая мысль в голове: пришибить её нахер. Неприятные они создания, да и трогать их противно. Он про Тяня по-началу так же думал. А теперь вот… Теперь намеренно его коснулся. Дважды. И ладно — два раза это ничего. Ведь один — случайность. Второй — интерес. А третий — уже система. До системы пока не дошло. И Рыжий надеется, что, блядь, не дойдёт. Шоушан совершенно по иному думает — осторожно руку этой ползучей твари подставляет. Та забираться по тонким аккуратным пальцам не спешит. Вздымается всем телом, точно проверяет что это за херня огромная перед ней только что опустилась и напугать её пытается. А потом, потихоньку прощупывая почву, всё же оказывается на ладони. Святой отец улыбается ей мягко, к глазам подносит — любуется. Поднимается с кресла и перевесившись через окно, пересаживает её на листы раскидистого дерева. Он поворачивается, опираясь о подоконник, руки на груди складывает и смотрит на Рыжего строго, который фыркает: — Я даже не удивлён. — Это не отменяет того, что с тех пор она изменилась. В нашей церкви она уже больше пяти лет и с тех пор она совершенно по иному воспринимает многие вещи, в том числе и процесс питания. — Шоушан сметает со стола очки, протирает и продолжает Рыжего взглядом сверлить. Понимает, что тому вообще эта тема с вампиршей неприятна. Не доверяет он ей. Как только в дом её зашёл — понял, что там не чисто что-то. Слишком по-людски. Слишком обжито, хотя вампиры обычно локации только так меняют — в управлении не успевают новые адреса записывать. — И людскую кровь она больше не пила? — у Тяня голос хрипотцой схвачен, что, похоже, только Рыжий замечает. Замечает и ликует внутренне: довел таки. Получите, блядь, распишитесь. — Насколько мне известно — нет. Она честна со мной. — возмущённо отзывается Шоушан, кивая на Тяня. — А ваш поступок вынудил её явиться ко мне среди ночи, взволнованную и подавленную. Вы не задумывались, почему она бежала? Рыжий задумывался. Потому что от таких, как они — нечисть обычно наутёк бросается. Потому что убить в два маха могут: одним голову отсечь, вторым брюхо вспороть, чтобы опилок туда напихать. Бегут, потому что закон нарушили. — Потому что возможно, она причастна к преступлению. — Рыжий голову на бок склоняет, следя за реакцией святого отца, который с ним, кажется, не согласен. — Она избежала его. — твёрдо произносит он. — Если бы Сюэ Кан не убралась из дома, она бы не смогла удержаться. На вампиров человеческая кровь влияет одурманивающе и не все могут справиться с жаждой. Вам повезло, что вы встретили именно её, иначе трагедии было бы не избежать. И в своих словах он уверен. Верит ей непоколебимо. В неё верит и в её силы. Но единственный урок, который Рыжий из жизни уяснил — доверяй, но проверяй. А если уж убедился — бей без промаху, чтобы меньше боли и мгновенная смерть. — Точно, в вашем приходе стало бы на одну вампиршу меньше. — он головой утвердительно качает. И машинально проверяет клинок. С ним всегда спокойнее. — Вы не верующий, так? — Шоушан снова смотри на него жалостливо, как потерявшийся щенок. Если он так же на прихожан пялится — понятно почему они на него всё дерьмо выливают, да о грехах рассказывают. Тут попробуй не расскажи. — Я верю в закон. И не могу поверить в то, что нечисть находит приют в церкви. — Рыжий хмурится, поджимая губы: доверять кому-то вообще опасное дело. С законом всё проще некуда — его всего лишь нарушать не стоит. С ним всё предельно понятно. — Вы думаете, нечисть не может обрести веру? — священник брови вопросительно вскидывает, дожидается кивка от Рыжего, переводит взгляд на Тяня, который задумчиво губу зубами мучает. — Порой в жизни случаются вещи, после которых вера — единственный способ выжить. Потому что без неё руки опускаются окончательно. Да, они не похожи на людей. Но как служитель господа, я обязан их принимать и понимать. Я обязан показать им путь, по которому они могут пойти. Потому что даже нечисть теряется и сходит с тропы. И когда такое происходит — помогает только вера. Это не истинный путь, потому что понятие истинности у каждого своё. Для них истина — пить кровь и есть людей. Поэтому я этого выражения не употребляю. Это путь спасения. Каждый нуждается в руке помощи в самые темные дни своей жизни. И я им эту руку протягиваю. Он рукава поправляет и устремляет взгляд на лучи закатного солнца, который яблоневый сад почти розовым заливают. На стены медленно наползают сумеречные тени, которые через каких-то полчаса полностью кабинет захватят. И воздух вроде уже не такой убийственно-душный. — Как вы узнали о существовании нечисти? — Тянь шею растирает, словно она затекла у него. Кидает быстрый взгляд на Рыжего. И кажется — ему тоже дышится легче. — Мой прадед был охотником. Так и узнал. — Шоушан губы поджимает, задумывается, улыбается печально. — А потом его не стало, мы переехали и как-то это забылось. Но когда я появился тут — понял, что многие живущие здесь являются нечистью. Хотя, я предпочитаю называть их сверхлюдьми. Так не обидно. — Они сами к вам приходили? — Рыжий на часы, что слева висят, взгляд кидает. Закругляться уже пора. Валить отсюда по пустынной дороге полтора часа до города. В одной машине. Вдвоем. А потом домой, ещё раз помыться и попытаться уснуть. Хотя это вряд-ли поможет, потому что внутри что-то опять неясно тянет — домой вообще не хочется. — Кто-то да. Кого-то я находил уже на грани безумия и возвращал им надежду на нормальную жизнь. Они живут по слову господа и не преступают законы. Они хорошие. — он замолкает, вытаскивая из папки, что на столе, буклет, который Тяню протягивает. — Сюэ Кан в монастыре, который я открыл для сверхлюдей. Там им помогают пройти терапию отказа от их обычного рациона, от жажды крови. Это что-то вроде реабилитационного центра для нечисти. Для тех, кто готов бороться с зависимостью и взять над ней верх. Вы будете удивлены, если посетите его. И следующий пункт назначения сразу же вырисовывается. Если монастырь этот недалеко — то вообще отлично. Тогда до темноты успеют. Тогда и домой ехать не придется. — Посетим, нам нужно переговорить с Сюэ Кан. — Тянь в три раза буклет сворачивает и вертит его меж пальцами нетерпеливо. Рыжий со стула поднимается, стараясь Тяня не задеть. Три — система. К чертям эту систему. Потягивается — от сегодняшних тренировок мышцы уже приятно болью тянет. Тянь вслед за ним встаёт, пожимая руку Шоушану на прощание. — Только прошу вас, не давите на неё. Девочка и так многое перенесла. — он в глаза ему заглядывает умоляюще. — И постарайтесь больше её не провоцировать. Она бежала только для того, чтобы не причинить вам вред. Тянь соглашается, говорит, его руку всё ещё не отпуская: — Проверим, такие как мы — на слово не верят. Рыжий дверь открывает и каменеет, сжимая ручку вмиг похолодевшей ладонью до фантомного хруста, потому что позади слышится: — Не попробуешь — не узнаешь, да?