Настоящие вещи

Расследование не обещало ничего хорошего с самого начала, и тревожное чувство кололо Кима, когда он въезжал в Мартинез, оставляя за собой флер темного дыма. Ким отогнал это ощущение. Он был человеком разума, он не верил в предчувствия. Но что-то внутри него с каждым днем, проведенным в Мартинезе, все с большей уверенностью говорило: тогда, на подъезде к городу, он был прав. Дело было не в убийстве, не в тихом, измученном давней войной Мартинезе, и не в запертых дверях, за которыми в пыли и паутине ждали нераскрытые тайны. Дело было в Гарри. Когда они впервые встретились, Гарри назвался Рафаэлем Амброзиусом Кусто и беспомощно огляделся. В тот самый первый день расследования шел дождь, и люди, неуютно ежась, вздергивали воротники, не желая отвечать на их вопросы. Мертвец покачивался на желтом ремне, распространяя смрад. Из порта то и дело доносились крики стачников, а со стороны канала плыл запах застоявшейся воды и гниющей рыбы. Это был тяжелый день, долгий и утомительный, отмеченный десятками вопросов и десятками пройденных миль, после которых они уткнулись в тупик. Ночью, лежа на пахнущих дешевым порошком простынях в номере «Танцев», Ким думал о Гарри. Если бы люди приходили в этот мир взрослыми, они были бы именно такими: удивленными, любопытными и растерянными. С этой невнятной мыслью Ким уснул. Ему снился раздувшийся повешенный; из раззявленного рта сыпались опарыши, но он пристально смотрел на Кима глазами, полными живого любопытства. Утром Гарри встретил его совсем другим, чем накануне: собранным, полным энтузиазма. Они сняли труп, произвели первичный осмотр и поместили останки в холодильник. Чучело медведя смотрело на них стеклянным взглядом — словно аллегория нелепости всего происходящего. Гарри сказал: «Мы делаем все, что можем». Его энтузиазм был заразителен. Чье-то замечание о том, что он алкоголик, вызвало у Гарри задумчивый интерес: словно он взвешивал эту характеристику и примерял ее на себя, как новую шляпу. Ким видал алкоголиков, видал пытавшихся бросить — работа редко сводила его со счастливыми людьми — и он знал жадный взгляд, которым смотрели на бутылку те, кто уже не мог без нее. Гарри не смотрел на бутылки. Гарри вглядывался в Мартинез, прислушивался к нему. Ким подумал тогда: наверное, он вправду хороший коп. Наверное, когда он берется за дело, он становится именно таким. Потом Гарри засунул руку мертвецу в рот и вытащил оттуда пулю. Измазанный в гниющей крови и черной трупной жиже, он смотрел на Кима с торжеством первооткрывателя, и Ким думал: откуда, черт возьми, он мог это знать? На миг ему показалось, что Гарри поделится с ним истиной, но тот предложил принять пулю как подарок. Это было нелепо и мило; тогда Ким впервые подумал, что Гарри ему нравится. Они упаковали труп и отнесли его в Кинему. Ким поехал в участок, но вместо удовлетворения от подвижки в расследовании его снедало беспокойство — ему было не по себе оставлять Гарри одного (в этом враждебном мире — подсказывало что-то внутри). Только на третий день Ким узнал настоящее имя Гарри. Тот принял его как титул, как звание. Оно будто бы не село на место, оно словно понравилось ему — и Гарри согласился его носить. Они наматывали круги по побережью, и Ким задавался вопросом: приближаются ли они к цели или отдаляются от нее? Стоя перед разрушенным витражом Долорес Деи, он думал: какого черта мы делаем здесь? Он пытался разглядеть общую картину и не мог: она была, как обвалившийся витраж, неполной, и только резала острыми краями отсутствующих деталей. Гарри остался ночевать в рыбацкой деревне. Ким опасался, что Гарри снова потянется к выпивке (когда меня не будет рядом — подумал он и прогнал эту мысль), но когда в полвосьмого утра он постучался в хлипкую дверь и, не дождавшись ответа, отворил ее, то не обнаружил никого внутри. — Он вскочил ни свет ни заря и отправился на пробежку, — оторвавшись от стирки, сказала старушка у входа (Изобель Сади — гласила одна из записей в его книжке). — Поди, скоро вернется. Она оказалась права. Чисто выбритый и раскрасневшийся, Гарри появился через десять минут. Он улыбнулся Киму, и его улыбка была совсем не похожа на ту гримасу, что Ким увидел на его лице в день знакомства. Парни Харди оказались ребятами не из простых. Гарри и Киму удалось расколоть их за четыре часа. Вечером, когда они устроились на балконе «Танцев», и над Мартинезом зажглись первые звезды, а туман смазал горящие внизу фонарные огни, Гарри достал из кармана пачку сигарет. — Время для твоей одной, — сказал он. — Я думал, вы не курите, детектив, — заметил Ким; за все эти дни он ни разу не видел Гарри с сигаретой. — Это для тебя, — сказал Гарри. Накануне вечером Ким в одиночестве выкурил последнюю сигарету и отправил опустевшую пачку в мусорку, а потом его подхватило вихрем расследования, и Ким забыл купить новую, и как, черт возьми, Гарри мог об этом знать? Ким поблагодарил и закурил. Эта пачка была при нем, когда они выбрались из катакомб под городом, держащиеся друг за друга и ошарашенные. Она выпала на землю, когда Кима начало выворачивать наизнанку, согнув в две погибели. Гарри придерживал его за плечо и гладил по спине. Ким до одури злился, что излучение от машины Руби оказало на него куда меньшее воздействие. Он бы предпочел быть один в минуту слабости. Предпочел, чтобы никто не видел его (его позора — подсказало что-то внутри). Гарри усадил его на деревянный помост и вернул ему сигареты. Вытащил из сумки и накинул Киму на плечи свой полицейский плащ. Со стороны церкви доносились звуки музыки. Ким дождался, пока его перестанет трясти, и закурил; пальцы едва слушались. — Выглядишь круто, Ким, — сказал Гарри. Это была их шутка; Ким прикрыл глаза, ненавидя тот факт, что он хотел, чтобы Гарри поцеловал его, выдохнул дым и убрал сигареты в карман. Эта пачка была при нем, когда Ким раздевал окровавленного Гарри в номере на втором этаже «Танцев». Ломило виски, его снова тошнило, но уже — от сотрясения (или, может, от ужаса), и Гарри был бледный, но живой. Во внутреннем кармане полицейского мундира Ким нашел свой платок. Они были знакомы всего неделю, но это что-то значило; значило очень много. Ким орудовал хирургическими инструментами и думал: не умирай. Черт тебя возьми, только не умирай. Потом он сидел на полу у кровати, ожидая полуночи, чтобы закурить, и держал руку поверх жилистого запястья, слушая пульс. Гарри вдруг пробормотал что-то. Ким наклонился ближе. — Гарри? — позвал он. — Ты в сознании? Бледные губы шевельнулись. — Гарри? — Я не готов покидать поле боя, — тихо и отчетливо произнес Гарри. — Я не готов уплывать в пустоту. Нужно остаться... — Ты не умрешь, — сказал Ким; он не знал, слышит ли его Гарри, но стиснул его запястье. Глаза Гарри, заволоченные болью, блеснули зеленью под ресницами. — Это жестокий мир, — пробормотал он. — Но я... хочу остаться. — Тогда вам точно не стоит умирать, детектив, — хрипло сказал Ким. Гарри прошептал что-то. — Что? — переспросил Ким. — Настоящие вещи... — хрипло сказал Гарри. — Как рука на руке. Как радость открытия под мягким взглядом с витража. Как их музыка. Как ее слезы в пустой квартире. Как платок в кармане. Настоящие вещи. Забудь запах абрикосов. Для нас это ничего не значит. Теперь все по-другому. Теперь мы живем ради настоящих вещей. Ресницы Гарри снова дрогнули, и его взгляд сосредоточился на Киме. — Еще не конец дороги, но мы в пути, — сказал Гарри и закрыл глаза. На миг Кима охватила паника, но пульс по-прежнему уверенно бился под его пальцами. Он устроился поудобнее, опираясь спиной о край постели, и провалился в сон.