Под керосиновым дождем

      Нина с удовольствием падает в кресло и мурчит точно довольная кошка, нашедшая уютное гнездо. Каз смотрит на неё с усмешкой и тянется за пальто.       — Уже уходишь?       Каз пожимает плечами и поочередно вставляет руки в рукава.       — Повезло тебе! — хмыкает Нина, и когда Каз вопросительно оглядывается в её сторону, поясняет: — Ну, что в Керчии такой холодный климат даже в преддверии лета. Не представляю, что ты делаешь, когда на улице жара!       — Не выхожу на улицу, разумеется, — в тон ей откликается Каз. — Разве ты не знала, демонам губителен солнечный свет!       — А я слышала, что у них глаза с вертикальным зрачком, когтистые лапы, заостренные уши и красные волосы в...       — На твоем месте я бы не увлекался так демонологией, — прерывает её Каз. Пожалуй, даже чересчур поспешно.       Он помнит эту байку и определенно не намерен позволять Зеник отпускать фривольные шуточки в свой адрес.       — А то что? — Нина весело щурит глаза. Она немного повеселела после допроса пленного, и теперь активно работает над своим настроением за счет его нервов.       — Ты знаешь, что я за демон, — Каз с едва заметной грустью смотрит на неё, и Нина отвечает печальной улыбкой, кивая и отступая беспрекословно.       Их объединяет слишком много тайн, слишком много крови и боли, слишком много слёз. Нина знает о нем чересчур много, он предпочел бы, чтобы она знала куда меньше. Для её же безопасности. Каз не хотел бы, чтобы случай с Инеж повторился и здесь. Бесполезно обманываться, что все по-прежнему наивно верят, что монстру Грязные Руки никто не дорог и не нужен. По меньшей мере, ему кто-то выгоден. А значит, это будут проверять, провоцировать, стараться разъярить, сорвать на эмоции. Каз к этому готов каждую секунду.       Он живет демонстративно напоказ, не привязываясь ни к чему и легко отпуская все, что находится в его руках. Никто не видит его истинных дел, и только в этом его сила. Сколько шпионов не следуй за ним, сколько людей не ройся в его вещах (не у одной Инеж есть такой искус), его задача жить так, чтобы никто не мог понять, что он будет делать дальше, какой шаг предпримет.       Только тогда они все выживут.       И, возможно, даже будут жить хорошо. До тех пор, пока его сил хватает, чтобы держать все под жестким неотступным контролем. У них есть время, пока он ещё молод, и у него есть время добиться чего-то, возвыситься, чтобы обеспечить себе и всем приближенным надежный тыл. Однако если его, Каза, что-то выведет из строя, то хорошая жизнь закончится в одночасье. Это понимают и Джаспер, и Нина, и поэтому Каз в них уверен. Они — отбросы, они — вороны, они кое-что знают про взаимную выгоду и хорошую сделку.       Уайлен и Инеж более наивны. Они воспринимают все искренней и эмоциональней, и Каз не может их за то судить. К хорошей жизни быстро привыкают. Уайлен не успел понять законов улиц, и дай Гезен уже никогда их не поймет, он нужен Казу на своем месте.       Инеж… случай и вовсе особый. Каз сам не понимает, когда начал жалеть её и ограждать от тех жестоких законов, в которые поначалу заставил окунуться с головой. Он отпустил её, вытолкнул куда-то в небеса, на высоту, до которой и сам не мечтал бы подняться. Шутка ли, известнейший капитан Равки, с которой раскланивается сам король? Даже в Керчии она не так почитаема, как там, среди равкианских кумушек, не чаявших увидеть своих детей живыми. Девушка — фурия, девушка — легенда. Талахаси, освободительница… Ещё немного, и почти новая святая...       Если только Каз не помешает этому, решительно и беспощадно. Равкианцам довольно того пантеона, который у них уже есть. Инеж — земная женщина, не обладающая никакой магией, кроме той, которая порой заставляет его отступать перед ней и покоряться её спокойному глубокому взгляду. Инеж не подойдет роль святой.       Разве что его личной…       — Уже уходишь? — окликает его Уайлен, прислонившийся к дверному косяку черного хода. Каз поворачивает к нему голову.       — А тебе есть что сказать мне, купчик?       — Думаю, что есть, — Уайлен кивает. — Пойдем, провожу тебя. Поговорим по дороге?       — Вспомнил компоненты своего равкианского варева? — иронично интересуется Каз. — Ну, пойдем.       Вести Уайлена в Бочку — дело совершенно гиблое и безнадежное, поэтому Каз неторопливо следует по вымощенной улице вниз, спускаясь к каналу. Серая вода тускло плещется, зажатая среди каменных плит. Каз облокачивается на перила и внимательно вглядывается в мутные темные вихри, морщась, когда ветер бросает ему в глаза прядь волос.       Уайлен рядом прислоняется спиной к перилам и тяжело вздыхает.       — В Хеллгейт кто-то сливает все мои дела. Информацию подтвердили.       — Хорошо, — равнодушно отзывается Каз. — Непроверенные подозрения куда неприятнее. С проверенными уже можно работать.       Рыжее пятно мелькает где-то на периферии бокового зрения, сливается с рыжими бликами фонарей, и Каз раздраженно щурится. Уайлен вздыхает ещё раз, особенно душераздирающе.       — И всё? Не будет: как ты это допустил? Ты меня подвел, ты все провалил и все прочее в том же духе? Что ты там обычно высказываешь Джасперу…       — Осторожнее, купчик, — предупреждает Каз. — Не заходи на ту территорию, где не ориентируешься. Что касается Хеллгейта, это было бы ожидаемо. Как только твой отец перестал трястись от холода и кандалов на руках, то у него оказалось весьма много свободного времени.       — Он не успокоится?       — Вряд ли, — Каз качает головой. — Я бы не успокоился. Он достаточно умен, чтобы пользоваться теми благами, которые под рукой, и не попадаться.       — Не нужно было мне проявлять жалость, да?       — Для таких как ты — это естественно, — откликается Каз. — Хочешь, он повесится в течение месяца?       Уайлен издает такой звук, будто чем-то подавился, и резко мотает головой. Каз усмехается краешком рта.       — Такая ответственность пугает, да. Но мой тебе совет, не ведись на прописные истины о сыновнем почтении. Чем больше жалости проявишь, тем больнее будет.       — Знаю, — Уайлен с досадой закусывает губу. — Он все ещё может завести дело прямо из тюрьмы, подать иск о моей неполноценности...       — Это вряд ли.       — Мне скоро перестанут доверять, — Уайлен кривит губы в слабом подобии усмешки. — Карл Наас уже намекал мне, что у меня осталось лишь несколько лет, чтобы приобрести необходимый статус.       — Что это значит?       — Ты же знаешь, как говорят в Керчии, Гезен объединяет не сердца, но руки, чтобы двое...       — Смогли устоять в шторм, — доканчивает за него Каз. — Я знаю эту поговорку, и что?       — Мне придется или проявить недюжинный талант дельца, или начать должным укреплять свой статус, чтобы эти люди пустили меня дальше, чтобы мою компанию не вытолкнули с рынка, а продолжали сотрудничество…       Карл Наас смотрел не без снисходительной жалости и рассеянно теребил край нагрудного платка. Уайлен, стоя напротив него, задумчиво рассуждал, как господину Наасу ещё удается улыбаться при таком количестве морщин на высохшем лице.       — Знаете, время так быстро течет, Уайлен… Помню вас ещё мальчиком, прячущимся за спиной отца, и вот уже вы передо мной — красивый умный юноша, готовый заключать сделки и составлять торговые договора, — Карл Наас сделал паузу и неожиданно тепло добавил. — У вас, кстати, неплохо получается. За последние пару лет вы подняли компанию отца на неплохой уровень. Не тот, что был прежде, конечно, но после такой истории её акции и так упали ниже некуда...       — Спасибо, господин Наас, — коротко отозвался Уайлен.       — Вы выросли, Уайлен, — продолжил тот. — Сколько вам сейчас? Почти двадцать?       — Исполнилось в прошлом месяце.       Карл Наас удовлетворенно кивнул.       — Ещё немного, и вы войдете в подходящий возраст. Отнеситесь к поступающим предложениям с должной тщательностью в выборе, но и с должным уважением. Ни к чему портить отношения с уважаемыми людьми.       — К чему вы клоните? — Уайлен нахмурился.       Карл Наас вздохнул и укоризненно посмотрел на него. Уайлен выпрямился и смело встретил его взгляд. Прошли те первые года, когда шестнадцатилетний мальчишка, на руках которого неожиданно оказалось слишком много, с ужасом оглядывался вокруг и смотрел в рот старому другу отца, вдруг вступившемуся за него и ставшему для него наставником в этом мире цифр и интриг. Уайлен до сих пор был искренне благодарен ему, но уже мог спокойно принять тот факт, что у господина Нааса были свои расчеты на Уайлена и состояние Ван-Эков. Со временем Уайлен даже перестал этого бояться, лишь привычно держал в памяти, как неприятную, но важную деталь контракта, который необязательно выполнять. Каз учил признавать лишь взаимную выгоду и заключать хорошие сделки, и Уайлен не собирался отступать от его заветов.       — Вы знаете, что такое брак в глазах Гезена? — господин Наас всегда отличался достаточной прямотой суждений. — Это надежное соглашение. По легенде, когда Гезен ещё ходил по этой земле, он встретил мужчину и женщину, ловящих рыбу каждый в своей лодке. У мужчины была сила и гарпун в руках, а у женщины — внимательность и тонкий расчет. Однако по одиночке улов их был скуден. Они не обращали внимания друг на друга, так как сердца их были заняты. Гезен увидел это и нахмурился. Он взял их за руки и подвел друг к другу, а затем предложил пожать друг другу руки. И так был заключен первый брак. Гезен показал, что теперь они могут объединить свои лодки и улов, и людям это понравилось. Уходя, он завещал, что смысл брака в том, чтобы люди объединяли свои возможности и передавали их тому дитя, что было рождено в этом союзе.       — Красивая притча, — бесстрастно отозвался Уайлен.       — Гезен объединяет руки, а не сердца, — настойчиво повторил господин Наас. — Понимаете меня, Уайлен? Это гарантия вашей надежности, это ваш статус. Вы вот-вот перешагнете грань юности и шагнете навстречу зрелости, скоро вы станете отдельной единицей в этом мире. Я ввел вас в торговую гильдию, но удерживаться в ней вам придется самому. Слабые уходят быстро. Вы либо сможете предложить нечто, что затмит иных конкурентов, либо подтвердите свою надежность иными способами.       — Заключив брак? — хрипло переспросил Уайлен.       — Например, — Карл Наас кивнул. — В нашем мире это хороший способ удержаться на плаву. Подумайте, Уайлен. Моя племянница, Эсме, спрашивала о вас, она хорошая девушка, молчаливая и неглупая. Она не единственная, но будьте аккуратны в выборе: глупая избранница принесет вам беду.       — Слишком умная — тоже, — отозвался Уайлен. — Что будет, если я не захочу брака вовсе?       — Поначалу ничего, — Карл Наас развел руками. — Однако спустя некоторое время вы, друг мой, начнете ощущать, что вас не подпускают к серьезным делам и крупным сделкам. Вам станет ощутимо недоставать статуса, и скорее всего без вливаний капитала компания вновь пойдет ко дну. Мне бы этого не хотелось.       Уайлен сжал челюсти, лицо его стало жестким и сумрачным. Карл Наас заметил это и лишь вздохнул. Для него с некоторых пор не было секретом, что за юноша частенько появляется в доме юного Ван-Эка, хоть о личности его пока так и не удалось ничего узнать. Ничего предосудительного в том господин Наас не видел, однако и приятного для себя тоже не находил. Уайлену требовался надежный пригляд, и лучше женский. Эсме бы справилась с этой задачей как никто другой. Уайлен должен бы быть ей благодарен за столь явный интерес: про него и так ходило немало неприятных слухов навроде того, что он тесно связан с бандами Каттердама и различными аферами.       Вряд ли это когда-либо являлось правдой. Едва ли робкий пугливый Уайлен Ван Эк стал бы проворачивать что-то подобное, это и представить смешно. У Уайлена всегда было все написано на лице, он не умел хитрить. Правду говорил Ян, этому юноше бы родиться в семье попроще и стать художником со свободной душой. Он не подходил на роль бизнесмена. Однако если его правильно наставлять...       — Я понял вас, господин Наас, — в голосе Уайлена читалось лишь упрямство и ни капли почтения и смиренности. Все-таки было в нем что-то и от отца, жаль не в области бизнеса.       Каз нетерпеливо барабанит пальцами по перилам моста. Вечерний теплый воздух предвещает наступление первой жары. В Керчию она всегда приходит внезапно, окутывает остров липким удушающим облаком, пробирается под одежду и душит не хуже петли на горле.       — И что ты хочешь от меня? — спрашивает он, когда Уайлен замолкает.       — Тебе вряд ли захочется получить шпионку в моем доме, — неожиданно цинично произносит тот. — А её обязательно попытаются подсунуть. У меня и так хватает соглядатаев.       — Привыкай, — откликается Каз и морщится, переступив с ноги на ногу. — Но чужой человек рядом тебе и впрямь не нужен.       — Я тут нанял юристов, — сумрачно произносит Уайлен. — И знаешь, что они мне накопали? В случае моей смерти отец сможет прямо из тюрьмы оспорить любое мое завещание, даже если я оставлю всё Элис и брату. Он не признает его своей кровью, а скажет, что это ребенок Бажана, которого Элис нагуляла вне брака. Джасперу же я и вовсе не могу передать ничего, кроме каких-то личных средств.       — Ты слишком пессимистично смотришь на жизнь, — Каз поворачивает к нему бледное лицо. Глаза лихорадочно блестят, а голос кажется даже более хриплым, чем обычно. — Тебе едва двадцать минуло, чтобы уже думать о смерти.       — Если меня не будет в живых, — Уайлен сжимает кулак, подносит к лицу и медленно разжимает пальцы. — Тогда все, что перешло ко мне, вернется обратно к отцу! И тогда он сможет выкупить себе путь на свободу.       — Руки у него коротки убивать тебя, — Каз кажется невозмутимым, но на лице играют желваки. — Но прекратить его переписку пока невозможно, это правда. У нас слишком мало власти. Он напрямую обратился к совету, и ему дали это право, оно все ещё неприкосновенно. Впрочем, денег у него по-прежнему нет.       — Я бы хотел связать ему руки чем-нибудь попрочнее, чем их отсутствие, — Уайлен откидывается спиной на перила. — Вообще кто сказал, что брак дает на что-либо гарантии? Отцу ничего не стоило избавиться от моей матери и от меня.       — Считается, что такие союзы более долговечны и прочны за счет возможности оставить потомство, — сдержанно отзывается Каз.       Кто бы знал, как его раздражает эта тема. Все это — прерогатива чистеньких, жирных и никогда не нуждавшихся купцов. В Бочке нет такого понятия, как долговременный союз, и проблемами наследства никто не заморачивался никогда.       — Не волнуйся, купчик, если ты умрешь, я приберу к рукам все твое имущество, и надеюсь, твоя душа на том свете уже будет спокойна!       Уайлен смеется искренне, запрокидывая голову и обнажая зубы. Каз ухмыляется в ответ.       — Лучше скажи, что с аппаратом? — произносит он. — Он должен быть готов не позже конца лета.       — Через пару недель попробуем пробный полет, — Уайлен кивает. — Понимаешь теперь, почему я беспокоюсь о завещании? Райт рассказывал, что в последний раз сломал обе ноги. Повезло, что там в Новом Земе нашелся корпориал, готовый помочь.       — Действительно повезло, — покладисто соглашается Каз.       Благо у Зеник хватает друзей по несчастью во всех странах: не все гриши пришлись ко двору при новой власти, а денег на жизнь им не хватает практически всегда.       Виски жмет, и голова кажется пустой и тяжелой, точно отлита из чугуна. Каз усилием воли заставляет себя собраться. Точно, он же почти не спал в эту ночь. Он заставлял себя отворачиваться от двери в спальню и продолжал работать: разбирать бумаги, считать, ставить подписи и делать ещё массу важных и бесполезных вещей, но когда он все же вставал размять ноги, не мог отказаться от искушения. Подходил к двери и замирал на пороге, разглядывая тонкое запястье, свесившееся с кровати, и темную массу волос на светлом пятне подушки. И тогда внутри что-то начинало трепетать, и он вспоминал, как близка к нему была Инеж там, у Хелен. Воспоминания не несли того страха, что настигал в реальности, они напротив, грели, искушали образами, заставляли отворачиваться, закусывать кулак и прислоняться лбом к холодному стеклу окна. Ему все ещё не верилось, что это происходило с ними на самом деле.       Уснул он хорошо если на час, когда уже начало светать. А затем его разбудила Инеж...       — Невероятно, — хмыкает Уайлен. — Ты улыбаешься? Уже предвкушаешь, как я разобьюсь, упав с небес?       — Разумеется, — откликается Каз. — А ты как думал?       На самом деле он борется с желанием прикрыть глаза, хотя бы на секундочку. И наконец избавиться от Уайлена. Возможно даже радикальным способом, благо канал неглубокий.       — Раз уж ты выявил утечку, потрудись с ней разобраться, — негромко произносит он. — Пока разбираться не начал я. Все! Иди, пока тебя Джаспер не хватился!       Уайлен коротко кивает, и Каз отворачивается обратно к каналу, показывая, что разговор окончен. И через несколько мгновений слышит удаляющиеся шаги.       На мгновение Казу кажется, что до Клепки он уже не дойдет...       Глупости. Такие, как он, не устают. Если, конечно, хотят жить.

* * *

      Инеж лихо соскальзывает по перилам, ловко избегая столкновения с затейливыми завитушками, венчающими окончание лестницы, и практически бесшумно спрыгивает на пол. И тут же оглядывается, не видел ли кто. К счастью, никого, кто мог бы попенять ей на плохой пример, подаваемый другим, не обнаруживается, и Инеж успокоенно кивает какому-то старинному портрету. Ребячество, конечно, но по лестнице ей спускаться лень, да и так значительно быстрее.       Пожилая леди на портрете неодобрительно хмурит брови, но ей, бездушному пустому холсту, остается лишь терпеть эту пеструю, невоспитанную и незнакомую с понятиями этикета публику, наводнившую старинный купеческий дом.       Инеж до неё уже нет дела, она быстрыми тихими шагами проходит в гостиную. Прикорнувшая в кресле Нина встречает её вялым помахиванием руки:       — Если ты к его вороньему величеству, то они уже изволили улететь на крыльях ночи, — недовольно бурчит она из глубин кресла. — А я вот жду, когда у меня отрастет хотя бы желание доползти до кровати.       Инеж невольно оглядывается и бросает взгляд в сторону вешалки. Она пуста, как и следовало ожидать.       — Он ушел?..       Дурацкий вопрос. Как будто Каз стал бы дожидаться кого-либо в своей жизни, если это не вписывается в его планы.       Нина лишь молча кивает. Инеж опускает потухший взгляд, чтобы через мгновение уже улыбнуться и легко тряхнуть головой, выбрасывая из неё и Каза, и все с ним связанное. Если он решил уйти, то пусть идет. Она заглянет к нему позже, ближе к ночи. Возможно, к тому времени он наконец решит пощадить свой организм и наконец доберется до Клепки.       — Помочь тебе? — спрашивает она у Нины, и, не дожидаясь ответа, протягивает ей руку, помогая встать. — Малена уложила Матти. Тебе бы тоже не помешало.       — Сегодня был оживленный день, — вздыхает Нина и удерживает Инеж за плечо, не давая отстраниться. — Каз не будет собой, если совершит хоть что-то, понятное простым смертным, но он все больше замыкается в себе. Я беспокоюсь за него.       — Он всегда в себе, — коротко отзывается Инеж и осторожно высвобождает руку. — Он будет поступать так, как решил, и не послушает ни меня, ни тебя.       Она отступает назад и внимательно смотрит на Нину. На рукаве Нины металлические опилки из мастерской Уайлена, на спине Инеж отпечаталась известка от стены. Они кивают друг другу.       Если Бреккеру было угодно когда-то обзавестись собственной тенью, то не стоит рассчитывать, что она в свою очередь не проникнет за ним куда угодно, хоть в сам Хеллгейт.       — Сафиной не понравятся двойные игры, — вполголоса замечает Нина. — Она помнит добро, но обманы помнит еще лучше.       — Она о них никогда не узнает, верно? — уточняет Инеж.       — Разумеется.       — Даже за возможность когда-нибудь вернуться в Равку?       Нина усмехается, вовсе не обиженная таким вопросом:       — Сафина — не королева, у неё не та власть. Да и моя страна, к сожалению, не так уж часто привечала меня, если мне безопаснее и проще жить под покровительством керчийского бандита. Я люблю Равку и не предам её, но если выбирать между ней и вольной Керчией, я все равно выберу жизнь здесь. Но ты… — она бросает на Инеж короткий взгляд. — Подстрахуй его!       — Думаешь, я знаю много секретов равкианской короны? — Инеж приподнимает брови.       — Знаешь. Конечно же знаешь... У тебя это уже профессиональное, — Нина прикусывает губу и задумчиво постукивает пальцами по обивке кресла. — Если у Каза что-то получится из задуманного и он вновь прогнет сильных мира сего, его начнут топить уже без всяких компромиссов. Будь готова к тому времени!       — Буду.       Они улыбаются друг другу. Невесело, но понимающе.       — Пойду спать, — наконец говорит Нина. — Уай обещал, что они с Джаспером подежурят. Ты тоже выспись. Неизвестно, что будет ночью.       Она зевает, прикрывая рот ладонью и направляется к лестнице, по привычке прижимая к себе локоть с той стороны, где когда-то была рана.       Инеж провожает её взглядом и чуть слышно вздыхает. Ей совсем не хочется спать, скорее забиться в какой-нибудь укромный угол и поплакать от души, благо на душе по-прежнему тошно, несмотря на примирение с Казом. Он все равно ушел, не прощаясь, верно, зная, что она последует за ним верной тенью, преданным пауком.       С одной стороны, это хорошо. Он устал, ему нужен отдых. А уставший и плохо чувствующий себя Каз — это вдвое больше яда и резкостей от обычного, и не дай Гезен проявить сочувствие.       С другой стороны, Инеж чувствует, что у неё тоже не осталось сил. Она ещё не отошла от дневной обиды, причудливо перемешавшейся с утренним восторгом. Слишком много переживаний за один день: за Нину и за госпожу Хендрикс, за Каза и Джаспера, за маленького Матти, оставшегося на её попечении. Инеж впервые так надолго оставалась с ним наедине, и поначалу даже растерялась, однако крики за окном быстро заставили её собраться. Матти был понятливым и умным ребенком, и, что было его неоценимым достоинством, молчаливым. Он испугался криков, но Инеж, убедившись, что опасность невелика, сумела отвлечь его какой-то извлеченной из глубин памяти детской игрой. Это очень помогло отвлечься и остыть, и даже выкинуть на время Каза из головы.       Как все было просто, когда им было по семнадцать и они всего лишь пытались ограбить самую неприступную крепость Фьерды. По крайней мере, у них с Казом не находилось времени на глупости.       Путь наверх всегда дается труднее. Инеж плетется по лестнице, считая про себя ступеньки, и задумчиво ведет ладонью по полированным перилам. Лакированное дерево ровное и блестит, словно намазанное маслом. Поручни на Кара Теше и вполовину не такие гладкие, там как делать нечего вогнать себе полную ладонь заноз. Забавно даже, до чего она привыкла к занозам.       Инеж устало захлопывает за собой дверь комнаты и садится перед зеркалом, начиная ещё на ходу расплетать косу. Кожу на голове тянет, и больно от туго перетянутых волос.       Столик перед ней возмутительно пуст. Расческа, пара заколок да баночка с мазью от обветренной кожи. Инеж с неожиданной тоской вспоминает мамин сундучок. Вот уж где крылись все сокровища мира: и таинственные флаконы с нежными тягучими ароматами, и засушенные цветы, и лекарственные травы, и украшения, которые дарил ей отец. Мама любила перебирать их, блестящие, рассыпающиеся шорохом деревянных бус и костяных гребней и серебристым звоном металла.       Инеж перебирать нечего: украшения её — ножи да тонкая цепочка на шее.       Распущенные волосы рассыпаются по плечам, она не торопится заплести их вновь, лишь проводит рукой по густым прядям, прежде чем коснуться шеи. Инеж медленно расстегивает цепочку и отводит руки, завороженно наблюдая, как качается туда-сюда кольцо, поблескивая в тусклом свете одинокой лампы. Остальная комната погружена в вечерний полумрак, задернутые шторы придают чувство защищенности и уединения.       Ей хочется сделать это. Безумно хочется. Просто так, просто попробовать, на миг забыть, что она паук. Цепочка змеей выскальзывает из кольца и с едва слышным стуком приземляется на стол. И Инеж, не давая себе времени передумать, надевает его на палец.       Кольцо сидит как влитое, оно чуть тяжеловато для её руки, словно рассчитано было на мужскую, однако размер вполне ей подходит. Ворон на печатке кажется безмерно довольным и словно готов уже сорваться с места и улететь с торжествующим карканьем.       Шорох за спиной заставляет Инеж вздрогнуть и резко вскинуть голову, уже в зеркале встречаясь со знакомым взглядом светлых глаз. Каз опирается на столик обеими руками, становясь за её спиной. Он в одной лишь в рубашке, да и та расстегнута у ворота, открывает его бледную жилистую шею.       — Давно ты здесь?       — Кто знает, — отвечает он, и она чувствует шеей отголоски его теплого дыхания. По спине пробегает вереница мурашек.       — Что ты здесь делаешь? — Инеж слегка отклоняет голову набок, чтобы лучше видеть его, и с замиранием сердца наблюдает, как он опускает взгляд к изгибу её шеи.       — Хотел кое-что украсть.       — Что?       — Кое-что важное, — он втягивает носом воздух и на мгновение прикрывает глаза.       Его руки ложатся на её плечи, и Инеж вздрагивает всем телом, когда он медленно проводит ладонями, все ещё затянутыми в перчатки, по её рукам. Черные пальцы вкрадчиво касаются её ключиц, перебираются на шею и невесомо скользят по лицу, в конце концов замирая напротив губ.       — Закричать не получится… — предостерегает он.       — А есть повод? — при шевелении губы задевают перчатку, и на языке остается вкус выделанной кожи, терпкий и неприятный поначалу. Точь в точь как и хозяин перчатки.       — Некоторые девушки кричат, когда в их комнате оказывается вор, — Каз усмехается и тоже завороженно смотрит в зеркало, открывающее им обоим невиданную картину.       От его взгляда, темного и жадного, Инеж забывает, как дышать.       — Но не капитаны и не призраки, — отвечает она еле слышно. — Так что же ты хотел украсть у меня, Каз?       Ответ Каза такой же неожиданный, как и все его последующие действия.       — Кровать, — просто отвечает он и, прижав напоследок горячую ладонь к её щеке, отходит прочь. Онемевшая Инеж лишь безмолвно наблюдает, как его зеркальное отражение за её спиной отгибает край покрывала, садится на постель и, нагнувшись, начинает расшнуровывать ботинки.       — Что… ты…       Ботинки отодвигаются к стулу, туда же поверх жилета и галстука летит ремень, последними летят перчатки, и Инеж прикусывает губу, стараясь удержаться от нервного хихиканья, не желая спугнуть столь занимательное зрелище.       Однако Каз не спешит удовлетворить её любопытство. Он лишь закатывает рукава рубашки, закидывает ноги на кровать и накрывается одеялом с головой.       — Тебя ничего не смущает? — язвительно интересуется Инеж.       — Я забираю долг обратно, только и всего, — вежливо уведомляет её Каз. — В прошлую ночь мне как-то не довелось выспаться. Что-то ещё?       — А где спать мне, позволь спросить? — Инеж спрашивает это уже из чистой вредности. Кровать у неё не чета той, что приютилась на чердаке Каза. Та узкая, скрипучая, со старыми выпирающими из-под матраца пружинами. Эта по сравнению с ней просто королевская: широкая, что поместятся три Инеж, и мягкая к тому же.       — Где хочешь, — голос Каза звучит уже совсем приглушенно, словно он уже зарылся носом в подушку. — Ты неправильно наде… надела... его...       Его и без того невнятная речь прерывается поперек фразы.       Инеж на цыпочках приближается к кровати, но эти предосторожности бесполезны. Каз просто вырубился там же, где упал. Что и неудивительно: он не спал несколько последних ночей, планируя налет на заведение Хелен, а про прошлую ночь и говорить не стоит.       — Вот и засну! Сверху! — мстительно обещает Инеж и поправляет на нем одеяло.       Затем оглядывается на лампу и с сожалением возвращается подкрутить фитилек. Комната погружается в бесконечное сплетение теней.       Инеж с сомнением смотрит на неподвижного Каза, мнется несколько минут, но в итоге, махнув на все рукой, раздевается до одной рубашки и ныряет под одеяло с другой стороны. У неё, однако, вопреки всей усталости заснуть сразу не получается. Размеренное дыхание Каза рядом и тревожит, и волнует одновременно.       Сколько раз она наблюдала за ним спящим, не перечесть. Ощущать его лежащим рядом — это совсем иначе. Словно что-то изменилось безвозвратно, словно они пересекают какую-то грань слишком рано и слишком быстро. Это тревожит и пугает. Нет, не Инеж с её опытом у Танте Хелен бояться чего-то плотского, это скорее неприятная обыденность, которую вполне можно перетерпеть, если партнер не жесток. Но она не хочет ощутить тоже самое и с Казом, пусть уж лучше он останется для нее недосягаемой мечтой, чем она разочаруется даже в своих сокровенных фантазиях и грезах.       Их невесомые отношения устраивают её такими, какие есть. Инеж закидывает руку за голову и осторожно вытягивает из-под скопления подушек плотный длинный ватный валик. Он замечательно разграничивает кровать на две неравных части: поуже — для неё, пошире — для него. Так будет лучше, и Каз во сне не наткнется на неё, и она не заденет его случайно.       Это помогает, но не сильно. Инеж смотрит широко раскрытыми глазами в беленый потолок и убеждает себя, что это просто ещё одно дело. Им ведь уже доводилось лежать рядом друг с другом, и не раз, когда они следили за кем-то или скрывались от стражи. Это тоже самое, просто они накрыты одним одеялом. Для маскировки.       Да, точно, для маскировки, и Каз на самом деле вовсе не спит, а бдительно прислушивается ко всему вокруг и обдумывает какой-то очередной свой злодейский план. Задача Инеж в такой ситуации быть тихой и неподвижной, чтобы не нарваться на укоризненный строгий взгляд или болезненный пинок.       Сон увлекает её под свое крыло совсем незаметно.