Стоит ли Рим жизни одного человека?

"Нам всем улыбается Смерть. Мы можем лишь улыбнуться ей в ответ." Это сказал один хороший человек. Человек, который верил в Рим. Он был умным и мудрым. Как и тот, кто позже учил его всему. Человек, который научил его, как завоёвывать толпу; человек, который освободил его. Двое одних из значимых людей в его жизни. Поэтому Максимус всегда ей улыбался. Пока другие в страхе дрожали перед ней - этой девой в алых одеждах, которая умела быть старухой, которая могла стать ребенком или храбрым воином, - Максимус Децим Меридий, верный слуга Рима и Марка Аврелия, зазывающе улыбался ей. Он не боялся смерти, он был с ней на ты. Он знал, что однажды она заберёт его, но... Не ожидал, что все произойдет именно так. Рана в боку нестерпимо болит. Максимус чувствует, как кровь льется сквозь броню, сквозь тунику, окрашивает его кожу и песок вокруг. Сверху, из открытого проема, посыпались лепестки роз. Коммод улыбнулся этому жесту - он всегда любил внимание и эпатаж толпы. Он любил, когда его чествовали, но понимал, что такой любви, которой добился Марк Аврелий от народа, ему не получить никогда. Толпа смотрела, как из-под толщи песка появляется плотный квадрат преторианцев, в середине которого стоят две фигуры. Белая и черная. Они словно являли собой наглядное противостояние, которое должно было здесь произойти. Преторианцы расступились, давая достаточное количества места для той битвы, которая вскоре случится в этом плотном кольце черных тараканов, которые были послушны... Императору. Максимус прижал левую руку к боку, где была смертельная рана. Он чувствовал, как силы покидают его, но... Либо он, либо Коммод. Кто-то из них должен остаться здесь - в песках, усыпанными лепестками роз, на арене Колизея, слушая рев толпы, которой дали увидеть кровавое зрелище. Отшвыренный меч упал в паре метров от него. Максимус одарил Квинта тяжёлым взглядом. Его лицо, покрытое испариной от боли и жары палящего солнца, на миг исказилось болезненной гримасой. Лишь глаза - глаза зверя - сверкали какой-то холодной, уставшей яростью. Испанец поднял меч. И начался бой. Силы были почти равны - Коммод дал себе фору, вонзив в бок Максимуса кинжал, и стало понятно почему. Сравнивать генерала Децим Меридия и новоиспечённого Императора было просто нечестно: Максимус имел за плечами опыт боевых сражений, меч всегда был продолжением его руки. Коммод же был мальчишкой, которого сломили дворцовые интриги и скрытая любовь отца. Сломили так, что тот превратился в зверя, который упивается чужой кровью. Все изменилось в тот миг, когда Испанец выбил меч из рук Императора. Коммод смотрел на него слишком ошарашенно, зажимая раненое плечо. Его лицо кривилось от боли, но сильнее нее было лишь удивление. Он не ожидал такого подвоха. Он недооценил Максимуса. - Дайте меч! - крикнул Император. Колизей вздрогнул от этого крика, но лишь преторианцы остались неподвижны. Квинт, следящий за исходом битвы, выглядел непоколебимо. - Дайте мне меч! - вновь повторил свое требование Коммод. Преторианцы, чуть помедлив, оголили оружие, приподняв его из плена ножен... - Дай мне свой меч! - Вложить мечи! - Квинт сделал несколько увесистых шагов, обходя свое воинство. - Вложить мечи в ножны! Солдаты повиновались. Колизей молчал, затаив дыхание. Все они жадно следили за битвой. Они верили, что легендарный Максимус освободит их, как когда-то его освободил Проксимо. Освободит от нового Императора, который стал им ложью и убийством, а не своими поступками. Но из груди каждого человека вырвался рваный выдох, когда Гладиатор выронил меч. Казалось, воздух, вышедший из спертых грудных клеток, всколыхнул песок на арене Колизея; прошёлся по волосам Децим Меридия и на мгновение высушил его пот, выступивший на висках. Никто не знал и не мог знать, что в этот момент видел Максимус. Догадывалась лишь Луцилла, которая встала со своего помпезного трона. Его руки касались стеблей высокой травы. Они щекотали ладони и икры. Ветер ласкал короткие волосы. Он видел большие ворота посреди каменной стены, он знал, что их нужно открыть. Нет, не так. Он ДОЛЖЕН был их открыть. Потому что он знал, что там за ними и был готов это увидеть. Он уже протянул руку, готовясь распахнуть створки... Коммод выдернул из своего рукава кинжал и бросился на Гладиатора. Максимус сбросил с себя оцепенение и успел отразить атаку. Один удар, другой - лицо Императора в крови, ему больно, но даже сейчас, несмотря на эту боль, он продолжал бросаться на генерала, словно маленькая собака. И бросался бы дальше, если бы не рука Максимуса, которая, отразив удар, развернула чужую ладонь, нацелив острие прямо в горло своего врага. Того, кто сломал его жизнь, того, кто убил столько безвинных. Кто убил его семью и Цезаря. Он трепыхался в его руках, но не мог вырваться. Он попал в западню, но он струсил. Он смотрел в лицо своей смерти с благовейным ужасом, когда Максимус ей улыбался. Всегда. И Гладиатор сделал это. Лезвие плавно вошло в горло, двумя толчками Испанец вогнал его по самую рукоять, продолжая смотреть в глаза Коммода. Тот протестующе захрипел, но не мог ничего сделать. Слишком поздно. Мальчик, заигравшийся в политику, понял, что эта змея кусает очень больно. - Тшшшш. - прошептал мужчина, мягко наклоняясь вперёд и чувствуя, как сведённые предсмертной судорогой пальцы цепляются за обмундирование. Тело поверженного Императора опустилось на песок. Невозможно было различить, где лепестки роз, а где капли крови. Все сливалось в единую картину. Колизей молчал. Кинжал упал рядом, обагряя арену, а Максимус... Он отступил назад. Зашатался, шагая прочь, но не здесь. Уже не здесь. Ворота вновь предстали перед ним, являя далёкую мечту, которая теперь стала намного ближе. Максимус улыбнулся. Массивный затвор распахнулся, являя взору дорогу к его дому. Ее окаймляли с двух сторон высокие деревья. Под ветром их ветки покачивались из стороны в сторону, приглашая войти. Также, как когда-то от ветра качались и кресты... - Максимус. - позвал Квинт, делая несколько шагов вперёд, подходя ближе к Гладиатору. - Максимус! Децим Меридия ощутил, как глухое раздражение кольнуло в его груди недовольным зверьком. Боль от потери крови была уже естественной. Была чем-то самим собой разумеющимся, без чего существование было бы невозможно. - Освободи моих людей... - хрипло прошептал он, но для Квинта его голос был достаточно хорошо различим. - Сенатор Гракх должен вернуться в Сенат... Была когда-то мечта, которая звалась Римом. Осуществим же ее. Так хотел Марк Аврелий... - Освободить пленных! Он вновь провел ладонью по траве, шагая вперёд. Путь давался легко и после склон вывел мужчину к началу дороги. Там, вдалеке, появились две фигуры посреди бескрайних полей. И Максимус упал. Луцилла, вышедшая на поле брани, бросилась к нему. - Максимус! - приземлившись на колени, женщина вгляделась в лицо умирающего. - Луций в безопасности. - прошептал Децим Меридий. Его губы чуть дрогнули в лёгкой улыбке. Луцилла кивнула в ответ на его слова, однако слезы все также катились по ее лицу. Максимус уже не смог ничего ответить. Изредка моргая, он смотрел на образ той, в которую когда-то, ещё давно, был влюблен и чувствовал... Облегчение. Оно было сильнее той боли, которую терпело его тело, оно было сильнее всего. - Иди к ним. - прошептала женщина. Ее губы дрогнули от сдерживаемых рыданий. Гладиатор посмотрел на нее в последний раз, а после... Его голова склонилась к плечу, а дыхание замедлилось, чтобы вскоре вообще замереть. Лишь несколько упавших песчинок говорили о том, что только что он лежал иначе. Но и они растворились в едином море песка на арене. Децим Меридию казалось, что он плывет над этим песком, просто уплывает куда-то вдаль. Туда, где должен был появиться ещё давно. Женщина, наклонившись к мальчику, что-то прошептала ему на ушко. Ребенок, смотрящий вдаль, улыбнулся, а после сорвался с места, пытаясь преодолеть расстояние, разделяющее его и отца. Женщина же выпрямилась. Ее широкие губы расплылись в улыбке. Приложив ладонь козырьком ко лбу, чтобы защитить глаза от палящего солнца, она смотрела, как сын бежит вперёд... - Ты дома. - прошептала Луцилла, закрыв глаза Максимуса уже навсегда. Она склонилась, прижала ладонь к голове, словно та болела нестерпимой болью. Желание разрыдаться было сильным и, Луцилла бы, несомненно, его бы исполнила, если б не шаги, которые прозвучали за ее спиной. Преторианцы освободили пленных и теперь они смотрели на тело своего мертвого предводителя. Среди них был и сенатор Гракх. По его взгляду было видно - как и все на этой арене, как и все в Колизее, он скорбел о смерти Максимуса Децим Меридия. Луцилла поднялась с колен и оглянулась, смотря на народ. Что ж... Теперь, выходит, до совершеннолетия Луция она будет править Римом. Ноша, возложенная на плечи сильной, но, в тоже время, хрупкой женщины. - Стоит ли Рим жизни одного человека? - начала Луцилла, обводя взглядом толпу, которая в благоговейной тишине ей внимала. - Когда-то мы верили в это. Поверим же и сейчас. Почтим его память. Она сделала несколько шагов вперёд, а воины, те самые воины, с которыми он сражался плечом к плечу, подняли тело мужчины, чтобы унести его прочь с арены... ... Вечером того же дня сгорбившаяся фигура мужчины зашла на арену Колизея в полном одиночестве и тишине. Ей были ни к чему лишние свидетели. Спонтанно опустилась на колени. Черные пальцы раскопали в песке ямку и достали из мешочка три фигурки - мужчины, женщины и ребенка. Положив их в импровизированную могилу, Джубо закопал ее обратно и, закрыв холмик ладонями сверху, зажмурился. - Мы ещё встретимся с тобой. Но не сейчас. Не сейчас... - и на его губах поселилась усмешка. Это прошептал раб, который стал свободным. Это через него прошептал Рим, который стал свободным. Мечта Марка Аврелия осуществилась.