пой мне

      — А здесь можно разводить костёр?       — Да тут обычно никого не бывает. Влажно только, — сказал Илья недовольно, но движения его были уверенными. — Будет чудом, если получится его разжечь.       Максим фыркнул, внимательно наблюдая за попытками Ильи сложить хворост как надо. Не всё же ему с огнём возиться, иногда можно позволить поработать другим, тем более, когда другие настолько упрямы.       — Вот и всё! — радостно воскликнул Илья, когда ветки занялись. — Прям как ты учил. Без дыма.       — Ну всё, садись уже, — в ответ засмеялся Максим и похлопал рядом с собой. Во взгляде читалась гордость: приятно, когда близкий человек потихоньку разбирался в том, из чего состояла его жизнь. Большая её часть.       Чуть поодаль от уютно потрескивавшего костра лежала корзинка — старая, Илья её позаимствовал у бабушки, но крепкая, ведь они забили её едой для пикника под завязку. То есть, конечно, не только едой; Илья позаботился, чтобы им было, что выпить. Под застиранным клетчатым полотенцем лежали курочка в поблёскивавшей в свете костра фольге, свежий хлеб, и белый, и ржаной, нарезка, помидорчики, огурчики, зелень и даже несколько пирожков — они хорошо подготовились к этому пикнику.       Осмотревшись, словно он мог забыть сделать что-то ещё, Илья наконец опустился рядом с Максом, который уже настраивал гитару на слух, и стал доставать из корзинки еду, только в этот момент осознав, насколько же он проголодался. Сложно было сказать подобное о Максиме — тот обычно до последнего не ворчал, не ныл. Работа, видно, научила: горящий лес из любой привереды сделает паиньку. Илья в горящем лесу не бывал, но знал это наверняка.       Хотелось сделать всё красиво, разложить, прямо как в фильме каком-то, может, даже сфотографировать и опубликовать — а что, пусть завидуют, — но голод оказался сильнее, так что Илья успел отправить в рот кусочек курицы и заесть его помидором. Максим наблюдал за ним всё это время, во взгляде читалось неодобрение, но хватило его лишь на несколько секунд; он легонько пихнул Илью в плечо и сам потянулся за огурцами.       — Ты хоть знаешь, что такое терпение, Илюш? — издав тихий смешок, спросил Макс, после чего захрустел огурцом.       Выудив со дна корзинки пару стопок и стеклянную бутылочку (предварительно вытерев пальцы салфеткой), Илья усмехнулся:       — Ещё как знаю, — парировал он, многозначительно бросив взгляд на содержимое бутылки. — Зря я, что ли, хирургом работаю? — одна стопка оказалась в свободной руке у Максима. — Видишь, сначала поел и только теперь собираюсь пить. Зацени, кстати, — он поднёс бутылку ближе к огню, как бы на просвет, — наливочка какая. Дед подарил.       Потрескивание разгоравшихся веток заглушил искренний смех Максима, и Илья не смог сдержать улыбки.       Вообще-то, всё это предприятие было лишь частью хитрого плана: уж больно Илье хотелось услышать любимый голос под гитару. В конце концов, сезон только закончился, и они слишком давно не собирались вот так вместе, вдвоём, чтобы никто их гарантированно не потревожил. Ну, а перекус и наливочка это так, приятное дополнение и удачная маскировка. Хотя вкусовые рецепторы Ильи кричали о крайнем удовольствии, прямо как в детстве — а может, сигналы искажались где-то на пути в мозг, и на деле не менее важную роль играли общая атмосфера и человек рядом.       Человек рядом подождал, пока Илья разольёт наливку по стопкам, и они вместе выпили всё разом, запрокинув голову. Он даже широко улыбнулся Максу — обычно тот ломался чуть дольше, пил скромнее, особенно рядом с огнём. Их там, наверное, держали в ежовых рукавицах, ничего лишнего, только постоянная бдительность и трезвость рассудка. Илье-то давно стало плевать на последнее.       Костёр весело потрескивал, разгорался всё ярче, а искры летели всё выше, но за столько лет Илья перестал этого бояться. А зачем? С ним всегда рядом тот, кто мог укротить огонь. Поэтому он заворожённо смотрел на языки пламени, на прыгающие, резкие тени, пока не перевёл взгляд на Максима. Тот положил щёку на гитарный изгиб и что-то тихонько бренчал, опустив глаза. Выгоревшие на солнце ресницы и кудри словно рыжели в неверном свете костра.       — Споёшь? — негромко попросил Илья.       — Стол заказов открыт, — оживился Макс, выпрямившись.       — Ну, ты знаешь, что я всегда прошу, — лениво проговорил Илья, отставив назад руки — приготовился слушать.       Ответом послужил первый аккорд знакомой обоим песни — конечно, Макс знал, что попросит Илья, и уже приготовился её играть.       Когда опускаешь иглу проигрывателя на пластинку, сперва слышишь приятный треск и только потом — мелодию. Голос Максима никогда не записывали на какой-либо носитель — Илья бы точно об этом знал, — но тихое потрескивание костра заменяло любой характерный шум. Прикрыв глаза, он качал головой под музыку, а когда Макс стал петь громче, Илья непроизвольно подался вперёд, как люди на концертах, когда хочется быть ближе к источнику музыки, чтобы точно ничего не упустить, чтобы мелодия заполнила всё тело: от макушки до кончиков пальцев. Макс перебирал струны, глядя то на гриф гитары, то на искорки, поднимавшиеся ввысь, и Илья, уже распахнувший глаза, чтобы запомнить каждое движение — как размыкаются сухие губы, как подрагивают ресницы, как напрягается шея, — придвинулся ближе. Голос и гитарные переливы успокаивали, исцеляли. Когда Макс закончил петь и остался только шум костра, шорох тлеющих веток, далёкое завывание ветра где-то в высоких кронах деревьев, Илья ткнулся лбом ему в плечо, счастливо улыбаясь.       — Спасибо, — прошептал он, а сам не мог понять, почему по телу разливается тепло: голос ли Макса? жар от огня? выпитая наливка? Как бы то ни было — приятно. Так, как не было уже давно.       Они сидели так ещё какое-то время, пока у Ильи не затекла нога; как обычно, впрочем, любой киношно-милый момент в реальности рушится из-за какой-то глупой банальщины. Растрёпанный, он остался сидеть плечом к плечу к Максу, чувствуя тепло его тела даже через несколько слоёв одежды, а сам снова принялся за еду. Тут же в ход пошла и полюбившаяся наливка, а за ней и пирожки, и ещё по стопочке — всё как надо.       — Слышь, а ты чего, эт-самое, — прожевав пирожок, спросил Илья и кивнул на жёлтую спецовку Макса, — не переоделся даже?       — Ты же меня таким запомнил, — тихо перебирая струны пальцами, улыбнулся Максим.       Илья нахмурился.       — Ну да, но…       — Уцелевшая именная нашивка была найдена на месте гибели, — прозвучало голосом Максима, и Илью передёрнуло — тот никогда так не разговаривал. Так разговаривали бумаги, которые ему всучили в дрожащие руки, как только он смог добраться до КПП.       — Не говори так, — дрогнувшим голосом попросил Илья и перевёл взгляд на пляшущую тень Макса на каменной стене.       — Я просто напоминаю, — всё с той же улыбкой ответил Макс, после чего поднял глаза на Илью. Лицо вмиг стало обеспокоенным. — Да ладно, Илюш, — его голос звучал не так довольно, как минуту назад. — Не новость же. Я рад, что ты пришёл, кстати.       Они снова встретились взглядами, и Илья вымученно приподнял уголки губ.       — Мне идти больше не к кому.       Тихий звон гитарных струн, треск костра, где-то рядом капала с потолка вода, а снаружи шумел ветер. Илье хотелось нарушить молчание, но всё и так было сказано, он уже давно выпотрошил здесь душу, извинился перед Максом, рассказал ему, что было до и как стало после, а тот выслушал его с улыбкой, иногда смеясь и — реже — волнуясь. Илья умел подбирать слова о самом страшном так, чтобы не было даже укола тревоги. Издержки профессии.       — Тебе пора, — произнёс Максим, заглушив ладонью струны.       — Некуда спешить, Макс, — покачал головой Илья. — Мы ещё не всё съели. И не всё выпили.       Словно в подтверждение своих слов он разлил в две стопки наливку, выпил, не проследив за Максимом, зажмурился и закусил ржаным хлебом.       — Нельзя тут задерживаться, — продолжал голос рядом, заглушая шум костра, будто звучал прямо в голове. Илья открыл глаза: гитара с языками пламени, «Шустов М.Н.», кудряшки — всё на месте. Макс смотрел, обеспокоенный, даже с ноткой укора; Илье был прекрасно знаком этот взгляд, тот одаривал им каждый раз, когда он перерабатывал, перебирал, не хотел отпускать. — Ночью небезопасно.       Илья фыркнул, отвернувшись к высокому проёму, где когда-то было окно, но теперь оттуда лишь тянуло ночной прохладой, которая ощущалась едва-едва рядом с жарким костром. Звёзд почти не было видно, но ему хватало ярких искр, поднимавшихся до самого потолка.       — Тогда пой мне вслед, — подумав, попросил Илья и снова посмотрел на Максима. Тот, как и всегда, тепло улыбался; он кивнул, внимательно осмотрел лицо Ильи, словно пытаясь прочесть мысли, и, чуть помедлив, зажал первый аккорд.       Илья поднялся с пола, когда Макс начал петь. Стало спокойнее, все страхи испарились, взмыли вверх вместе с языками пламени, и он вышел из монастыря. За спиной рыжело пламя и звучал родной голос. Голос как будто вселял надежду, хотя надеяться было не на что:       — Всё когда-то сбудется.       Илья приблизился к деревянному забору, медленно потянул на себя скрипучую калитку, и шум костра за спиной словно стал только громче — а вместе с ним и голос Макса.       — Раз, два, три.       Шаг, ещё один шаг за территорию монастыря. Ещё с десяток метров до леса; верхушки деревьев в обжигающем золоте, жуткий рёв костра — а может, это был ветер.       — Раз, два, три.       Подкосившиеся колени, сухая земля под ногтями, шум в ушах, жар со всех сторон, зажмуренные глаза — стало светло, как днём.       Песня закончилась. Ничего не сбылось.