***
На одиннадцатом году жизни Артём решает, что родственная душа — это всё-таки не так уж плохо. Ему нравится думать, что его идеальная половина не девчонка. Дома лишь смеются и говорят, что так бывает очень редко, а он подрастёт и поймёт, что девочки — это хорошо и с ними тоже весело. Артём лишь хмурится и недовольно мотает головой, единственные две девчонки, с которыми весело, это его маленькая сестричка, когда не достаёт его просьбами поиграть с ней в куклы, и Машка, только с Машкой они попрощались уже давно, когда Артём с семьёй переехал и пошёл в другую школу, ближе к дому. К тому же, он отложил мечты о путешествиях и разведке на второй план, все мысли теперь занимает футбол, и из-за этого как-то так случилось, что среди друзей остались одни мальчишки, Артём пытался наладить контакт с одноклассницами, но ни одна из них не поддержала его любовь к футболу, и Артём потерял к ним интерес. Убеждение, что родственная душа — это неплохо приходит в тот момент, когда Артёму до ужаса грустно, в тот день случается его первый крупный проигрыш на турнире, ему так обидно, что не сдержать слёз. Ему не стыдно давиться слезами, сидя в обнимку со своим рюкзаком прямо в раздевалке после матча, потому что он не один такой, и его хлюпанье носом поддерживают ещё несколько человек. Только слёзы очень резко высыхают, когда в голове раздаётся «От улыбки станет всем светлей» и в районе грудной клетки расплывается тепло, Артём сам не знает как, но понимает, что это поддержка от родственной души. Ему неожиданно становится стыдно, он много раз ловил в себе отголоски чужих эмоций — и радость, и грусть, и злость, но у него и в мыслях не было ответить на них. Его половину с натяжкой можно было назвать меломаном, чаще всего в голове у Артёма возникали эфиры радиостанций, и не было похоже, что его родственная душа слушала их намеренно, это больше напоминало случайности, происходящие где-то в дороге — в машине или, может, в автобусе, и никогда чего-то определённого, возможно, знай Артём, что нравится предназначенному ему человеку, он бы выпросил у родителей кассету с любимой музыкой родственной души и включал бы как можно чаще. Его стыдливые мысли прерывает очередной сгусток тепла внутри, никогда ещё их связь не была настолько ощутимой, как сейчас, Артём прикладывает руку к груди, там, где горячо, зажмуривается и часто-часто шепчет одно единственное слово: «Спасибо».***
Артёму тринадцать, когда он убеждается, что родители были правы. Его родственная душа определённо девчонка, кто ещё может днями напролёт слушать Руки Вверх? Он даже начинает скучать по тем временам, когда его половина ограничивалась радио, ведь если кто-то разбудит его посреди ночи и попросит напеть строчку какой-то даже не самой популярной песни этой группы, Артём с лёгкостью сможет это сделать, и вряд ли ограничится половиной припева. В тот год они впервые ссорятся, если с человеком, которого ты никогда не видел и даже не знаешь, как зовут, возможно поссориться. У Артёма бунтарская фаза — приятели настаивают, что единственная музыка, которую слушать не зазорно — рок, и чем тяжелее, тем лучше. И он хочет казаться крутым, поэтому легко ведётся на их убеждения, выбирая только ту музыку, где солист орёт на тебя, надрывая горло, ему это не слишком нравится, но Артём уверен, что нужно просто немного времени, чтобы привыкнуть. Только сделать это очень сложно, когда в голове беспрерывное «Забирай меня скорей, увози за сто морей и целуй меня везде, восемнадцать мне уже». Его родственной душе не больше шестнадцати, Артём не понимает, почему она постоянно слушает это, да и издёвки от всё тех же приятелей, когда он ходит и напевает себе под нос «Ну где же вы девчонки, девчонки, девчонки, короткие юбчонки» до ужаса раздражают Артёма, но что он может поделать, если мелодии и слова впиваются в мозг клещами, и избавиться от них сложнее, чем пробежать стометровку, ни на каплю не сбив дыхание. Он ясно даёт понять своей родственной душе, что его совершенно не устраивает такое положение дел, и ей бы стоило поумерить свою любовь к Сергею Жукову и его группе, посылая всю злость и раздражение, поднимающиеся внутри при первых нотах очередной песни, на другой конец ментальной связи, но, кажется, не у одного Артёма бунтарская фаза, в ответ на эмоциональные выпады Дзюбы одна и та же песня крутится на бессчётном повторе, пока кто-то из них не психует окончательно, посылая по связи такую яркую неприязнь, что больно колет сердце.***
Артёму шестнадцать, он половину своей жизни находится в системе Спартака, у него все шансы в ближайшее время заиграть за основу, он кричит от радости на экран телевизора, когда судья даёт финальный свисток в матче со Спортингом, и ЦСКА, по сути принципиальнейшие соперники, поднимают над головами кубок УЕФА. Тогда же он возвращается к давно забытым мыслям, что его родственная душа всё-таки может оказаться не девчонкой, весь день и предстоящую ему ночь Артём провёл как на иголках, потому что связующая нить вибрировала настолько диким волнением, которое не перебивалось ничем, ни бесконечными песнями Руки Вверх, которые он слушал весь день, уже давно признав своё поражение в этой войне, ни попытками сыграть на чувстве ностальгии с песней енота про улыбку, ни мольбами Артёма, который просто хотел выспаться, но приходилось пялиться в окно на огни ночной Москвы, потому что этого настойчиво требовала связь душ. Его половина определённо была заядлым болельщиком ЦСКА, иначе как объяснить всепоглощающую радость и взорвавшуюся в голове победную музыку идеально синхронизировавшуюся с льющейся из телевизора. Артём не осуждал привязанность к противоборствующей команде. Артёму нравилось, что у них теперь уже наверняка есть хотя бы одна точка соприкосновения — любовь к футболу. Артём, измученный вчерашней бессонницей, шалящим весь день настроением и переизбытком эмоций, с улыбкой засыпает под не прекращающую трубить в голове праздничную музыку и полупьяные чувства, похожие на признание в любви, он несмело рассчитывает, что они предназначены ему.***
Всё случается слишком неожиданно. Артёму восемнадцать, он вместе с частью команды только вернулся на базу с игры в прекраснейшем расположении духа из-за победы и как раз пытается дорассказать шутку, когда резкая боль во всём теле заставляет его замолчать. Артём хватает ртом воздух, оттягивает неожиданно душащий ворот футболки, а вторую ладонь вжимает в солнечное сплетение. Он дезориентирован, он ничего не понимает, пока бешено бьющийся разум не регистрирует то, что все эти чувства принадлежат не ему. Тогда-то Артёму и становится страшно. К нему подлетает врач, приведённый кем-то из сокомандников, пытается послушать бешено колотящееся сердце и зачем-то сунуть под руку градусник, задаёт десятки вопросов, на которые он отвечает заторможено, слишком сосредоточенный на чужих эмоциях. Доктор объясняет, что его родственная душа испытала физическую боль, а до него донеслись её отголоски, словно Артём сам этого ещё не понял, он просто хочет, чтобы его оставили в покое, чтобы он мог добраться до выделенной для него комнаты на базе, потому что тянуть до дома просто невозможно, и дали сосредоточиться на его беспокойной половине, но врач продолжает осыпать вопросами про самочувствие и ощущения, в итоге, Артём не выдерживает, огрызается и срывается с места. За закрытой дверью он судорожно ищет свой плеер, находит там простые спокойные мелодии без слов, вставляет в уши наушники, прикрывает глаза, растворяясь в музыке, обхватывает себя руками и представляет, что обнимает другого человека так крепко, как только может. Несколько минут спустя не его паника утихает. Но выдохнуть у Артёма получается не скоро, у него уже затекли ноги, а всё тело окаменело из-за долгого сидения без движений, но в награду за неудобство он чувствует тёплые порхания, похожие на крылья бабочки, пробегающие слабым электрическим разрядом по всему телу. Его обнимают в ответ.***
В двадцать три всё повторяется. В этот раз он дома, в полном одиночестве, поэтому никто не набрасывается, не мучает сотней вопросов, не тыкает в него стетоскопом и градусником. Артём заваривает чай, когда тело пронзает острая боль, его складывает пополам, горло передавливает, а с губ срывается хрип. Он одновременно понимает и не понимает, что происходит, скатываясь на пол и обжигая ладони разлитым кипятком из разбитой чашки, а потом накрывает паника, не только его паника. Липкое чувство страха откуда-то извне проглатывает с головой, не даёт дышать и заставляет хвататься за горло. Всё куда хуже и острее, чем четыре года назад, тогда не хотелось рыдать, а сейчас по щекам катится непрерывный поток слёз, не хотелось что-то сломать, а теперь он остервенело бьётся кулаками об пол, расплёскивая воду во все стороны. — Что с тобой? Что с тобой? Скажи, что всё хорошо, — просит Артём, словно его могут услышать и ответить. Понять ему больше больно, обидно или страшно не выходит. Он снова пытается следовать уже проверенной тактикой с успокаивающей музыкой и странными объятиями, но от него отмахиваются, на него злятся, Артём не понимает, в чём его вина? Он просто хочет быть рядом, хотя бы так. Только по прошествии нескольких дней внутри расплывается тепло, пока Артём смеётся, качает головой и закатывает глаза. Конечно же у Руки Вверх есть песня со словами «Прости».***
В двадцать шесть он влюбляется. Проваливается по уши, тонет с головой, так сильно и, как будто бы, навсегда. Это одновременно неожиданно и ожидаемо. Артём знает, что чувства копились, а симпатия росла, но он не придавал этому никакого значения, не впервой, всё-таки двадцать шесть лет жить затворником и ждать встречи с родственной душой для него, тактильного и любящего физический контакт, было бы невыносимо, вдруг это произойдёт, когда ему будет за сорок или, того хуже, за шестьдесят? Он всё ещё не представлял, как ему найти человека, если всё, что тебе о нём известно — это какую музыку он слушает в определённый момент времени, но это не значит, что Артём из тех людей, кто отрицает связь душ, нет, наоборот, он слишком романтик и мечтатель с самого детства, и представить свою жизнь без внезапных мелодий, отголосков чужих эмоций и касаний, которые чувствуются не телом, а разумом, Артём не может и не хочет. Этот неизвестный человек — самый близкий и дорогой для него, лишиться его — это лишиться части себя. Без своей родственной души он не может, но и жить евнухом тоже. И это никогда не было проблемой для них, у его половины так же случались симпатии и отношения. Не романтические. После первого такого случая Артём ещё неделю ходил, пряча взгляд, краснея до кончиков пальцев, чувствуя себя невольным участником тройничка и злясь на родственную душу, которая находила его страдания настолько забавными, что веселье ощущалось также ярко, как самые сильные из эмоций. А потом веселился уже Артём, когда отомстил той же монетой. Так что в отношениях с другими людьми они не видели проблемы, что такое мимолётная привязанность в сравнении с мощнейшей связью душ? Она исчезает так же быстро, как появляется. Но что делать, когда привязанность перестала быть привязанностью? Они дружат уже некоторое время, и Артём никогда не отрицал симпатию, хотя бы со своей стороны, не раз у него возникало желание прижаться губами к чужим губам, распробовать их на вкус, проскользнуть по ним языком. И обнимать, обниматься хотелось до безумия. Но он всегда списывал всё это на банальное притяжение, а потом Артёма ударяет пыльным мешком по голове, он смотрит в смеющиеся глаза напротив и понимает, что проваливается. Внезапно хочется всего. Не просто обниматься и целоваться, а просыпаться вместе, целовать по утрам, обнимать перед сном, засыпать вдвоём, держать за руки, делать всякие глупости. Любить. Артём настолько пугается своих желаний, что зависает на несколько минут, уставившись в несуществующую точку на противоположной стене, а когда приходит в себя, то понимает, что что-то не так. — Ты чего? — полушёпотом спрашивает он толкнув чужое колено своим. Вокруг продолжает кипеть жизнь, ни один человек в помещении не замечает, как у Артёма перевернулась с ног на голову вся жизнь. — Да так, глупости, — отвечают ему и касаются кончиками пальцев виска. Артём понимающе кивает, родственная душа дала о себе знать. Они молча сидят каждый в своих мыслях, у Артёма покалывает кончики пальцев от желания отследить ими проступающие линии вен на чужом предплечье, но он не может себе этого позволить, не желая портить дружбу своими неожиданными чувствами. Идея, что можно попытаться выбить клин клином уходит так же быстро, как пришла — сексом на одну ночь дружба в действительности будет убита наповал, где гарантии, что они смогут потом общаться без неловкостей, а в том, что на что-то большее, чем одна ночь ему не приходится рассчитывать, он уверен, его угораздило влюбиться в человека, который предан родственной душе (как, в принципе, и Артём, но сейчас очень хочется поступиться своими же собственными принципами и убеждениями), даже не встретив её. Он отслеживает взглядом выученные наизусть черты лица, чуть дольше задерживаясь на длинных ресницах, которые щекочут шею в моменты редких объятий, на тонких губах, сейчас чуть поблёскивающих из-за привычки пробегать по ним кончиком языка, и линии челюсти, которую так хочется огладить пальцами. Может быть всё же?.. Артёму двадцать шесть, и он впервые в жизни влюбляется. Но порхающие в животе бабочки, очень быстро превращаются в рой птеродактилей, разрывающих всё на своём пути, когда оказавшись один на один с собой в тишине своей комнаты, Артём понимает, что он действительно один. Впервые за почти двадцать лет непрерывного ощущения отголосков другого разума у себя в голове, он сталкивается с полнейшей тишиной. И секунды не проходит, как он начинает в панике метаться по задворкам сознания, неужели с родственной душой произошло что-то серьёзное? А затем Артём резко замирает, если бы что-то произошло, его бы снова выворачивало, как это было в прошлые разы, но сейчас не было ничего. Он просто тянется мыслями в привычном направлении, как делал всю жизнь до этого, но вместо знакомой и давно ставшей родной теплоты, будто бы натыкается на ледяную стену. Артём и представить не мог, что такое возможно, но вот прямое тому доказательство, он как нашкодивший щенок скребётся в закрытую дверь дома, но его никто не хочет слышать. Артёму двадцать шесть, когда он влюбляется, а родственная душа отворачивается от него.***
В этом году ему исполнилось двадцать восемь, и его с натяжкой можно назвать счастливым человеком. У него просто не получается выдохнуть. К счастью, сейчас хотя бы более-менее устаканилась его профессиональная жизнь, иначе Артём бы просто свихнулся. Дурацкая влюблённость только крепла. Чем больше времени они проводили вместе, тем глубже становились чувства. Ему казалось, что уже весь мир видит, как он зависает в омуте карих глаз, как глупо он улыбается, как сложно ему бывает оторвать взгляд, и как временами приходится сжимать руки в кулаки, чтобы не прикоснуться. Даже появляется паранойя, что все вокруг следят за каждым его действием и только и ждут, когда же он оступится, и всё вокруг разрушится, как карточный домик от неосторожного выдоха. Тот день, когда он впервые ловит на себе смущённый взгляд из-под опущенных ресниц и замечает, как алеют кончики чужих ушей — чуть ли не самый счастливый в его жизни, за последние безрадостные годы так уж точно. Вот только дальше взглядов и стеснительных улыбок они не заходят. Ни для кого не секрет, что поговорить Артём любит, а завести разговор о чувствах всё ещё страшно, вдруг он ошибся? Что-то не так понял? Неправильно интерпретировал? Выдаёт желаемое за действительное? Снова всё испортит? Так же, как испортил всё с родственной душой. Она всё ещё холодна с ним, к счастью, ледяная стена была одноразовой акцией и больше не появлялась с того дня, когда её пробило очередным приступом дикой боли с другой стороны. Настолько сильным, что, Артём до сих пор не уверен, но кажется, его даже выкинуло из реальности на несколько минут, а, придя в сознание, он ещё долго не мог заставить себя не то, что встать с пола, на котором оказался, отбив себе бок, но даже банально пошевелить чем-то, кроме пальцев, впивающихся в не такой мягкий, как казалось ранее, ковёр. Потом он ещё долго лежал на этом самом ковре, глядя в потолок, под интершум одного из многочисленных музыкальных каналов, родственная душа, кажется, была не совсем в адеквате или сознании, но любезно позволяла успокаивать себя, Артём воспроизводил в памяти все свои самые счастливые воспоминания, направляя по связи всю теплоту, которая горячим шаром растекалась изнутри. Но даже после случившегося их отношения уже не стали прежними, казалось, с исчезновением глухой стены и ещё одного момента, заставившего его надолго зависнуть в своих мыслях — тёплого, покалывающего чувства влюблённости, донёсшегося до него с другого конца связи, от которого хотелось то ли улыбнуться, то ли разрыдаться, всё должно было бы вернуться на круги своя, но Артём продолжает ощущать какую-то недосказанность, которую вообще можно ощущать, общаясь исключительно при помощи чувств и музыки, страдает из-за этого и садистски надеется, что и родственная душа страдает, чтобы ей было стыдно, когда они встретятся, и Артём выскажет всё, что накопилось за годы холодной войны, в лицо. Только сколько ему ещё мучиться? Он устал.***
Артёму скоро тридцать, он несётся по коридору отеля, не видя ничего на своём пути, чуть не сбивает кого-то из обслуживающего персонала сборной, он даже не может понять кого, настолько размытым кажется мир вокруг, догадывается лишь бросить скомканное извинение, не пытаясь притормозить. Он чувствует себя самым счастливым и самым глупым человеком на свете. Больше, наверное, всё-таки глупым. Или счастливым? Он едва ли успевает притормозить перед нужной комнатой, в самый последний момент хватаясь рукой за углубление в стене, распахивает дверь, заставляя десяток пар глаз уставиться на него в непонимании, но он видит перед собой лишь одни, тёплые, карие, и чувствует, как губы растягиваются в, наверняка, глупейшей улыбке. Артём, в принципе, догадывается, как выглядит со стороны — весь взъерошенный, в кое-как натянутой футболке, с пылающими щеками, тяжело дышащий и с капельками пота на висках, но его настолько не заботит внешний вид, что пусть говорят и думают, что хотят, он лишь отмахнётся, у него есть дела поважнее. — Игорь? Можешь, пожалуйста, — он сглатывает, пытаясь смочить пересохшее после бега горло, из-за которого голос кажется надломленным и осипшим, — Пожалуйста, выйти, на секунду. Поговорить? Акинфеев по какой-то причине не выглядит сильно удивлённым, в отличие от остальных, сидящих здесь же, он лишь пожимает плечами, поднимается из кресла и идёт в его сторону, и только тогда, когда дверь за ними оказывается плотно захлопнута, и они остаются один на один в коридоре, задаёт вопрос: — Ты чего взмыленный-то такой? Случилось что, Тём? Случилось. Случилось то, что Артём прозрел, не далее, как пятнадцать минут назад, когда он от нечего делать пялился в телефон, бормоча себе под нос: «Мой братан тигр, 24/7 тигр» — очень неожиданный выбор музыкального сопровождения для его родственной души, но сегодня у него в голове происходил сольный концерт всей империи Блэкстар, пока тот самый телефон не завибрировал в его руках, оповещая о звонке от, как раз-таки, Игоря. Он спрашивал, где шляется Дзюба и не хочет ли он присоединиться к остальным в комнате отдыха, на заднем плане играл l'One, и что-то затирал Голова, скорее всего и являющийся ди-джеем на этом празднике жизни, в ответ Артём лениво зевнул, вызывая фырканье с другого конца провода, и ответил, что скоро будет. Только вот скоро не совсем получилось. Стоило ему нажать на кнопку отбоя, он понял, что в голове продолжает звучать та же песня, что была слышна при разговоре, только это не остаточное явление, которое бывает после прослушивания навязчивой и заедающей мелодии, это отголоски того, что в данный момент слушает его родственная душа. И в этот же момент Артём буквально ощущает, как начинают передвигаться в голове болтики и винтики, со скрипом и треском, учитывая то, как долго он, как оказалось, не прибегал к их помощи. Кусочки пазла один за другим складываются в единую картинку, насмехаясь над тугодумством Дзюбы: пара запросов в гугле, чтобы свериться с точностью дат, и становятся понятны причины болезненных ощущений, трижды выбивающих воздух из лёгких, Артём сам не понимает, почему раньше не провёл эти параллели, ведь он всегда знал… И эта любовь к ЦСКА, обнаружившаяся, когда они выиграли кубок УЕФА. И Руки Вверх… Всё было так очевидно, буквально лежало на поверхности, но Артёма нужно было тыкнуть носом и повозить им, чтобы он, наконец-то, всё понял. Он хватается за волосы, ероша их, проводит ладонью по лицу и смеётся, закинув голову. Этого просто не может быть. А затем сгребает с тумбочки наушники и выбегает из своей комнаты. Так он оказывается там, где есть сейчас, в коридоре перед комнатой отдыха, один на один с Игорем, вопросительно смотрящим на него. И внезапно Артём не может выдавить из себя ни слова, язык будто приклеился к нёбу, и снова захватила необоснованная паника: вдруг он ошибся? Вдруг, всё обнаруженное просто совпадения? Так, конечно, не бывает, но в случае Артёма… честное слово, может быть всё, что угодно, ему просто-напросто не могло так повезти. — Случилось, возможно, — наконец, выдавливает он из себя и протягивает Игорю раскрытую ладонь с лежащими на ней наушниками, — Нужно просто кое-что проверить. Игорь переводит взгляд с его руки на его лицо, туда-обратно, несколько раз, приоткрывает рот, но с губ не срывается ни звука, не дурак, понимает, что именно Артём собрался проверять, затем глубоко вдохнув и не задавая никаких вопросов, кивает. Он не может оторвать взгляд от плавных движений Игоря, когда тот протягивает руку за его телефоном, никогда не мог, а теперь уж и подавно, впитывая каждое мгновение, словно губка, пытаясь рассмотреть и запомнить в свете новых открытий. Артём кладёт свой айфон на раскрытую ладонь и чувствует, как по нервным окончаниям пробегает электрический разряд, когда их кожа соприкасается, и, кажется, Игорь, судя по дрогнувшим пальцам, почувствовал то же самое. Пока Игорь, надев один наушник, листает его музыку, Артём отходит дальше, к противоположной стене, чтобы не было соблазна прислушаться к звукам из наушника, хотя он на девяносто процентов уверен в том, что это ему даже не понадобится. — У тебя отвратительно много песен Руки Вверх, — подаёт голос Игорь, заставляя Артёма рассмеяться, стоит ли говорить, чьё это влияние, или пока повременить? — Родственная душа — большой фанат, — всё-таки сообщает Артём пару мгновений спустя, — Кстати, ты слушаешь «Крошку мою», — трудно не заметить, как пальцы Игоря сильнее сжимаются вокруг телефона, но он не поднимает взгляд и никак не подтверждает, но и не опровергает сказанное Артёмом. — Бедный, не легко тебе, наверное, приходится? — говорит он вместо этого совершенно ровным и ничего не выражающим голосом. — Да уж, лет в тринадцать были такие войны, да и почти все пацаны издевались, но у некоторых и похуже музыка была, — отвечает Артём, раз Игорь хочет сыграть в эту игру, то пускай, он подыграет, — Сейчас «Улетай», кстати. — Кто победил? В войне? — Он. — Не повезло. — Как сказать. «Розовое вино». — Никогда не нравилась эта песня, — чуть поморщившись отвечает Игорь. Они так и стоят вдвоём в пустом коридоре — Игорь включает песни, Артём безошибочно называет каждую. — Всё, Игорь, остановись, — наконец, не выдерживает Дзюба, он не планирует переслушивать все свои сотни треков, когда всё стало ясно ещё на первом, но Игорь упрямо включает «Чужие губы», — Игорь. — Ты влюблён в кого-то, Артём, — тихо произносит он, всё ещё не поднимая на него взгляд, заставляя Артёма от удивления приоткрыть рот, Игорь что?.. За все годы, что они знают друг друга, Игорь никогда не подавал вида, что может так тупить. Кажется, уже вся сборная догадывается, что Артём Дзюба влюблён и в кого именно, кроме, конечно же, того, кто является объектом его влюблённости. — Ты тоже, — спокойно отвечает он, потому что его винтики ещё не перестали крутиться, и все взгляды и улыбки трудно выкинуть из памяти. — Я… — Игорь поджимает губы и вскидывает голову, только вот на Артёма всё ещё не смотрит, предпочитая изучать стену за его спиной, — Это разные вещи. — Разные чем? — Знаешь, родственные души — это ведь необязательно про любовь в романтическом плане, всегда можно быть просто… лучшими друзьями, или родственная любовь, знаешь, как в семье… Так что ты не подумай, что я против, просто… — Игорь, конечно, прав, но в их случае, он несёт явный бред, а Игорь никогда не несёт бред, только лишь в шутку, только вот сейчас он точно не шутит, и Артём не знает, ему смеяться или злиться, поэтому просто качает головой и подходит к нему практически вплотную, заставляя замолчать. Он протягивает руку и вынимает наушник из уха Игоря, в процессе оглаживая подушечками пальцев раковину, с удовлетворением замечая, как алеют кончики ушей, забирает телефон и, надев наушник, включает самую попсовую из всех возможных песен и одну из его любимых. — Слушай и впитывай, Игорёш. На строчке «Он мой номер один, моя половина, я за ним, за ним, люблю его так сильно» уже и шея Игоря покрывается красными пятами смущения, а сам он подаётся вперёд и утыкается лбом в плечо Артёма, у которого на мгновение сжимается всё внутри, чтобы тут же разорваться фейерверками счастья, и он знает, что их отголоски доносятся до Игоря. Они так близко, что все ощущения намного ярче. Артём хочет узнать, что происходит, когда ты, наконец, узнаёшь свою родственную душу ещё и физически, конечно, на эту тему написаны тысячи книг, сняты сотни фильмов, рассказано невероятное количество историй, но это не то же самое, это как быть сторонним наблюдателем, просто любопытным, проходящим мимо и заглянувшим в окно чужого дома. Он на пробу проводит рукой от игорева затылка к плечам, чувствуя, как под пальцами рассыпается армия мурашек. Игорь что-то бормочет под нос, настолько тихо и непонятно, что Артём разбирает только отрывки фразы, напоминающие лишь «знал» и «надо было раньше». И если со словами сложно, то чувства всё такие же яркие, Игоря кроет сожалением и признанием вины, заставляющими Дзюбу сделать шаг назад, Игорь на инстинктах тянется следом, и Артём готов простить его лишь за это, но неожиданно спадают розовые очки, и он вспоминает об обиде за четыре долгих года отрешённости, подкреплённой новым пониманием того, что Игорь знал, Игорь явно обо всём знал. Он чувствует. — Нет, не знал, не кипятись, — говорит Игорь, словно прочитав его мысли, хотя «словно» явно лишнее, физический контакт может и разорван, но Артём продолжает, как никогда прежде, чётко улавливать отголоски чужих эмоций, — Только догадывался. — Легче не становится, — цедит Артём, складывая руки на груди. — Я не был уверен, — продолжает Игорь. Артём не впечатлён, — Мне было страшно, — Артём выразительно смотрит на него, — Ещё вот эта твоя влюблённость, — Артём закатывает глаза, — Хорошо, хорошо, блять, да, я проебался, извини. — Уже лучше, — хочется продолжать злиться, хочется и дальше обижаться на него, но он слишком хорошо знает Игоря, знает, что он просто такой человек, они перманентно в головах друг друга двадцать с лишним лет, вряд ли на свете есть кто-то, кто понимает их лучше друг друга, ну и с десяток лет обычной дружбы имеют немаленькое значение. — Я знаю, что ты уже не обижаешься, — говорит Игорь и раскрывает руки для объятий, Артём чувствует, что его переиграли, как тогда, в их музыкальной войне, стоило бы уже привыкнуть. Артём вздыхает и снова преодолевает расстояние между ними одним широким шагом, только вместо объятий, опускает ладони Игорю на щёки и, заставив приподнять голову, целует так, как мечтал сделать уже столько лет, потому что теперь у него есть на это полное право. Вокруг будто взрывается целый оркестр.