***
Оказывается, ему было пятьдесят, когда это произошло в первый раз. Сон с замком всё-таки вернулся, как и боль, заставившая биться в судорогах прямо во время завтрака на следующее утро. Взрослые тогда назвали это непонятным словом «припадок» и посмотрели на него так странно, что его аж передёрнуло. Ну и противно стало от этих взглядов – будто он псих какой! Ха, ещё чего. Тогда, вздёрнув нос, Мими твердо решил, что никаких припадков у него больше не случится. Кажется, будто это было и не с ним. Он уже не плакса Мими, ему почти восемь десятков лет и мама говорит, что пора привыкать к взрослому имени Эмиель. А когда в детскую приходит отец, то называет его длинным, непонятным набором имен, из которых он запоминает два первых – Эмиель Регис. Зачем остальные три, он не понимает. Да и, по правде, не хочет. Ему и так хватает загадок. Ему интересно, откуда берутся картинки в книжках, зачем причёсываться по утрам, если не хочется, и почему детёныши катаканов не даются в руки. Целыми днями Эмиель бегает по поместью, приставая ко взрослым с вопросами, и ещё иногда – тайно, конечно! – грызёт когти. Так и выходит, что у него едва ли хватает времени на скучные вещи, и от расспросов родителей о припадке он убегает стремительно, даже не вспоминая о том, что когда-то пугался чьих-то жёлтых глаз. Пока они не решают напомнить о себе сами. Второй припадок застает Эмиеля прямо в его восьмидесятый день рождения. И, вот гадство, все обставляется так, будто ему стало плохо от первой крови. Шутка ли, опозориться в такой ответственный момент! Эмиелю стыдно, так стыдно, что злость на себя, на переполошившихся родителей и на гостей, заставших минуту его слабости, жжёт кончики ушей. Всё случается уже глубокой ночью, после восьмой или десятой перемены блюд. Праздник идёт весёлый и шумный, вот-вот в зал должны принести вторые десерты, и Эмиель уже собирается было цапнуть пару лимонных пирожных в карман парадного бордового дублета, но вдруг замечает чей-то короткий взмах рукой. Кто-то делает знак, и толпа гостей расступается, освобождая пространство зала. Удивлённый, он смотрит, как к нему приближаются родители, выглядящие ещё серьёзнее, чем обычно. Отец, кажущийся ещё выше и худее в своём черном камзоле, вышитом золотыми цветами, ведёт под руку маму в таком же, отделанным золотом, но красном платье, в котором она, хрупкая, большеглазая, походит на древнюю королеву из их родного мира. Эмиель видел таких в книжке с картинками. Не хватает лишь короны, но вместо неё на маминых волосах, уложенных в высокую причёску, покоится изящная диадема. Зато поистине королевской выглядит маленькая золотая чаша в её руках, в которой переливается вязкая, тёмная кровь. Мама останавливается перед ним, передавая чашу, и растерявшийся до того Эмиель вмиг понимает, что нужно собраться и повести себя, как подобает. По-взрослому. Краем глаза заметив, как медленно кивает отец, Эмиель осторожно принимает чашу, заглядывает в тягучую жижу на её дне и у всех на глазах делает осторожный глоток. Вот тогда-то это и случается. Нет, кровь на вкус оказывается сладкой, будоражащей, как и должна была. Он даже хочет сделать ещё один глоток, но не успевает. Острая боль ударяет его по виску; он запоздало осознает, что упал на колени и уронил чашу, и та беззвучно катится по полу. Лица родителей и гостей искажаются, вытягиваются, словно призраки. А потом наступает темнота. Вспышка света. Зелёные глаза, испуганные и растерянные. И ещё одни, жёлтые, и почему-то зрачки у них вытянутые, как у кошек. Эти полны... Отчаяния? Нет, решимости. Чей-то крик. Вспышка... А после неё приходит новая боль. Такая невыносимая, что Эмиелю хочется не плакать, как раньше, а выть в голос. Тело цепенеет, и к боли добавляется животный ужас: он больше не сможет пошевелиться? Как? Изо всех сил Эмиель дёргается и кричит, пытаясь избавиться от жуткой пытки. Всё смешивается в единый калейдоскоп – крики, искаженные лица и жёлтые радужки глаз, десятками пар смотрящие на него со всех сторон. У него больше не остаётся сил дёргаться. Затылок жжёт, опаляет горячим потоком, и вдруг волной его выбрасывает обратно в зал. Эмиель приходит в себя постепенно. Первое, что он видит – заплаканное лицо мамы. Она держит его лицо в ладонях, и, когда Эмиель поднимает на нее взгляд, тут же говорит дрожащим голосом: – Всё хорошо, dragul meu. Всё в порядке. Он осторожно поднимается, облокотившись на её руку, и наконец замечает, как на него смотрят гости. Кто-то прижимает ладонь ко рту, не веря своим глазам. Кто-то брезгливо морщит нос. Поверх голов остальных Эмиель натыкается на тяжелый взгляд отца, и ему становится не по себе. Отец смотрит на него, как на прокаженного. Стыд душит его изнутри, и, не в силах стерпеть, Эмиель вырывается из рук мамы и убегает из зала прочь. Впрочем, потом оказывается, что не все очевидцы произошедшего считают его слабаком. Незнакомая девчонка подкрадывается, когда он стоит в нише у восточной галереи, грустно хлюпая носом. Он, конечно, слышит её шаги, но до последнего не оборачивается. – Мне жаль, – зачем-то говорит она в полной тишине. Эмиель бросает на неё уставший взгляд через плечо и не очень-то вежливо говорит: – Отстань, пожалуйста. Воцаряется молчание, однако девчонка так и продолжает стоять за его спиной, явно не собираясь уходить. Подождав немного, она тихонько кашляет, требуя внимания. Поняв, что от неё так просто не отделаться, Эмиель разворачивается лицом к непрошеной собеседнице. У девчонки рыжие волосы и россыпь веснушек. Её волосы уложены в сложную причёску, собранную плетёным обручем вокруг головы. Одетая в длинное зелёное платье, она выглядит старше Эмиеля: наверное, ей чуть за сотню. Её рот перепачкан кровью. – Ты брукса, – удивлённо замечает Эмиель, – Почему ты здесь? – Нам сказали, тут будут люди, – пожимает плечами она, – Не знала, что у вас на праздниках так принято. – Как? Она поджимает губы и выглядит недовольной. Ему говорили, что другие вампиры не ровня им, истинно высшим. Странно, но эта девчонка кривится совсем так же, как его мама, когда слуги разбивают очередной ее любимый сервиз. – Мне пришлось пить тайком на заднем дворе. Не очень удобно, – и рассеянным движением она вытирает рот, – Зато я видела, как ты упал. Эмиель куксится от досады. Обида скапливается в нем, пощипывая уголки глаз. – Пришла посмеяться? – Отчего же, – карие глаза девчонки расширяются, – Наоборот. Я такое уже видела. – Что ты... Усмехнувшись, девчонка склоняет голову набок, глядя на него, как на несмышлёныша. – Ты хоть имеешь представление, с чем столкнулся? Эмиель изумлённо приподнимает брови и уже собирается спросить, что такое «иметь представление», но тут в галерее слышатся шаги. Вздрогнув, девчонка бесцеремонно берет его за руку и через ближайшую арку тащит в малый сад, подальше от взрослых. В саду стоит убаюкивающая тишина, изредка прерываемая стрекотанием цикад и кваканьем лягушек в искусственном пруду. Девчонка представляется Орианой и плюхается на мраморную скамью, и Эмиелю ничего не остаётся, как сесть рядом. Ориана выглядит так, будто знает то, чего не знают все остальные. Возможно, о том, почему появляются эти... видения. Он хочет уже задать какой-нибудь простой, глупый вопрос, но она открывает рот первой. И говорит. О том, что постоянно передвигается с места на место в поисках пищи. В Туссенте её приютило семейство истинно высших вампиров, и теперь Ориана живет в каком-то старом особняке среди таких же маленьких брукс. Они ей как сестры, тихо говорит она, и у одной из них случались припадки. Как у него, Эмиеля. Пока он за свою жизнь только и делал, что читал книжки с картинками да распугивал детёнышей катаканов по окрестностям, Ориана боролась за себя и пыталась помочь другим. Она говорит, что научилась успокаивать свою названную сестру – на время. Эмиель не понимает, что это значит. Но важно совсем не это. Заметив припадки воспитанницы, её названные родители быстро поняли, в чем дело. Под большим секретом Ориана выпытала у них правду и теперь готова поделиться ей с Эмиелем – при условии, что он, конечно, никому не скажет. Даже маме. Эмиель с жаром заверяет, что никому не скажет. Ориана пристально оценивает его и, видимо, чему-то верит. Собравшись с мыслями, она шепчет, что в ответ на расспросы ей рассказали, что существует легенда. О том, что... –...Иногда при рождении вампира на полотне его судьбы кровью пишется имя наречённого, – и с задумчивым видом Ориана накручивает на палец выбившуюся из причёски медную прядку. – Того, с кем он будет связан всю вечность. Того, кто... – Наречённого? – быстро спрашивает озадаченный Эмиель, на что Ориана хмурится. – Перебивать невежливо, малышня. Да, имя твоей пары. – Фу-у, – кривится Эмиель. Он знает, что это такое. Про что-то подобное говорят многочисленные родственники, когда он, умытый и причёсанный, выходит в парадном дублете на праздниках. Какой красавчик, обычно шепчутся они между собой, совсем взрослый. Пора подыскивать ему пару под стать. Что значит – рано? Об устроении удачного марьяжа нужно думать с младенчества! В ответ на это родители только загадочно улыбаются и зачем-то переплетают пальцы рук. Эмиелю от этих штук жуть как смешно, противно и неловко. Ещё он как-то видел, как мама целует отца, и потом долго не мог выкинуть эту странную картину из головы. И зачем трогать губами чужие губы? – Ничего не поделаешь. Когда будешь старше, поймёшь. – Не будет у меня никакой пары, – упрямо встряхивает головой Эмиель. Темные завитушки волос падают на лоб, и он усердно сдувает их, выпячивая губу. – Ну и дурак. – Сама дура! – Пообзывайся еще! – и Ориана сжимает кулачки, – Скажешь чего, я тебе дам в глаз! Эмиель сверкает на неё сердитым взглядом, но рот все-таки захлопывает. Какое-то время девчонка обиженно сопит. Но, на его счастье, быстро отходит. – Ну вот, сбил меня с мысли. Я же не договорила, – пытаясь занять руки, она разглаживает складки платья. – Но есть и другой вариант судьбы. Необычный. – Что такое вариант? – тут же выпаливает Эмиель. Ориана сердито щелкаёт языком. – Выбор. Так понятнее? Эмиель кивает, затаив дыхание. Отчего-то разговоры со странной девчонкой отвлекают его от собственных переживаний, и теперь он готов на все, лишь бы послушать, что ещё она скажет. Тем самым другим вариантом оказывается получить в пару человека. И это худшее, что может случиться с вампиром. Люди ведь живут так ничтожно мало по сравнению с ними. Если уж делить с кем-то вечность... Тем более... – Но ведь мы пьём кровь из людей? – вдруг осеняет его, – Получается, твоя пара – добыча? И что тогда делать? Ориана тяжело вздыхает и опускает голову. – Никто не знает. В легенде только говорится, как это можно понять. Это ведь неправильно, против природы, так что тело сопротивляется связи. Тем, кому так не повезло, – и он вдруг понимает, что она сейчас скажет, – Просто становится плохо... Эй, ты чего? Перед глазами появляются мушки, сильно кружится голова. Он вслепую хватается за что-то, лишь бы сохранить равновесие; это что-то в ответ ловит его и усаживает на земле. – Не уходи, – говорит голова Орианы, растягиваясь в чудовищный пузырь с огромным чёрным ртом, – Расслабься. Посмотри на меня, задержи взгляд. Видишь руку? Смотри на пальцы, пересчитай! Только не уходи! Держись! И Эмиель держится. Изо всех сил разглядывая маленькие пальцы девчонки, которую знал от силы час, он всплывает обратно в реальность, удивляясь, что не пришло ни темноты, ни вспышек. Эмиель трясет головой, сосредотачивая взгляд на Ориане, сидящей перед ним. – Ты как? – Нормально, – преувеличенно бодро отвечает он. – Ну-ну, вижу. Встать сам сможешь? Давай сюда руку. Подчинившись, он берётся за прохладную девчачью ладонь и поднимается, чувствуя, как всё вокруг плывёт. Ориана мягко подталкивает его обратно к скамейке. – Почему ты сказала мне пересчитать твои пальцы? Ты что, чародейка какая-то? Околдовала меня? – Глупый, – фыркает она. – Это нужно было, чтобы не случилось твоего приступа. Есть много способов с этим справиться. – М-может, ты научишь меня? Этим способам? – запнувшись, неловко произносит Эмиель. И внезапно чувствует, как краснеет. Щеки начинают гореть от смущения так сильно, что теперь он точно чувствует себя круглым идиотом. Дурацкая кожа... Ни у кого из вампиров больше такого нет, один он вечно страдает от этой особенности, вызывая у ровесников смех. Впрочем, Ориана, кажется, смеяться над ним не спешит. Не обращая внимания на его розовые щёки, она мягко улыбается, обнажив верхние клыки. – Научу, если захочешь. С меня не убудет. – Спасибо, – тут же учтиво отзывается Эмиель. – Не благодари. Только сейчас он замечает, что она не выглядит напуганной или растерянной, скорее... уставшей. Будто видит такое каждый день. – Знаешь, когда-нибудь это может прекратиться. По коже ползёт неприятный холодок. Эмиель напрягается. – Прекратиться? – Припадки могут уйти, если с твоим наречённым случилось что-то... плохое. Я такое видела. Ничего не понимая, Эмиель молчит, боясь и думать об этом чем-то плохом и вдруг видит, как в карих глазах Орианы блестят слезы. – Почему ты плачешь? – пораженно выдыхает он. Рыжая девчонка тихо шмыгает носом. – Моя сестра, – говорит она глухо, – Не успела его найти. Наречённый умер. Или наречённая? – и, украдкой вытирая лицо грязной от крови ладошкой, добавляет: – Припадки прекратились. Мы думали, ей станет от этого легче, но... она постоянно плакала. И потом сбежала. От всех нас. Вздрогнув, она отворачивается, и Эмиель замечает, как дрожит её нижняя губа. Растерянный, он пыхтит себе под нос, не зная, что делать, если она вдруг заплачет по-настоящему... Никогда он еще не утешал плачущих девчонок, тем более незнакомых. А еще очень хочется спросить, что кроется за словом сбежала. Наконец, не придумав ничего лучше, он кладет руку Ориане на плечо и говорит, повторяя её же слова: – Мне жаль. Плечо дёргается, и, неловко повернувшись вполоборота, она кивает, принимая его сочувствие. И тихо произносит: – Что уж там. Пойдем обратно, малышня. Тебя, наверное, уже обыскались.***
Знакомство с Орианой не проходит даром. Странная девчонка оказывается смешной, весёлой и интересной, да ещё и такой же любопытной, как и он сам. Стоит ей предложить его любимую возню с катаканами, и – о чудо! – она охотно соглашается. Кажется, так проходят месяцы, если не годы, пока они гоняются за лохматыми детёнышами по лесам, выкрикивая всякую ерунду, дикие и взбудораженные, как два маленьких чудища. Обычно Эмиель быстро её обгоняет, обернувшись туманом, на что она обзывает его жуликом – и он только хохочет в ответ, полный самодовольства. С Орианой не соскучишься. С ней можно и бегать по лесам, и просто сидеть на берегу Сансретура и долго болтать о том и о сём. Она многое знает – оказывается, из книжек, и вовсе не тех, что с картинками. Так, взяв с него обещание быть аккуратным, она делится с ним какими-то трактатами, и он с невероятной скоростью проглатывает удивительные истории одну за другой. Таких книг – с описанием жутких монстров, войн и далеких стран – в их домашней библиотеке не водилось. Потрясённый, Эмиель то и дело обсуждает их содержание со своей новой знакомой. Нет, не знакомой. Подругой. Теперь у него есть первая настоящая подруга, и мысль об этом вызывает радость, бурлящую сотней пузырьков внутри. Вдвоём они растут, высший вампир и брукса, деля друг с другом открытия каждого нового дня. Кроме прочего, она учит его контролировать приступы. Они стали чаще и теперь повторяются каждый раз, стоит ему где-то переволноваться. В первый же припадок после того дня рождения Ориана говорит ему: – Запомни простое правило, Мими. Тебе нужно спокойствие и фокус. Недовольный, Эмиель шипит: как же раздражает это детское обращение! Ориана как-то подслушала это у его мамы – и, гаденько ухмыляясь, быстро пообещала, что только так и будет его называть. Вот же хитрая чертовка. Впрочем, на его возмущение она и ухом не ведёт. – Фокус, – продолжает она, – Точка, на которой ты сосредоточишься, чтобы мысленно отогнать приступ. Можешь посчитать листики на дереве, можешь рассматривать камушки под ногами. Как только ты найдешь фокус, ты должен расслабиться и зацепиться за него, как следует. – Как за якорь? – уточняет Эмиель. Просияв, Ориана кивает его догадке. – Как за якорь. Только не задерживайся. Выныривай сразу, Мими, как можно скорее. Урок быстро идёт на пользу. К ста пятнадцати годам он осваивает эту технику в совершенстве, учась находить якоря в разном: узорах на собственной ладони, трещинах на потолке или дождевых каплях. Припадки сносят его оглушительной волной, но теперь Эмиель выныривает – и всё меньше видит замок, огонь и кошачьи глаза, по странности, повторяющиеся раз за разом. Впрочем, они всё равно доставляют неудобство, заставая в самых неожиданных местах. Больше всего Эмиель беспокоится, что, заметив это, его снова выставят на посмешище. Он знает, что наука способна излечивать подобные слабости – слышал краем уха, как родители, ссорясь из-за здоровья сына, обсуждали переписку со знакомым профессором из Оксенфурта. Беда лишь в том, что профессор работает только с людьми, и даже если подтвердятся какие-то догадки, едва ли они подойдут их природе. Кроме того, после всех пересуд и разговоров Эмиель как-то слышит, как отец бросает странную фразу. О том, что его припадкам должна быть причина исключительно физиологического характера. Что означает, что он болен. Что он не такой, каким должен быть; недостойный силы, которой от рождения наделён. От ощущения собственной неправильности всё так и сводит во рту от горечи, и Эмиель долго злится – на себя и на глупые припадки, делающие его в глазах семьи паршивой овцой. Повторяющихся образов это, впрочем, не объясняет, но пока он держит все под контролем, Эмиель даже запрещает себе об этом думать. Так что, когда уже позже в разговоре о его болезни Ориана снова упоминает ту глупую легенду про пары, ему так и хочется закатить глаза. – Да не в этом дело, – убеждённо шепчет он Ориане, когда они выходят из его фамильной библиотеки, – Не вижу я никаких наречённых. Не хочется тебя огорчать, но мне кажется, что всё это вымысел чистой воды. – Так и знала, – дернув уголком рта, отзывается она. – Не я придумала легенду, Мими. Почему-то она существует, ещё и совпадая… – Именно. Совпадая, – быстро перебивает Эмиель. – Не более того. Если хочешь знать моё мнение, я считаю, что всё куда проще. Ты не задумывалась над тем, зачем она существует? Ориана берет его под локоть и лукаво улыбается, ожидая объяснений. Улыбка выходит милой, если не обращать внимания на острые кончики клыков, выглядывающие из-за узких губ. – Ну ты и зануда, Мими! Так и зачем же? – Как пишут в твоих книгах, – легко отзывается он, пока они идут к выходу из библиотеки, – Находясь в порядке, ждут беспорядка, а находясь в спокойствии, ждут волнений. Думаю, когда-то давно легенда была выдумана старейшинами для удобства контроля. Никому не выгодны союзы с людьми. Как минимум угрозой раскрытия. Ориана изящно приподнимает бровь, намекая, что он мелет чушь. – Многие из брукс выбирают человеческих мужчин, и не только потому, что удобно иметь ресурс под боком. Не знаю, что за глупости, но мои подруги даже говорили о любви. Можешь в это поверить? Любви к людям по собственной воле. Так что тут твои аргументы не работают, умник. – Для разумных решений любви маловато, – Эмиель поворачивает к ней голову. – Думаю, очевидно, что они неоправданно рискуют. Отсрочить день, когда тебе в глотку вгонят осиновый кол, это… На это Ориане нечего сказать в ответ, и вместо этого она досадливо хмурится. Эмиель торжествует, довольно усмехаясь про себя. – Что ж, пусть в этом ты прав, – наконец бросает она, – Но вот скажи мне, Мими, лично тебе-то какое дело до осиновых кольев? Вас, высших, едва ли может уничтожить чудовище, куда уж там человеку. Можно сказать, у вас действительно есть свободный выбор, связываться с людьми или нет. Они подходят к небольшому, но изящному витражу у выхода во внутренний двор. На витраже двое: чета вампиров с ритуальными чашами в руках. Они стоят друг напротив друга так, что их лбы соприкасаются – мужчина и женщина с выражением мягкой покорности на вытянутых лицах. Оба одеты в чёрные мантии, и над головами их скрещиваются, как бы накрывая пару, кожистые крылья. Трудно переоценить талант художника. Ориана отвлекается на витраж, рассматривая детали, и повисает тишина. Слышно только, как сквозняк шуршит листками старых писем, забытых кем-то на подоконнике. Эмиель напрягается; он никогда не думал об этой стороне вопроса. – Даже если предположить, что это произойдёт, – он задумчиво разглядывает перепонки крыльев на витраже, – Другие вампиры никогда не примут человека, как равного. Это удел отступников. Разве может быть по-другому? Ориана отрывается от витража, глядя на него удивленно, и в её карих глазах Эмиель вдруг обнаруживает тихую грусть. Больше к теме наречённых они не возвращаются. В конце концов картина мира в голове Эмиеля приобретает чёткие очертания, и никаким легендам, вымыслам и прочим бредням места в ней нет. К ста шестидесяти годам он ощущает себя совсем взрослым. Он вытянулся, перерос мать и почти сравнялся ростом с отцом; руки и ноги растут так быстро, что весь его гардероб перешивают по нескольку раз за десятилетия. Он отпускает длинные волосы по лопатки и с замиранием сердца отмечает щетину на щеках. А ещё ломается голос, превращаясь из звонкого детского писка в мягкий баритон, и Эмиель так этому рад, что болтает без умолку с всеми, кто подворачивается под руку. Теперь каждому, кого он встречает впервые, он важно представляется по полному имени: – Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой, – и учтиво склоняется в полупоклоне. Взрослея, он пробует себя в разных увлечениях. Ориана питает слабость к музыке, и они часто музицируют и даже поют на два голоса. Иногда они проводят вечера в библиотеке, в миролюбивом молчании шелестя страницами книг, или вместе ухаживают за саженцами разных цветов, которые Эмиель с переменным успехом пытается вырастить в зимнем саду фамильного поместья. Он никому не признаётся, но цветы вызывают в нем странную сентиментальность. Однажды Ориана приходит в сад со странным блеском в глазах, и по ее изменившемуся голосу Эмиель понимает: она впервые была на большой охоте. От Орианы же он узнаёт, что их ровесники уже вовсю пьют. Это его удивляет: дома не очень-то заикаются о крови, и, очевидно, его родители не питают слабости к нападениям на людей. От разных знакомых Эмиель набирается сплетен. Кто-то пробовал кровь случайно в стычке с крестьянами, кто-то охотился целенаправленно – от одной мысли об этом по телу пробегают мурашки. Пить таким образом кажется неслыханной авантюрой, и потому, когда Эмиель, гостя в поместье Орианы, знакомится с другими молодыми вампирами, на вопрос о крови он отмалчивается. – Смотрите-ка, какой скромный, – подтрунивают над ним. – Господа, – резко отвечает Эмиель, только подогревая этим интерес у разгоряченного кружка ровесников, – Сменим тему. – Милсдарь не пьёт? Трусишь, что ли? – Да он просто считает себя выше этого, – предполагают в толпе, – Гордая птица, не нашего полёта. Укол достигает своей цели. Он круто разворачивается, пытаясь найти глазами обидчика, и остальные вампиры дружно смеются. – Так оно, Эмиель? – кто-то осторожно кладет руку ему на плечо и больно сжимает, – Считаешь, что мы занимаемся чем-то непристойным? Тем, о чем не похвастаешься mamă** и tată***? Он раскрывает было рот, чтобы съязвить в ответ, чего бы того ни стоило, но тут на горизонте появляется раздражённая Ориана. – Эмиель не пьет, – припечатывает она тоном, не терпящим возражений, – Оставьте его в покое, полудурки. Словам Орианы нехотя подчиняются, а вот на него смотрят со снисходительной усмешкой. Очень скоро он понимает, что выделяется среди остальных, и не в лучшую сторону. Неприятие ровесников быстро начинает тяготить. Его перестают звать туда, куда зовут других, и даже игнорируют на общих балах. Быть изгоем обидно и горько. Пробовать пить в одиночку Эмиель тоже не может, но ни компании, ни удобного случая все никак не представляется, а время идёт. У него появляются навязчивые фантазии. Предаваясь мечтам перед сном, он частенько представляет, как аккуратно вонзает зубы в мягкую плоть. Как тёплая кровь струится по подбородку, окрашивая все вокруг в благородный красный оттенок, и как сладко тает на языке. Но он бездействует. Пока неожиданно не помогает Ориана. Измученный своими раздумьями, в сердцах он как-то признается ей, что хотел бы выпить. В ответ она сияет: – Давно было пора. Раз решился, завтра познакомлю тебя кое с кем. Кое-кто оказывается – точнее, оказываются – группой незнакомых ему друзей Орианы, с которыми, по ее словам, весело и, в случае чего, спокойно. Она заводит его в огромный зал, полный целой толпы разномастных гостей. Увидев их вдвоём, компания возбуждённо шумит, и Эмиель приветливо улыбается, стараясь держать лицо. – Твой ручной зверёк, Ориана? – спрашивает высокий и нескладный брюнет в дорогом, вычурном лиловом дублете, когда он представляется гостям, – Какой глазастый! На голове у брюнета широкополая шляпа, украшенная павлиньим пером, что само по себе странно – у вампиров это как-то не принято. У Эмиеля даже не получается обидеться на этого чудака, но Ориана все равно говорит: – Не обращай внимания. Азираэль редко думает, прежде чем открыть рот. Из всей компании Азираэль оказывается самым шумным. Спустя полчаса знакомства он уже приобнимает Эмиеля за плечи, громко делясь подробностями того, как устраивал свой недавний кутёж. То, что он говорит, звучит внушительно. Эмиель широко распахивает глаза: он слышал сплетни об этой гулянке, но и не представлял такое. То, как наказали Хагмара, который за ночь мог выпить целую деревню, ещё свежо у всех в памяти, и своими выходками Азираэль прямо-таки ходит по острию ножа. Ему хочется расспросить чудаковатого вампира ещё, но тот вдруг исчезает и возвращается в обществе одинаковых, как две капли воды, близнецов; рыжеволосые, с заострёнными чертами лица, они так и напоминают эльфов. – Мои подельники, – представляет он, – Август, Реми. Реми, Август. А, дьявол их дери, неважно, они все равно друг от друга не отличаются. – Ты неправ, – мелодичным голосом произносит тот из братьев, что стоит справа. – Все дело в том, что доказательства нашего отличия... несколько... интимной природы. Азираэль деланно отшатывается от близнецов, вызывая у тех самодовольные ухмылки. – И почему я об этом не слышал? – Мы особенно никому не рассказываем, – близнец, стоявший слева, вдруг обращает взгляд на Эмиеля и подмигивает, – Зато показываем, если понадобится. Эмиель покрывается мурашками и округляет глаза. Братья Август и Реми вовсю веселятся, глядя, как он силится представиться лично, перебарывая смущение. Азираэлю быстро надоедает это представление, и он снова исчезает, приводя с собой Ориану. Она наконец намекает ему и близнецам на то, что привело Эмиеля сюда. Азираэля интересуют подробности. Эмиель честно выкладывает, что устал быть вне вампирских компаний, на что все трое понимающе усмехаются. Очевидно, не он один через это прошёл. Так, беседуя, они приходят к общей мысли, что попойке быть. Эмиель слушает, как Ориана и его новые знакомые сговариваются на том, что надо подгадать день, который выпадет на какой-нибудь важный праздник, – например, в ближайшее полнолуние. Ему объясняют, что в это время людей ослабляет магия их крови, и даже самые бдительные и осторожные под её действием бдеть перестают. Тут-то обычно и предоставляется особенно удачный шанс плотно надраться. Ближайшее полнолуние ожидается через неделю. Предвкушение этой ночи скоро занимает все его мысли. Накануне Эмиель сам не свой. Он глупо улыбается, отвечает невпопад и даже случайно режется ножом в зимнем саду, пока подрезает куст мирта. В ответ на вопросительный взгляд Орианы он только отмахивается, рассеянно наблюдая, как на глазах затягивается ранка. К ночи его уже трясёт от нетерпения. Когда наступает время собираться, и Эмиель, последний час сидевший в своей спальне как на иголках, перепроверяет свой внешний вид, мысленно желает себе удачи и, обернувшись фиолетовым туманом, исчезает. Чтобы обрести форму в лесу близ деревушки Франколар, для некоторых жителей которой эта ночь станет последней. Он прибывает первым, упав на влажную от вечерней росы траву на опушке леса, и не успевает осмотреться, как рядом в синем вихре воплощается Азираэль в своем чудаковатом наряде. На нем странной формы высокая шляпа, украшенная павлиньим пером. Сам Азираэль, щеголяя в ней на балах, уверяет, что такие скоро будут последним писком моды, и как-то хвастается, что достал её за бесценок из другого мира. Эмиель, конечно, в это не верит. Да и кто поверил бы? Чудак и есть чудак. – Порядок? – взъерошенный Азираэль поправляет шляпу и хлопает его по плечу, – Отсюда уже недалеко, до окраины рукой подать. Дождёмся только... а, вот и наши голубчики. Он указывает когтистым пальцем куда-то в направлении лесной чащи. В самом деле, из-за деревьев появляются три фигуры, энергично машущие руками. – Мы что, уже начинаем? – как бы ненароком интересуется Эмиель, стараясь не выдать волнение. – А чего тянуть? Ну, не нервничай ты так, у тебя на лице всё написано. Первый раз конечно, редко проходит успешно... – Утешения – совсем не твоё, Азираэль. –...Но я верю, что ты отлично справишься, друг мой, – заканчивает мысль Азираэль и, кивая каким-то своим мыслям, бодро ступает на тропинку, петляющую по лесным кочкам. С неба накрапывает мелкий дождь. Серебристые капли разбиваются о ткань дублета. Вздохнув, Эмиель неотступно следует за высокой фигурой брюнета и входит в ночную чащу. Под ногами хрустят и рассыпаются в труху ветки поваленных деревьев. Змеясь светлыми лентами, высокая трава оплетает и холодит щиколотки. Кое-где над влажными шапками мха парят едва заметные болотные огоньки. План такой: через лес добраться до деревушки, найти одиноко стоящую хату, без лишнего шума выманить из неё какого-нибудь беспокойного кмета, страдающего бессонницей, а потом – у Эмиеля сжимается всё внутри от осознания того, что будет потом. Лес не спит. Целый хор звуков сопровождает их, пока они идут по едва заметной тропинке, усыпанной прелыми листьями. Ноктюрнальные создания на редкость музыкальны, думает Эмиель, рассеянно вслушиваясь, как птицы перекрикиваются между собой на разные голоса. Где-то нежно и печально курлычет горлица, отрывисто потрескивает коростель. Большая серая сова, пронзительно ухая, вдруг срывается с вершины разлапистой ели и уносится в глубь чащи. Эмиель оборачивается и долго смотрит вслед её темной тени. Перебравшись через небольшой овраг, они наконец приближаются к границе деревни. Тут же к ним приближается Ориана в серебристом платье, проворная и грациозная, как лесная нимфа. Близнецы встречают их маленькими улыбками и коротко докладывают обстановку. Сегодня они в разного цвета дублетах. Август – Эмиель обычно отличает его от брата по идеальной, аристократической осанке – выбрал изумрудно-зелёный наряд, Реми – терракотово-красный. – Вон тот подойдёт, – говорит Реми, – Тот, что с правого края. Весьма удобное расположение. Со щелчком Эмиель, обернувшись туманом, оказывается подле выбранного дома. Что ж, Реми прав. Это почти хутор, так далеко он находится от других домов – но всё же не столько далеко, чтобы им считаться. Покосившийся от старости домишка, кое-как обнесенный кривым частоколом, выглядит хлипким и обветшалым. Азираэль, покружив вокруг подгнивших брёвен, быстро исчезает, синей дымкой уходя ближе к деревне. Эмиель наклоняется и прислушивается к запахам. В доме трое... Нет, четверо. Родители и двое детей. Август и Реми, оставшись от него по обе стороны, вглядываются в темноту окон. Ориана подходит неслышно и сжимает его ладонь. – Мы прикроем, если понадобится, – наконец говорит Август, – Стало быть, удачи. Эмиель кивает и коротким движением заправляет волосы за уши, чувствуя, как дрожат руки. То, что должно произойти, гораздо важнее, чем первая проба. Чем вообще что-либо до этого. В доме что-то шумит; братья переглядываются друг с другом, будто мысленно перебросившись парой фраз. Теперь дело за малым. Ориана изящно скользит к хате, заглядывает в окна и едва слышно стучит несколько раз. Этого оказывается достаточно. Тишину разрывает детский плач, до того долгий, что у Эмиеля звенит в ушах. Что, никому дела нет до ребёнка? Славно, им это только на руку. Но вот плач прекращается, и дверь хаты распахивается настежь. На пороге совсем крошечный мальчишка. На вид ему не больше шести, он в тонкой рубашонке, босой, и выглядит так жалко, что хочется подать ему милостыню. Губы его трясутся от страха; красные щеки мокрые от слёз. – Ма-ма, – отрывисто пищит он. Эмиель хмурится. Кто же тогда в доме? Они ошиблись? Нужно проверить, нет ли засады или... Вдруг он осознает, что все ждут от него каких-то действий. – Ну же, – шипит кто-то из близнецов, – Не медли. Мальчишка твой. Круглые голубые глаза ребёнка в отчаянии кого-то ищут – наверное, мать, которую он уже не докричится. Что ж, в роли матери Эмиель, возможно, его разочарует. Он выходит из леса спокойным шагом, делая вид, что намеренно вышел на променад в глуши далеко за полночь, и мальчишка ожидаемо таращится на него. Теперь главное его не спугнуть. – Так-так, – как можно ласковее говорит Эмиель, – Здравствуй, милейший господин. От звука его голоса мальчишка будто расслабляется и улыбается, демонстрируя нехватку передних молочных зубов. – Привет. Ты потерялся? – Можно и так сказать, – легко соглашается Эмиель. Пока что ему нравится играть со своей будущей жертвой. В ответ ребёнок не говорит ничего, теребя ворот своей рубашонки. Внезапно его осеняет идея. – Я заплутал в лесу и, понимаешь ли, вышел с противоположной стороны. – Ч-Что? – всхлипывает мальчишка, задирая голову и пытаясь заглянуть ему в глаза. Эмиель улыбается в ответ одними губами. Ему почти жаль этого растерянного человеческого детёныша. – Я потерялся, помнишь? Мне нужно скорей возвращаться обратно. Домой, к маме. Услышав о маме, мальчишка было вспоминает, зачем вышел, и собирается снова заплакать, но Эмиель оказывается быстрее. – Пойдем со мной, – бархатным голосом повторяет он, – Покажи мне нужную тропинку. Не бойся, я не сделаю тебе больно. И ждёт, мысленно посылая тот же призыв навстречу. Надолго мальчишки не хватает: ничего не понимая, он хлопает глазами и нерешительно идёт к нему, как завороженный. Эмиель не знает, действует ли его гипноз, или ему просто попался доверчивый ребёнок. Нет, не ребёнок. Добыча. Когда тот подходит почти вплотную, Эмиель одним рывком хватает мальчишку в охапку и вонзает зубы в тонкую шею. Он не успевает увидеть предсмертное выражение голубых глаз, не успевает вслушаться в сдавленный крик. Клыки достигают артерии, и Эмиель наконец чувствует вкус крови. Вот он, тот самый момент, которого он так ждал. Но что...? Голова мальчишки внезапно с хрустом отлетает в сторону; кровь фонтаном брызжет в темноту, даже не попав в глотку. Он слишком сильно надавил челюстями на податливое тело, и теперь сладкая, вкусная кровь проливается зазря. Потрясенный, Эмиель стоит, глядя на свой феерически провальный первый раз. – А я говорил, – со спины к нему подходит Азираэль, – Тьфу, ещё не утро, сейчас подберём тебе что-то интересное. Под интересным Азираэль, по слухам, понимает младенцев, и не то чтобы Эмиель был к этому готов. Впрочем, он и слова не успевает сказать в ответ, как ему снова машут в темноту. – Новичкам везёт, – бормочет Август, следя за тем, как снова распахивается дверь хаты. Эмиель сглатывает. Одинокая фигурка выбегает в прохладу ночи. Девчонка. Маленькая, лет восьми, большеглазая и, очевидно, недокормленная. Она наверняка слышала крик своего брата и вышла его искать. – Ян! Яник! – жалобно зовёт она, – Куда же ты... Вернись! Эмиель втягивает носом воздух и подбирается, позволяя мышцам зазвенеть от напряжения. Запоздало он чувствует, как почему-то гудит в висках. Странно, как давно их не было, хотя... Это не похоже на приближающийся припадок – и быстро становится неважно. Он подбирается к ней неслышно, как кот, охотящийся на мышь в сумраке ночи. Как лис, бесшумно подкрадывающийся к зайцу в тени лесных крон. Хищник преследует добычу. Как было задумано природой. Она не успевает издать ни звука, когда его острые зубы впиваются в её плечико. Эмиель глухо стонет: наконец-то он пьёт. Сладкая, со слабой кислинкой кровь наполняет его теплом и радостным томлением, вызывая мурашки между лопаток. Он выпивает девчонку досуха и отбрасывает в сторону к брату, так бездарно испорченному до этого. Тело затапливает приятная истома, и голова кружится, как после хорошего танца. Наполненность приходит постепенно, вызывая глупую ухмылку и такую лёгкость, словно он, Эмиель, соткан из воздуха. Ему вдруг хочется уединиться со своими чувствами, и он осторожно перемещается подальше от своих спутников, вглубь леса. Он прислоняется к сосне, переводя дух, и поднимает искрящиеся глаза к небу. К своему стыду, Эмиель не знает имён всех созвездий, но отчего-то зацепляется взглядом за одно из них. Это Охотник, и узнаётся он легко: пять маленьких точек звёзд, выстраиваясь в одну линию, создают форму его Кинжала. Где-то рядом, наверное, можно было бы увидеть и три остальных звезды, Руку Охотника, но на этом астрономические познания Эмиеля заканчиваются. – Здравствуй, уважаемый коллега, – непонятно зачем говорит россыпи звёзд Эмиель, украдкой ухмыляясь самому себе. Ох, тут же он понимает, что совершил ошибку. Секунда, и звёздное небо начинает кружиться в безумной пляске. Ноги подкашиваются, и в отчаянии Эмиель хватается за ствол сосны, пытаясь сохранить равновесие, но уже поздно. Место былого умиротворения стремительно занимает почти забытая боль. Что-то опаляет затылок, и вот он снова оказывается в знакомом замке. Месте, ставшим синонимом кошмара. Вспышка... Запах сырости... Чей-то крик... Руки. Тёплые, шершавые ладони берут его собственные и растирают, зачем-то пытаясь согреть. Ну и чушь – едва ли он может вообще от чего-то замерзнуть. Впрочем, прикосновения приятные, так что грех жаловаться. И куда-то пропал огонь. Странно. Боль все такая же нестерпимая, но вдруг замок исчезает. Теперь на его месте пещера в горах среди заснеженной равнины. Кто-то продолжает согревать его руки и тихо усмехается себе под нос. Что-то бормочет... Что? Эмиель не может разобрать слов, он будто нырнул головой в воду, и все звуки для него приглушены. Но бормотание определенно дружелюбное. Это немного успокаивает, если можно найти успокоение среди этого ужаса. Тепло уходит, когда обладатель шершавых ладоней наконец выпускает его руки. Жёлтые глаза смотрят на него, светясь в темноте пещеры. Кошачьи зрачки расширяются, вбирая в себя крохи света. Снова бормотание... Смех... Это его собственный смех, краем сознания отмечает Эмиель и окончательно проваливается во тьму. _________________________ *мой дорогой (с румынского) **мать и ***отец соответственно (рум.)