Смысл

Безжизненные, сухие ветви дерева. У них нет сил даже на то, чтобы умоляюще скрипнуть вослед пролетающему мимо существу. Но где-то в глубине своей ежесекундно умирающей души он чувствует эту мольбу. Здесь, в Промежутке, слова излишни. Цвет — вот тот язык, на котором говорят во всей Вертикали Пределов. Хоть и на Поверхности он остаётся доступен лишь самым чутким сердцам, не потерявшим первозданную неутолимую потребность Творить. Хоть и в Кошмаре глухонемо всё, кроме совести. Младший касается бесплотной рукой омертвелой коры и сосредотачивается на желании отдать дереву часть своей жизни. Лазурь холодна, словно стальное лезвие, и отдаётся зудом в кончиках пальцев, словно электричество. Быстрым разрядом она устремляется по жилам дерева от корней до мельчайших веточек, таких тонких, что от недостатка Жизни они уже начинали исчезать в небытие. Про себя Гость давно отметил, что Лазурь проникает в полумёртвый мир Промежутка куда быстрее других Цветов. Янтарь лучше впитывается жаждущими Жизни телами, Золото доверчивее принимается, а Сирени всегда достаточно чуть меньше, чем обычно. Постепенно Младший учится распознавать характер каждого Цвета, угадывать и исполнять его волю, пользоваться его дарами. Есть у них и свои капризы, порой непредсказуемые, фатальные или же обманчиво незначительные, но всё это кажется более чем простительным при виде пробуждённого животворящей силой Сада... Вот он — цветущий, протягивающий ветви к отсутствующим небесам. Волшебно искрится мудрое Серебро, брызгами шампанского сверкает ликующий Янтарь, огнём полыхает страстный Пурпур. Но больше всего здесь деревьев, наполненных Сиренью и Лазурью. Младший знает, для чего, но до сих пор не может полностью убедить себя в этом выборе. Волны почти осязаемой энергии, исходящие от густых Сиреневых крон, дурманят его и без того путающийся разум. Сладко-пряные ароматы восточных ночей, обманчивая мягкость кошачьих лапок, бархат театрального занавеса, движение вдохновенной кисти художника и тени танцующих фей — вот что такое Сирень. Но Гость не знает верхней реальности, и потому наваждение манящей тайны кажется ему ни с чем не сравнимым. Лазурь — та совсем иная: чуткость ожидания, холодный блеск мечей, вожделение пронзительной игрой скрипки, горькая благость раскаяния и полный отчаянной надежды взгляд в небесный простор. Гость помнит это, как сейчас: он впервые входит в покой Сестры, соединяющей в себе столь странные Оттенки. Оставшаяся вдали Безымянная, чьи чувствительные к каждому его шагу и действию Сердца охватывает необъяснимая тревога, глубже прячется в ствол старой ветлы. Заколоченные, задрапированные окна, стены в чём-то алом и липком, на развешенных вдоль них картинах — пугающий, неправильный мир, словно порождённый чьим-то глубоко нездоровым сознанием. И хозяйка этого места — хрупкое создание с тоненькими ручками и большими глазами, будто досрочно появившийся на свет эмбрион или существо с тех искажённых картин. Стоит Младшему приблизиться к покрывалу, как малышка Яни испуганно прячется в своё импровизированное укрытие. Лишь убедившись, что Гость не желает ей зла, она рассказывает, что слышит ушедших Сестёр и умеет красиво танцевать — только в первое никто не верит, а второе — кому здесь это нужно? А возноситься на Поверхность она совсем не хочет... Так зачем Младший призывает и приумножает мистическую Сирень, болезненную Лазурь? Так велит сама его сущность, так ведёт его внутренний компас надежды на лучшее. Какой мир создаст Наверху маленькая танцовщица? Этого он не знает. Не ведает Младший и о том, что пока он занят своим чудесным Садом, костлявые руки Надзирателя раздирают хрупкое тельце, бессильно пытающееся вырваться из живой клетки. Брат угрожает малышке Кошмаром и Смертью-Навсегда, если та ещё хоть раз примет Цвет от глупого Младшего. И оставляет опустошённую Сестру в её покое, ставшем ещё мрачнее, ещё безрадостнее... Но у золотоглазого Гостя хватит Цвета. И на неё, и даже, быть может, на себя. Так же почти полностью обесцвеченный после вознесения Яни, он доберётся до Сада — и деревья, благодарные за дарованную возможность жить, чувствовать и мечтать, вновь наполнят его до вожделенного Тургора. А сами превратятся в навеки застывшие образы на прекрасном, единственном в своём роде Полотне. Времени остаётся всё меньше. Но теперь его существование наконец-то обрело нечто гораздо более важное. Смысл.