***
Даже уже ясно воспринимая окружающую действительность, Вилли ни за что не смог бы сказать, сколько именно времени прошло с того злосчастного вечера, когда он так некстати явился на встречу с генералом Ольденом. Да и то, что каким-то образом оказался в доме Йенчей, Вилли понял далеко не сразу. Хотя от навестившего его Хассо Вермана услышал, что сам, будучи едва при памяти, предложил отвезти себя именно сюда. Причудливые, конечно, штуки выкидывал иногда его заплетавшийся язык! И чувства — чего было греха таить. Нынче, когда у него появилось время на размышления, Вилли решил, что не оставит просто так то, что происходило между ним и Марлис. В конце концов, каким бы гулякой он ни оставался до сих пор, может, ему как раз и пришло время остепениться — и если выбирать между всеми остальными женщинами и одной единственной, разве он сумеет найти лучше?.. Правда, Марлис появлялась у него всего пару раз — и тогда, когда Вилли было слишком худо, чтобы с достоинством сделать предложение руки и сердца. Выглядела Марлис печальной и встревоженной — так что в итоге Вилли, даже с трудом связывая пару предложений, пытался развеселить и утешить ее. Получалось, кажется, не очень. Зато эти неловкие беседы только укрепили в мысли, что выбор сделан верно — безразличной его судьба маленькой хозяюшке спасительного убежища явно не была. Так что сегодня Вилли успел кое-как привести себя в порядок — не пугать же было будущую нареченную небритой мордой!.. — и принялся терпеливо ждать явления кого-то из хозяев. Может, поговорить для начала с Харальдом оказалось бы и лучше, пусть и не столь романтично. Жаль только сразу преподнести невесте помолвочное кольцо не выйдет. Что же касалось обручального — Вилли рассчитывал на фамильное, оставалось уговорить матушку. Кто знает — возможно, письменно это удастся даже проще. В восторге дражайшая родительница в любом случае не будет, это он предвидел заранее — как и почти гарантированное безразличие батюшки. Но, в конце концов, Вилли совершеннолетний мужчина и вправе сам выбирать себе спутницу жизни. А Марлис — девица дворянского происхождения и безупречных манер. Не какая-нибудь певичка из оперы или смазливая дочка лавочника!.. В общем, шансы уладить дело миром на взгляд Вилли вполне имелись. А пока он приготовился ждать первого из череды разговоров, должных изменить его жизнь раз и навсегда. Вот только вышло все совсем не так, как он рассчитывал. Услышав стук в дверь и предложив войти, Вилли подобрался и в который раз пригладил пятерней волосы, но чуть не разинул рот корытом, заметив кто именно переступил порог спальни. Почему-то новый визит Хассо Вермана, да еще и без предупреждения от хозяев дома оказался для Вилли полнейшим сюрпризом. Хотя если задуматься, такая внимательность случайного знакомого скорее вызывала симпатию. — Надо же, Верман! — живо поприветствовал Вилли нерешительно топтавшегося у двери гостя. — Заходи, располагайся. — Спасибо, — кивнул тот. И, пристроив свою долговязую нескладную фигуру в кресле напротив дивана, облюбованного Вилли взамен изрядно наскучившей уже постели, вновь молча уставился в пространство. Сам немного выбитый из колеи таким загадочным поведением Вермана, Вилли тем не не менее попытался таки завести беседу: — Послушай, кажется, я в прошлый раз тебя ведь не поблагодарил по настоящему за свое спасение… Это ничего, если мы так, без формальностей теперь? Мне кажется — повод есть. — Разумеется. Только вот кто кого должен благодарить… Я же за тобой тогда и отправился: генерал Ольден просил привести тебя к нему, когда он наконец сумел вырваться от этих блюдолизов. А в итоге, мы с тобой единственные остались более-менее целы. В доме-то кто не сгорел, того стенами завалило… Живых единицы выгребли — да и то сплошь прислугу, которой в главном зале не было. — Боевая магия? — А что же еще. Уж не шторы от свечки запылали. — В мидландской столице?! — Получается что так. — А генерал Ольден? — Погиб, это точно. И… Вилли, мне кажется, самое время тебе кое-что рассказать. — Не тяни тогда. — Тебя обвиняют в его убийстве и заговоре против императора. И это еще не все, что успело произойти в Эрбурге, пока ты отлеживался, — Верман поморщился, а потом — не быстро, но довольно толково — рассказал обо всех последних событиях. Дворцовый праздник, едва не превратившийся в бойню; ташайские змеепоклонницы, Гончие. И… гибель Харальда Йенча? Арест Марлис?! Вилли громко, не сдерживаясь, выругался — и не услышал своего голоса. Хассо с пару мгновений таращился на него блеклыми глазищами, а потом выдавил: — Ну… вот так вот, да. Вилли? — М-м? — Ты как вообще? — Удар меня явно не хватит, годков как-то маловато. Хотя — может и жаль! И я все, конечно, понимаю. Даже кто меня, похоже, сдал… Чертова лживая шлюха! Но господин Йенч?! Марлис? Хассо, это же наверняка какая-то ошибка! Ну не может же… Просто — не может быть! — Так-то мне тоже всего не говорят, — уже несколько другим, осторожным тоном откликнулся Верман. — Но их фамилия — никак не Йенчи, да и никакие они, ясное дело, не брат с сестрой. А «Харальд», чтоб ты знал, имел немалый чин в лерийской тайной службе… — Ха! Лерийская, сука-мать, тайная служба, — Вилли самому не нравились истеричные нотки в своем же голосе, но его уже несло. — Дико секретно воруют скот и жгут виноградники у мидландских поселенцев, что ли?! — Это ты зря. Я вот тоже раньше думал, что у лерийцев, ну… разве что девчонки красивые и язык дурацкий. Но они удивить умеют, лучше имей это в виду. И они — не дикари и не сумасшедшие, что бы там ни болтали. — Они — враги империи! — Как и мы с тобой теперь, Вилли. Делаешь выводы? — Что-о?! Да ты… проклятый предатель! — Вилли рванул к Хассо, чтобы выдернуть эту двуличную скотину из кресла за воротник и… Он сам до конца не знал, что именно предпринять — попытаться придушить или всего лишь съездить по костлявой морде, однако как бы там ни было — ноги уже несли его вперед. Вот только далеко не унесли. Видимо, бодрился он рановато, потому что чертову ушибленную в генеральском пруду спину дернуло раскаленной волной боли, а следом к горлу подкатила такая волна дурноты, что осталось только с шипением завалиться обратно на диван — без всякого вмешательства со стороны Вермана. — Кусачей горгулье — короткие крылышки, — между тем не замедлил прокомментировать тот. Вилли, тем не менее, оказался ему за это даже благодарен — жалость сейчас уязвила бы куда больнее. И… неожиданно для себя (бешенство схлынуло так же быстро, как и накатила, а, может, на него просто не хватало сил) вполне миролюбиво поинтересовался: — А Марлис? Что будет с ней? — Она в руках Церкви. А это все лучше, чем во власти Карла Вельфа. — Они ее сожгут! — Да? И много ты слышал, чтобы за последние годы Гончие сжигали не ересиархов и черных магов, а рядовых проштрафившихся?.. Скорее — отправят в монастырь. А из монастыря девчонку можно и увезти. Причем вероятнее всего — целую и невредимую. — Надо же, а ты — большой любитель святош, я посмотрю, — проворчал Вилли, хотя и понимал, что определенный резон в словах Вермана присутствовал. Ему и самому меньше всего бы хотелось бы узнать, что судьбой Марлис станет распоряжаться Карл — непредсказуемый и стремительно терявший всякую меру в жестоких забавах. — Ничуть не бывало, — спокойно покачал головой его собеседник. — Я просто стараюсь рассуждать логично… И тебе бы стоило. — Начинается! — Как знаешь, — голос Вермана сделался жестче. — Но, Вилли… Будем честны — выбора у тебя особо и нет. А чудом проскочив мимо собственной могилы — как-то странно снова добровольно лезть в петлю, не находишь? Поразмышляй об этом хорошенько — время у тебя еще имеется. Но — не слишком много, учти.***
Единственное что радовало Габриэля — отсутствие в должном сегодня выйти из-под его пера письме к отцу места для сентиментальности. Новости оказались достаточно оглушительными, чтобы в связи с ними пренебречь всем личным, не выглядя при этом отчаянно нелепо и трусливо. В остальном же… Пока из-под пера на белоснежную бумагу аккуратно ложились чуть наклонные мелкие строчки, в душе у Габриэля клокотало и пылало не хуже, чем в жерле любого из вулканов на островах Хризолитового моря. Конечно, внешне он давно научился сдерживаться. Но перед самим собой счел бы потрясающей наивностью утверждать, будто бы в его жилах не текла ровно та же кровь обуреваемой великими — и разрушительными — страстями соланнской знати, что и у его старших брата и сестры, куда чаще дававших выход знаменитому фиенновскому норову. Сейчас его ярость была направлена во вполне определенную сторону — и даже, на удивление, не в свою собственную. Эти люди! Эти отчаянные (отчаявшиеся?..) идиоты, сами не понимавшие, в какую ядовитую трясину ухнули с головой! Эти несчастные ублю… воистину, Габриэль не находил для характеристики лерийского командования выражений, которые не заставили бы его через мгновение обрушивать громы и молнии уже на собственную голову — за глубоко недостойное духовного лица сквернословие. Или точнее — скверномыслие, что впрочем не делало этот грех более простительным. Отец, конечно, не знал об этом. Не мог знать — поверить, что Адриан Фиенн, считавший все свои труды искуплением провинностей поддавшихся власти Бездны предков, счел допустим использовать в своих целях демонопоклонников, Габриэль никогда не сумел бы. Получается, лерийцы втемную затянули Фиорру в грязную игру. Да что там грязную — способную лишить отца покровительства Тирры, а, значит, — и в принципе всего, что он успел построить. И даже того, что Фиенны имели веками по праву рождения… Нет, все-таки — троеклятые демонами драные горские ублюдки, несомненно! На бумагу бешенство выливалось в совсем иных — корректных и суховатых — выражениях. Однако Габриэль был уверен: отец увидит, какие именно чувства скрывались за ними. Он вообще видел многое, только не всегда хотел показывать своей проницательности — теперь-то Габриэль понял это!.. Жаль, слишком поздно. Но для сожалений у него времени не оставалось и подавно. Письмо уже было почти закончено, когда труды над этим шедевром дипломатичной сдержанности прервал появившийся на пороге младший офицер Гончих. — В чем дело? — не особенно любезно спросил его Габриэль, не отрывая взгляда от бумаги. — Ваше высокопреосвященство, нижайше прошу простить за… — Короче и по существу — у меня тут не приемная понтифика! — Посланец от его величества. — И что у него? Записка?.. Давайте сюда! — Не совсем, ваше высокопреосвященство… Он настаивает, чтобы вы отправились во дворец, к императору Карлу. Говорит — дело не терпит ни малейших отлагательств.***
Мечи сталкивались с едва доносившимся сюда звоном, а две казавшиеся с высоты крепостных стен игрушечными солдатиками фигурки будто бы вовсе неутомимо кружили по тренировочной площадке. Курсанты… Гильом Одар, облокотившись о парапет, задумчиво смотрел на рослого рыжего парня и его куда менее впечатляющего на первый взгляд, но явно ловкого и упорного противника-брюнета. Стоило бы отмечать для себя их ошибки, чтобы потом при случае строго и подробно указать на те. Но вместо этого Гильом невольно задумался том, как скоро карьера в церковном воинстве разведет по разным городам и странам сейчас явно крепко сдружившихся между собой будущих Гончих. И сколь долгой вообще выйдет их служба, учитывая какое количество выпускников гибнет в первые же годы. Н-да, возможно, он старел или вконец размяк на кабинетной должности, но сегодня мысли Гильома были далеки от приличествующей офицеру Церкви холодной бесстрастности. И он не собирался лукавить перед самим собой, кто именно оказался тому причиной. Вероятно, очень многие даже среди самих Гончих видели в Габриэле Глациесе всего лишь изнеженного и развращенного юнца-аристократа. Избравшего непомерно тяжелую и опасную для такого белоручки стезю — и получившего по заслугам, что если и не должно было радовать, то, во всяком случае, имело резон восприниматься как должное… И Гильом, возможно, сам бы до сих склонялся точно к такому же мнению — если бы только не имел случая столкнуться с молодым, но уже обреченным на скорую смерть кардиналом лично. В Глациесе горячо, может быть — даже слишком для обычного смертного, пылало пламя. И оно было отнюдь не из тех огней, которые опаляют всех вокруг, светя лишь своему хозяину. О нет — этот человек, напротив, думал обо всех, кроме себя. И не только думал, а делал: прорубаясь через вековые глупости и ошибки там, где пасовали опытнейшие и вроде бы — мудрейшие. Вот только, увы, сил на это у Глациеса явно оставалось все меньше. А тут еще Трое отчего-то решили устроить своему верному слуге новое испытание, лишив в самый разгар зловещих имперских событий вернейшего соратника, который явно не был для своего бывшего командира простым инструментом его воли. «Тут и здоровый-то не выдюжит, а уж этот поломанный мальчик… — промелькнуло в голове у Гильома, который тут же с досадой стукнул кулаком по камню, понимая, что думает о кардинале уже в совсем неподобающих случаю выражениях. — Ну что же — держитесь, ваше высокопреосвященство! И да смилуется над вами небо, ибо кого ему еще миловать, если не таких, как вы? А мы… Мы просто попытаемся помочь вам исполнить свой долг — как умеем».