ВОЛЯ ТРОИХ I: Война лишних

Хорст Фибих любил Мидландскую империю. Пожалуй — если учитывать, что родные его давно умерли, а собственной семьи он так и не завел — ее смело можно было назвать главной и единственной любовью его жизни. И он не уставал об этом напоминать окружающим. Начальству, пока (без особой легкости, но с редкостным упорством) еще только начинал взбираться по карьерной лестнице имперской тайной службы, подчиненным — когда, наконец, поднялся повыше. Даже тем неофициальным союзникам, сотрудничество с которыми оказывалось достаточно долгим и тесным, чтобы вести с ними приватные беседы… Но было и еще кое-что, напротив, бережно хранимое Хорстом втайне: он не только любил свою страну, но горько скорбел о ее судьбе. Хорст с грустью наблюдал за тем, как некогда грозная держава, наследница величайших завоевателей севера, превращается в сытое и ленивое болото. Такое, которому уже никогда не выплеснуться из сложившихся берегов во всесокрушающем шторме — как бы не пришлось пересохнуть вовсе. С каждым годом картина казалась Хорсту все более пугающей и мрачной — и стоило ли удивляться, что однажды это привело его к казавшейся вполне логичной мысли? Кому, как ни человеку, который посвящен в тайны империи и видит все слабости, всю неприглядную изнанку той, возложить на собственные плечи бремя ее спасения?.. Ведь другие, ослепленные внешним блеском или убаюканный собственным довольством, попросту не видели нужды в подобной миссии. Решено! Хорст должен был взять это на себя — и войти в историю Мидланда, благодарные будущие поколения которого станут упоминать имя его наряду с королевой Брианной и Конрадом Завоевателем… Что с того, что в жилах самого Хорста не течет монаршая кровь — иногда скромно позади трона можно добиться куда большего, нежели гордо восседая на нем. И верный служитель империи со свойственным ему прилежанием принялся за намеченное дело. Тем более, что этому способствовали теперь и следовавшие одно за другим повышения в чинах. Начальство успело уразуметь, насколько незаменимым может быть неприметный угодливый офицер с тихим голосом, а сослуживцы — насколько опасно вступать в конфликты с тем, кто умудрялся раскапывать сведения о самых тайных и темных грешках каждого из них. И эти два столпа оказались более чем подходящим основанием успехов Хорста: реалии самого могущественного, но одновременно обладавшего весьма своеобразной репутацией ведомства империи подошли для этого как нельзя лучше. В какой-то момент Хорсту пришлось даже несколько замедлить свое продвижение к верхам: излишне рано оказываться на виду не входило в его планы. Однако, как бы там ни было, к его советам прислушивались все чаще, его влияние становилось все шире. И он приближался к главной цели — великой жертве ради великого обновления — все уверенней… О, посмотрел бы сейчас его покойный папаша, сумевший дослужиться только до личного дворянства, на своего «мямлющего» отпрыска — теперь-то Хорсту не приходилось лебезить перед грозными и сильными! Эти «сильные» и «грозные» сами ныне выстраивались в очередь, чтобы получить заветное право лизнуть его сапог. А то, что среди них пока не оказалось блестящей военной верхушки и первых людей имперского дворянства — так просто всему был свой срок. И первым крупным успехом в этом направлении стал Мориц Вильбек, крепко попавшийся к Хорсту на крючок. Глава одного из знатнейших родов имперского юга, достаточно глупый, чтобы почти полностью промотать немалое состояние в картежной игре и борделях весьма специфического свойства. Да к тому же — достаточно беспринципный, чтобы связаться с зеннавйскими фанатиками и предоставить им родовые угодья Вильбеков в качестве поля для испытания темной магии. И какой магии!.. По разрушительной силе не знавшей себе равных, пожалуй, со времен Войн Падения. Бахмийцы, против которых в итоге она и оказалась направлена, могли подтвердить это со всей возможной искренностью. Зато чем-чем, а вот храбростью ненасытный Мориц не отличался точно. Стоило пообещать сдать его за подобные фокусы в руки Гончим, как тот поразительно быстро согласился на «равноправный союз во имя блага империи» с предприимчивым офицером тайной службы. Хорст накинул крепкий поводок на шею аристократу, одному из тех, кто прежде считал его пылью под ногами. И ведь Вильбек определенно мог стать лишь первым в длинном списке. Но Хорст не мог позволить себе долго тешиться замечательным приобретением: требовалось развивать успех. Титул и связи Вильбека пришлись очень кстати, когда тому пришла в голову мысль подложить собственную племянницу под давно вдового, но все еще не лишенного тяги к женскому обществу императора Хайнриха. Обольстительная (но, как всерьез подозревал Хорст, давно не девственная) Луиза без особого труда сумела очаровать еще одного престарелого сластолюбца и еще на шаг приблизить всю их теплую компанию к трону. Следующей большой удачей стало согласие Хайнриха начать войну за Берег Закатного Золота. Хорст был уверен: мидландское армии требовалась разминка перед тем, как на континенте завертятся основные события. Далекие колониальные владения ослабленной религиозными противоречиями дряхлеющей Эдетанны по идее отличнейше подходили чтобы «поточить когти» — и на практике действительно не доставили особых проблем. Но вот после победного присоединения новых земель… Тут произошло то, чего давно стоило ожидать: в расчеты вмешалась совершенно непредвиденная фигура. Ни сам Хорст, ни Вильбек, разумеется, не включали в них некоего Альбрехта Кертица, северянина и героя войны — но этот троеклятый прохвост со своими подвигами выскочил будто ниоткуда. И отхватил главный приз — беленькую ручку малахольной наследницы престола. А с ней, в перспективе, и практически неограниченную власть над империей, которой едва ли захочет делиться. Мориц втайне негодовал и пытался отговорить его величество Хайнриха, который, впрочем, проявил редкостное старческое упрямство — и решение о неожиданном браке осталось в силе. Хорст же сразу понял, что прямое противодействие тут ничего не даст, и следует искать новые ходы. Недолюбленный сыночек придурковатого императорского братца, «запасной» мидландский наследник оказался тут очень кстати. Тем более, что мысли о спасении империи от упадка и прозябания Карл Вельф воспринимал с полуслова: о чем еще было мечтать брошенному всеми в тишине одного из второразрядных монарших владений пареньку, как не о роли великого владыки и завоевателя?.. И очень скоро оказалось, что заговорщики недаром потирали руки, предоставляя юному Карлу шанс сменить игрушечных солдатиков на сложенных из мяса и костей. Правда, Хорст сам был несколько удивлен, насколько быстро свежеиспечённый император вошел во вкус и тому, какие методы тот предпочитал использовать. Но, что же, Хорсту приходилось управляться и с более кровожадными тварями: следовательно, так или иначе, Карл Вельф непременно послужит его целям. А если подумать о лерийцах — видимо, сама высшая воля уготовила им участь выстелить своими телами дорогу к истинному торжеству Мидланда… Не самая большая жертва, учитывая их дикарское упрямство и, похоже, полную непригодность к мирному существованию на имперской земле, что и говорить.

***

Его детство прошло под знаком того самого восстания, которое чуть позже назовут «Первым» — довольно нелепо для края, уже имевшего к тому времени двухсотлетнюю историю противостояния захватчиками. Но, в конце концов, мало ли имелось в народной памяти и даже официальных хрониках нелепых названий!.. Для Каэтана куда заметнее — и важнее — оказалось другое: то, что это восстание, как и череда подобных ему, было проиграно. Множество надежд в итоге обратились в еще большее унижение. И в тихое неумолимое отчаяние — может быть, уничтожающее любую волю куда вернее, нежели прежний кромешный ад боев и мидландских «усмирений» непокорных сел. Гораздо позже он как-то имел разговор о тех временах с Терисом. Каэтан никогда не был любителем задушевных бесед и не нуждался в исповедниках — но, стоило признать, пока еще не столь знаменитое обаяние будущего лерийского лидера проявляло себя уже тогда. Хотя в тот вечер Каэтан все равно лишь вскользь коснулся темы существования на завоеванной земле и постарался свернуть ее, как только обозначил свою позицию. Фраза: «Они не расплатятся ни легко, ни быстро» казалась вполне достаточной. В конце концов, пламенным оратором он никогда не был. А вот Терис нисколько не стеснялся цветистых речей: — Это оказалось как черная плесень, которая покрывает все и вся. Невозможно сдвинуться с места, чтобы не измазаться по уши!.. Чтобы она не забивала глаза и рот и не заставляла задыхаться от запаха гнили. Каэтан негромко хмыкнул, но прерывать Териса не стал. А тот продолжал: — И любой, имеющий хотя бы зачатки совести, быстро понимал: нельзя было делать это одновременно. — Что — делать? — тут же подался вперед Каэтан: Терис все-таки неплохо умел не только рассыпать метафоры, но и сбивать с толку. — А-а, значит, ты все-таки не уснул втихомолку, надо же… — С чего бы? — Ну-у, сидишь там, в тени, не видно ни черта… Слился с каменюкой своей — что твой древний ящер, жрущий невинных дев на обед и завтрак! — Поверь, я — гораздо хуже. Вернемся к… имперской плесени? Или на чем ты закончил? — На том, что нельзя служить Мидланду и в то же время оставаться порядочным человеком. Вот и выбирай: либо бежать без возврата в Эллиану или Лутецию, либо — сюда, где мы все живем недолго и помираем скверно. А вот если хоть кому-то — пусть через десять лет… Да хоть через тридцать!.. — больше такой выбор делать не придется — за это, пожалуй, можно уже и умереть. — Нет. — Нет? — Умирать — мало. Этого нужно добиться. На этом моменте Терис весело (и отчего-то — совершенно не обидно) расхохотался заявил, что если таланты Каэтана хоть на десятую часть столь же хороши, как его самомнение — всем имперцам лучше сразу уносить ноги за Иррейских горы — без лишних, так сказать, раздумий. Однако в таком духе они оба рассуждали в одном из горных повстанческих убежищ — и, сделовательно, уже более чем однозначно сделав тот самый выбор. Прежде же Каэтан был обычным мальчишкой — первенцем в семье лерийского служащего мидландский администрации в Хелиополе, который настолько проникся духом мирного существования с нынешними властителями полуострова, что даже взял фамилию на имперский манер. А члены его семьи сделались теми, кто избежали большей части трудностей, выпавших на долю местных жителей в те годы, зато очень рано сталкивались с затаенной, но крепкой неприязнью соотечественников. Впрочем, поначалу Каэтан воспринимал последнее обстоятельство как обидное и странное, но неизбежное. И — может быть как раз из-за постоянного презрения прочих сверстников — особенно крепко сдружился с сына имперского дворянина, поселившегося поблизости… Вот только почувствовал себя повзрослевшим и обязанным действовать Каэтан тоже очень и очень рано. Так что в Теассийскую Военную Академию отправился поступать уже с весьма амбициозными, хоть и пока что совершенно расплывчатыми планами. Отец был, судя по всему, ни на шутку изумлен выбору нелюдимого и казавшегося застенчивым отпрыска. Но не мог подобного не одобрить, посчитав такую карьеру естественным продолжением собственного пути. А благонадежное происхождение и способности Каэтана без особого труда обеспечили тому поступление. Окончание учебы вышло громким и ярким: именно так горел фрегат «Милосердие Брианны», чей пожар знаменовал прощание с Теассой так и не усвоившего уроков верности завоевателям выпускника. А последний отправился в лагерь повстанцев — далеко не с пустыми руками. Да еще и — в компании двух сокурсников, один из которых был вовсе даже мидландцем. Тогда Каэтан, безусловно, гордился собой собой: слишком сильно и порядком опрометчиво, если вспомнить, что вышло из этого позже… Но и делать должные выводы из своих ошибок он научился довольно скоро. В то время, к слову, он еще не слишком хорошо знал Териса: занятный ночной диалог был лишь привычной откровенностью между людьми, доверявшими друг другу жизни, а вовсе не следствием особой близости душ. Более того, поначалу Каэтан испытывал некоторое недоумение от того, насколько сильно Иант выделял среди прочих бойцов паренька из городской дворянской семьи, который и оружие-то до бегства в горы держал в руках лишь забавы ради. Правда, чуть позже Терис и впрямь оказался лучником милостью Создателя: его стрелы наводили ужас на имперцев в лесах и меж скал, среди белого дня и в самый темный ночной час. А награда за голову — быстро сравнялась с теми, что Мидланд предлагал за самых известных лерийских командиров, включая того же Ианта. Да и умение Териса находить общий язык с самыми неожиданными людьми определенно очень быстро оказалось чем-то за пределами обыденного и порой всерьез играло повстанцам на руку. Но все же Каэтан, порой задумываясь об этой фигуре, приходил к одному и тому же выводу: он не верил в Териса всерьез. Тот казался чересчур ярким, чересчур беспечным. Слишком похожим на живое воплощение героев древних сказаний, чтобы реальная история с его участием могла закончиться хорошо. Каэтан то и дело теперь узнавал об очередном дерзком успехе или смелом заявлении, которые внезапно — после сплошных поражений и вроде бы уже вполне определенной медленной смерти их дела — посыпались одно за одним. А он слышал о них и думал: «Это ненадолго. Ты, отчаянный последний рыцарь, конечно еще немного посияешь, но после… Либо сломаешься, либо предашь — как уже многие, многие до тебя. И если случится последнее — я постараюсь оказаться достаточно близко». Он был уверен, что в людях разбирался неплохо. Иначе бы не прожил так долго, не говоря о том, чтобы превратиться в притчу во языцех для мидландских захватчиков. Но вот конкретно с Терисом — просчитался, и крепко. Когда Каэтан узнал о том, что тот, вероятно, попал в плен, то сам в это время был в Лутеции: наглухо увязнув уже не в первой для себя тонкой и сложной игре, одной из постоянно ведущихся в тени великих тронов и империй. Конкретно эта в итоге кончилась ничем, и по прошествии пары лет Каэтан оказался вынужден признать, что лерийцы ввязались в нее излишне рано и, во многом, катастрофически неумело. Вот только тогда он никак не мог немедленно возвратиться на родную землю, и одновременно его раздирали очень мешавшие сохранять голову холодной противоречивые чувства. Первое: что он не ошибся в своих прогнозах — Терис горел слишком ярко, чтобы ему позволили делать это долго. Второе: что предыдущий пункт никак не помогал воспринимать случившееся равнодушно — напротив, ощущение того, как мало он сам сейчас может, заставляло лезть на стену и сражать подчиненных взглядами исподлобья особенно прицельно. К счастью (даже если Каэтан иногда забывал об этом) блестяще осуществлять казавшиеся на первый взгляд невыполнимыми планы умел не он один. Иант, чья слава тогда только начинала расти, сумел вытащить Териса из имперских лап, чтобы тот остался… не невредимым, нет, но — живым, и это уже напоминало троеклятое чудо Создателя. Сам Каэтан увиделся с Терисом лишь спустя несколько месяцев — а перед этим разговором рисовал в воображении очень разные версии того, каким может увидеть их неофициального лидера. Впрочем, не только рисовал — еще и по обыкновению строил планы для различных вариантов развития события. Стоило мыслить трезво: сломанным, запуганным, превращенным в карикатуру на себя самого Терис принес бы Лерии больше вреда, чем могла причинить его смерть. А всю наигрязнейшую часть работы Каэтан уже привык примерять (вместе с ответственностью за нее) на себя — даже если не вынесенный приговор не придется приводить в исполнение лично. …И все же — встреча, как ни странно, сумела его удивить. Ничего общего с ожидаемой «печальной тенью» Каэтан в Терисе не нашел и, надо сказать, был даже несколько ошарашен ураганом планов и идей, которые тот высыпал на него за пару стремительно пролетевших часов. Однако всерьез поколебало привычное спокойствие Каэтана нечто иное. Уже напоследок Терис вдруг в своей непринужденной манере положил руку ему на плечо и спросил: — Было тяжело? Там, в Патриссе?.. Жаль, что лутецийцы по-прежнему считают себя святей великого понтифика, но вы все славно потрудились. — Увы, в нашем деле нет медалей за усердие. — И все же — славно, — улыбка Териса на миг сделалась шире, но он тут же нахмурился: — Тебе стоит отдохнуть. За пару недель ничего не станет хуже, чем есть, так что — считай это приказом. — Благодарю, исполню, — сухо обронил в ответ Каэтан. Звучало почти невежливо, но что он вообще мог тут сказать? А, между тем, внутри что-то дрогнуло там, где годами не ощущалось ничего. Этот человек!.. Да кто еще, кроме него возвратившись чуть не с того света (и оставив там, считай, половину себя — лучником, с тем, что осталось от правой руки, Терису больше не бывать), станет так чуть не до наивности тревожиться о самочувствии подчиненного. Не новобранца, нет — убийцы из убийц, который даже во взглядах самых близких и давних сотоварищей частенько ловил определенную опаску. А теперь — ха! — Каэтана просил поберечь здоровье тот, кто имел веское основание ткнуть его лицом в последствия собственной некомпетентности — и это оказалось бы вполне заслуженно. Много позже Каэтан старательно пытался решить для себя важную дилемму: не вышло ли так, что он однажды признал свою верность принадлежащей не одной лишь Лерии, а еще и вполне конкретной личности на ее земле, исходя из субъективных мотивов?.. И неоднозначность сделанных выводов тогда его определенно не порадовала. Впрочем, на обращение к Терису с довольно скользким, но необходимым предложением никакие эмоциональные привязанности, к счастью, повлиять не смогли. В тот вечер Каэтан прекрасно понимал, что вполне может стать отстраненным от дел, а то — и приговоренным к смерти своими же. Ну, или оказаться последней мразью в глазах человека, который… Который расшевелил в нем нечто вроде давно сдохшее поганой смертью — и даже ни разу не оплаканное. Сделал это — к добру или к худу. Теперь же Каэтан швырял ему в лицо… реалии. И голос, разумеется, не дрожал: — Если только мы хотим оставить после себя нечто иное, чем все наши славные, — конечно же, тут нашлось место ударению, — предшественники — надо прекращать, — а вот здесь — пауза. Терис вскинул взгляд: — М-м?.. Поясни. — Прекращать нашу игру в благородных разбойников. — А мы, оказывается, играем, — вот сейчас кого-то другого низкие нотки в тоне Териса могли бы и напугать. — Играем. По правилам. Но, продолжая им следовать, сможем разве что умереть с честью. Хотя последнее тоже под вопросом. Я бы не сказал, что имевший возможность предпринять нечто для спасения тех, кто на него полагается, и не сделавший, имеет право о ней говорить. — И что же по-твоему мы можем… сделать? — Изменить образ действия — вот что. Нам нужно что-то кроме мелких стычек с имперскими вояками, которых все равно меньше не становятся. Кроме красивых, но бессмысленных жестов в захваченных городах — со всеми этими флагами, листовками и… — В надежде нет ничего бессмысленного. — Признай, что эта земля слишком давно живет одной лишь надеждой. А учитывая количество жертв с нашей стороны — она скорее очень обнадеженно умирает. Терис вновь вперился в него взглядом — и на мгновение Каэтан подумал, что этот день все-таки станет для него последним, причем не только на службе Армии Освобождения. Но дальше услышал просто негромко повисшее в воздухе: — Поэтому ты предлагаешь… — Пока мы бодаемся с мидландским бронированным кулаком — мы обречены. Разожмем же его!.. Нам нужен хаос внутри империи, а значит — необходимо союзники там же. Сколько десятков лет Мидланд засыпает золотом нашу нестойкую и жадную до роскоши знати? Сколько запугивает наших горожан и крестьян, тут же кидая подачки предателям?.. Так пусть если не сгинет — так хоть покачнется — от того, что сам принес в чужие края. Благо, на наше счастье, то, что блестит снаружи — уже местами изрядно одряхлело изнутри. Наверное с минуту Терис молчал — и, перебирая варианты того, где могли витать мысли его собеседника, Каэтан так и не пришел к конкретным догадкам. А потом услышал спокойное: — Хорошо. Работай, Мор. Я, кажется, даже знаю, кто сможет тебе помочь… И — да благословит нас небо. Ну, а если нет — думаю, мы-то с тобой все одно свободы для своей земли жаждем куда больше, чем вечного блаженства, не так ли? Можно было выдохнуть — это оказалось гораздо, гораздо проще, нежели он ожидал. Выдохнуть — и по полной запустить когти туда, куда хотелось уже очень давно. Само это по себе придаст сил куда лучше любых передышек. Ведь все равно ни одна из них не обходилась без мысли, что пока ты прохлаждается, каждый новый день приносит смерти и страдания тем, кого ты однажды поклялся защищать. …Вот только тогда Каэтан даже и не представлял, насколько далеко захочет пойти по предложенной дороге уже сам их лидер.