Искушение

После финального футбольного матча, в котором сплочённая сборная команда средних отрядов с блеском разгромила «Белазов», Лёва как будто бы на Лагунова обиделся. Попенял ему только на то, что Валерка «к ним» не пошёл, да и отстал от него. Не смотрел в его сторону больше, в глаза не заглядывал. А Валерку всё это как будто и дёргало, хотя что ему дело было до кровососа. Он ведь хотел быть в команде, а не персонально с Лёвой в компании, что же тогда внутри всё было натянуто, словно вот-вот порвётся? И укладывать чемодан совсем не хотелось. Казалось, всё это бессмысленно. А вдруг, он не справится? Вдруг они все погибнут, и не получится им спасти никого от страшного стратилата? И Веронику Греховну сожрут этой ночью, а Лёвка, к примеру, умрёт через месяц… Валера задумался вдруг, а знает ли Лёва, что он в течение года погибнет, если у них с Горь-Санычем ничего не получится? Что он об этом думает? И думает ли вообще? Или в его голове кроме служения стратилату и футбола совсем ничего не осталось?.. Он оглянулся на Хлопова. Хлопов укладывал чемодан, с дотошной аккуратностью складывая бельё и одежду, чтобы потом не осталось складок. Валерка криво усмехнулся. Ему стало интересно, Хлопов всегда был аккуратист, или его состояние обязывает. — Пацаны, приезжайте к нам в гости, я с папкой договорюсь, он нас на рыбалку возьмёт, — завёл Дормачев. Валерка словно очнулся. Последний день смены. Сейчас на концерт, потом на костёр, потом по палатам, а утром обратно домой. Ребята вокруг собирали вещи, бегали, суетились, обменивались адресами, потому что когда ещё. — Я приеду! — обрадовался Гурьянов. — У брата сети возьму, он у меня ваще браконьер! В него даже стреляли! Валерке отрадно было знать, что хоть кто-то друзьями останется после лагерной смены, если уж у него не получилось. И тут он услышал Лёву: — Осенью приходите на «Металлург». У нас там юниорская футбольная команда. Горохов, Гурьянов, Титяпкин, я вас парс… персонально зову. Нам нужны хорошие игроки. Ребята начали обещать, договариваться, а у Валерки в районе желудка как кислотой обожгло ревностью: «Пацанов позвал, а его, Валерку — фиг там. И даже болеть. Неужели, и правда, обиделся? Неужели в нем что-то человеческое ещё осталось?» Пацаны вокруг начали обмениваться вещами на память. Мухин Титяпе кепку отдал, Титяпа Горохову — панаму, Горохов Юрику — носки. Юрик вручил Валерке картуз… Валерка вынул из маленького внутреннего кармашка чемодана чистый, почти новый носовой платок. Мама даже погладила. Так и не пригодился. Он посмотрел на Лёву. Тот снова с маской благожелательности на сей раз складывал брюки. Валерке невозможно захотелось подойти и тряхнуть его за плечо, чтобы очнулся, но, приблизившись, он только руку с платком протянул. — Держи, Хлопов. Это тебе. На память. Лёва застыл с наполовину сложенными брюками в руках и уставился прямо ему в глаза. Лицо приобрело странное выражение растерянности, в последнее время так ему несвойственное, по нему, как тень, пробежала мученическая судорога, глаза глупо хлопнули, словно кукольные, и он улыбнулся. Валерка готов был запеть от радости, глядя на эту улыбку, такая она была живая и человеческая. Но тут влез Горохов, чёрт бы его подрал: — А мама говорит, что платки дарить примета плохая. К слезам, смерти. — Мы живём в Советской стране, Горохов, — назидательно ответил ему Валера. — И здесь надо верить в светлое будущее, а не в приметы всякие. Горохов сразу отвял, а Лёва, как будто смутившись, взял платок и убрал в карман, с тихим: «Спасибо». Тогда Валерка поддался искушению и протянул ему руку. — Дружба? Лицо Хлопова вновь расцвело улыбкой, и он пожал ему руку с искренней радостью в глазах. — Дружба. Валерка в приметы, и правда, не верил. Мало ли что говорят, ерунда это всё. Он был уверен теперь, что Хлопов ему настоящий друг, хоть и вампир, а друзей выручать надо. И он, Валерка, этой ночью не оплошает. Всё сделает, как договаривались с Горь-Санычем. Но, оказалось, приметы не врали. А в жизни случается вовсе не так, как в сказочках пишут. Убив стратилата и избавив «Буревестник» от ужасного зла, Валерка взвалил на себя непосильную ношу. С Анастасийкой жизнь его развела насовсем, он это понимал. То, что она увидела этой ночью, скорее всего, нанесло ей непоправимую травму, и Валера не был уверен, что жизнь её после этого сложится хорошо. Его же мир не перевернулся с ног на голову, Валерка как будто встал над ним в полный рост. Он понимал, какая сила ему досталась, но не хотел ею пользоваться, не хотел причинять боль другим, отбирать у них жизни. Он не считал себя в праве калечить кого-то ради собственного удовольствия. Хотя теперь ещё больше боялся не справиться. Потому что удовольствие было слишком велико. Заверения Игоря, что он не оставит его одного, казались теперь наивными. Валерка думал, что Игорь первый же сделает ноги в ближайшую его луну. Но этого не случилось. Как Игорю удалось провернуть такое, Валера не знал, но первую свою голодную ночь он провёл в КПЗ с канистрой донорской крови. Утром, когда его выпустили, Валерка был бледный, взъерошенный, весь перемазанный и в лохмотьях. Одежду он сам на себе изорвал. Родителям тогда наплели, что на него напали собаки. Отпрашиваться почти каждый месяц было проблематично. Особо зимой, когда рано темнело. Но в остальное время Валера вёл себя образцово, поэтому мама и папа ему доверяли. И он уходил. То «к друзьям с ночёвкой», то «в поход», а то честно — к Игорю в гости. Родители приняли и Горь-Саныча, и ничего в том, что у сына есть старший товарищ дурного не видели. Брат же погиб, такая трагедия. Мальчику не хватало общения. В течение месяца Валерка перебивался гематогеном, но как-то его со временем хуже начали делать, противный он стал, слишком сладкий. Да и кровь там была не человеческая, а бычья. Какая-то гадость. Но мясо всё равно начал есть недожаренным — помогало слегка перебиться. Хотя лёгкий голод он ощущал теперь постоянно. И чем дальше, тем больше. Он передумал становиться лётчиком и мореплавателем, решил поступать в медицинский. Причём сразу после восьмого. Чем быстрее получит доступ к донорской крови, тем лучше. А ещё Лагунов спешил переехать от предков подальше, чтобы недавно родившаяся сестрёнка не пострадала. Валерка её не особо любил, но трогать людей, тем более близких не собирался из принципиальных соображений. Из них же не собирался видеться с пиявцами прежнего стратилата. Ни с кем. Хотя Валера нет-нет да и вспоминал о Хлопове: как он там поживает, играет ещё в свой футбол или уже перестал? Со временем странные мысли начали приходить Валерке в голову. Особенно после сна, увиденного в полудрёме после очередной луны. Лёва как будто стоял вдалеке, окутанный белым светом, звал его, манил к себе рукой и подставлял для укуса шею. Валерка тогда проснулся весь в липком поту от ужаса. Вот чего он точно не хотел, так это присваивать себе чужую волю. Особенно тех людей, которые уже были им спасены. А то напрасно он что ли тогда корячился? Но когда в газете впервые напечатали статью о команде Хлопова — капитана, Лагунов так вперился на улыбающееся лицо, глядящее на него с фотографии, что если бы в этот момент газета сама собой загорелась, Валерка нисколько бы не удивился. Он сохранил потом эту заметку. А после начал и следующие заботливо вырезать и складывать в папку с двумя резинками, под матрас. В тот момент он уже жил в общаге при мед училище. Валерка не понимал сначала, зачем ему всё это надо. Он не собирался общаться с Хлоповым и убеждал себя в том, что просто желает убедиться, что с ним всё в порядке. Однако другие ребята как-то жили без его ведома и наблюдения и наверняка не хуже, чем Лёва. Поговорить о таких вещах у Валерки особенно было не с кем. Не с родаками же, нешто они поймут! Да и некогда им особо, они с мелкой заняты. А Игорь был теперь часто в разъездах, его не застать. Валерка мог бы письмо написать, но лично оно как-то лучше, спокойнее. Хотя к тому времени он уже и сам начал что-то соображать, походил в библиотеку, книжек разных почитал и пришёл к неутешительному для себя умозаключению. Вот ведь его угораздило! Все вокруг люди как люди, а он исключительный со всех сторон! Разве только образцово-показательная дисциплина спасала, никто на него не подумал бы. К тому же с пятнадцати лет Лагунов носил комсомольский значок. Не хухры-мухры! Только без галстука порой было как-то тревожно. Можно было, как Серп в своё время, звёзд себе наколоть на всю грудь, но Валерке не хотелось извращать понимание этого символа. Он старался видеть в себе хорошее, и хорошее до сих пор побеждало. А по поводу Хлопова и остальных парней Валерка решил для себя: пока это всё от него далеко — он в безопасности. И чтобы не искушать себя лишний раз, лучше и дальше держаться на расстоянии. Но приятель по комнате в общежитии предложил ему как-то сходить на футбол, а то с таким трудом выцепил себе билет, а сам заболел фолликулярной ангиной. Валерка с одной стороны и рад был — меньше с заразным в комнате находиться, а с другой прямо ноги тряслись, и шёл он туда, уговаривая себя, что просто посмотрит игру и уйдёт, и вовсе он не из-за Хлопова туда тащится. Лёвка играл потрясающе, прыгал с мячом, как ужаленный, всех обводил, пасы передавал. Команда играла почти как тогда, в детском лагере — слаженно, только ещё лучше. И Кольку Горохова Валерка узнал, и Женьку Гурьянова, и Титяпу. Он будто опять оказался в том дне, последнем дне смены, когда Лёвка выиграл матч, а Лагунов проиграл самый главный свой бой со злом. Проиграл на всю жизнь. Если бы выиграл, он бы сейчас, наверное, был вместе с ними в команде. Как же несправедливо! После игры Валерка не смог себе отказать — выпросил разрешения пройти в раздевалку к ребятам, чтобы пожать им руки. Хлопов стал взрослым. Таким же взрослым, как и он сам. Ещё бы! Им ведь уже по семнадцать стукнуло. — Ну ты и вымахал, Гурьяныч! — восхитился Валера ростом и габаритами ровесника Женьки. С трибуны все футболисты казались одинаково маленькими. Другие ребята из команды смотрели на них благожелательно и устало. Кто отдыхал, сидя на лавке, кто собирался в душ. Валерка старался на посторонних внимания не обращать, чего он там не видел, но взгляд то и дело соскальзывал. — А сам-то! — Женька, пожал ему руку и тут же полез обниматься, обдав манящим запахом разгорячённого тела. У Валерки застрекотало в ноздрях, и он поспешил отстраниться. — Привет-привет, очкариус, как поживаешь? — обрадованно засмеялся Горохов, горячо пожимая руку. — Отлично! — ничуть не обидевшись на глупую детскую дразнилку, ответил Валерка. — Сейчас в мед училище, на третьем курсе, потом в институт поступлю. Хочу стать хирургом, — продолжил, поглядывая на Хлопова. Лёва стоял чуть поодаль, и смотрел на него почти с тем же выражением лица, с каким много лет назад принимал в подарок платок. — Ого! Вот это ты дал! — удивился Колька его целеустремлённости. — А я всегда знал, что он голова, правда, Валерик? — ухмыльнулся Титяпов и протянул руку. — Держи краба. Лагунов пожал руку и ему. Настала очередь Хлопова. — Привет, — произнёс тот негромко, подойдя ближе. — А я думал, ты переехал куда-то. Не видно тебя, не слышно. Валерка смотрел на него с такой жадностью, будто хотел прямо здесь, на глазах у всех, свершить свой чёрный обряд, хотя трогать его он, конечно, не собирался. — Да как-то… Дел было много, — ответил он, пожимая плечами. Валера даже не мог ему руку подать, так его вся эта сцена смущала, хотя, когда Хлопов свою протянул, ответить всё же пришлось, чтобы ни у кого не возникло вопросов. — Как ты сам… по жизни? — Лёва, уже совершенно точно, смутился и убрал руку после рукопожатия поглубже в карман. — Да вроде нормально. — Девушка? — ещё тише спросил Хлопов. — Нет, — покачал головой Валерка, тая, как вешний снег. У Лёвы волосы после матча торчали дыбом, но ему это шло, и румянец шёл, и его веснушки, а глаза его тёмные словно в самую душу смотрели. — Валериан, а как вы смотрите на то, чтобы с нами победу отпраздновать? — с наигранным официозом вмешался Титяпов. — Я? — растерялся Валерка, переводя на него взгляд. Он впервые за долго время почувствовал себя глупо. — Я бы с радостью, но у меня сегодня ночная смена в больнице. Через два часа, — уточнил он, взглянув на руку. — Так что извините, в другой раз, — улыбнулся он, снова обвёл всех взглядом и зацепился за Хлопова. Лёва теперь смотрел на него как-то странно, очень внимательно и серьёзно, как будто в чём-то подозревал, но продлился этот взгляд буквально секунду, а после он принуждённо рассмеялся и под одобрительные выкрики пообещал Валерке билет на следующую игру. Так Лагунов зачастил на футбол. А потом и на тренировки. А потом и встречаться с Хлоповым начал — по-дружески, — в театры, музеи, в кино ходить и так далее. Зима на дворе лютовала, а у Валерки в груди горело, как в печке, и кружился он, как белка в колесе, чтобы всё успевать: и учиться, и погулять, и, главное, чтобы с Лёвой встречаться не после заката, чтобы в светлое время суток, так искушения меньше. Правда, в кино тяжело становилось — слишком уж близко, слишком темно вокруг, а Хлопов, зараза, как чувствовал, сядет поближе, голову набок склонит и шею выставит, на, мол, кусай. Валерка ужом искрутится в кресле. Какой там фильм! Живым бы Хлопова вывести. Февраль пролетел слишком быстро, а там и март, и уже дни их стали длиннее, и времени для прогулок и встреч стало больше. И Валерка с ужасом для себя понял, что пропустил тот момент, когда он ещё мог остановиться. А, может, и не было этого момента с самого начала. Хлопов был странный. Такой же странный, как он. Он выделялся из толпы чем-то неуловимым, но не правильностью своей, а какой-то едва уловимой неправильностью. Лёва был парнем с большой буквы «п», но с Валеркой он вёл себя слишком мягко. А иногда смотрел на него так, словно он знает о нём всё-всё, понимает его и готов разделить его боль и во всём помогать. И тогда у Валерки ком подкатывал к горлу и не давал звериному рёву рваться наружу, потому что Лёва был самым последним на свете человеком, которого Лагунов позволил бы себе укусить. Это случилось в апреле. Лёва впервые его пригласил домой. Родители были на даче. Хлопов поцеловал его прямо в прихожей, ещё в одежде, и Валерка ответил, не в силах больше сопротивляться влечению. Они протащились по всему коридору, стаскивая и роняя на пол пальто и шапки, там же оставив ботинки. Свитер, сорванный с Лёвы, Валерка швырнул на стул и резко развернул Хлопова спиной к себе. Нетерпеливо расстёгивая ремень, Валерка пыхтел в его горячий загривок и касался нижней губой чуть влажной кожи, словно бы примерялся зубами. Хлопов прогнулся в его руках и уже знакомым движением склонил набок голову. — Сделай это уже, — почти простонал он с таким страданием в голосе, что с Валерки в одно мгновение морок сошёл. Он раскрыл глаза и уставился на выцветший алый вымпел с профилем Ленина на стене. Хлопов, и правда, всё понял о нём. Почувствовал. И хотел он вовсе не слиться с Валеркой в экстазе, а чтобы Валерка присвоил его, снова сделав послушной куклой. — Я не могу, — проговорил он быстро и отстранился. Хлопов растерянно оглянулся и задержал на нём цепкий взгляд. — Я не могу, — уверенно повторил он и засобирался. Куда угодно, лишь бы подальше от Хлопова. От искушения. Лёва догнал его в коридоре. — Хочешь сказать, я неправильно понял? — голос у Лёвы почти не дрожал, но лицо его было бледным и неподвижным, как у гипсовой статуи. — Я не знаю, что ты там понял, но я не такой, — с раздражением ответил Валерка, завязывая шнурки на ботинках. Тогда Лёва ушёл обратно в комнату, а вернувшись, нагнав почти у двери, сунул что-то Валерке в карман пальто со словами: — Тогда забери, не хочу его больше хранить. Злость и обида в его глазах опалили Валерку так сильно, что он сломя голову ссыпался вниз по лестнице и побежал по дороге, не чувствуя ног. Той же ночью, сидя на смене, он пытался готовиться к семинару и глушил крепкий кофе, чтобы не спать, хотя приближалась его луна, и ему всё сильнее хотелось крови, аж дёсны чесались. Но снова и снова в мыслях своих возвращался Валерка к другу, которого накануне нелепо и спешно покинул. А другу ли? Все эти годы Лёва хранил тот самый подарок, который Валерка ему вручил в последний день смены — его носовой платок. Но почему? Была ли это детская привязанность, которая позже переросла в нечто большее, или Лёва ещё тогда понял, чем всё закончилось и решил ждать, понимая, что рано или поздно Валерка его найдёт? Чего он вообще хочет? Может, он, как наркоман, жаждет, чтобы Валерка вцепился в него зубами и иссушил до капли? Лагунова от этой мысли продрало с головы до ног нехорошим ознобом. Он встал и пошёл вдоль по коридору. И чего он гадает? Взял бы уже да спросил напрямик. Но ему было страшно. Страшно. Валерка боялся услышать преданность в голосе. Боялся не удержаться и превратить Лёвку снова в хладнокровное неживое создание. Лёвка такого не заслужил. Он молодец, он не должен был так заканчивать. У него впереди была долгая светлая жизнь. Это Валеркина жизнь — мрак и мука. И тянуть за собой кого-то ещё, особенно Лёвку... Но рука сама потянулась и подняла с рычага телефонную трубку, а вторая знакомым движением опустила в ячейку монетку и набрала номер. Гудки прервались не сразу. — Алло, — голос у Хлопова был убитый. Валерка не знал, что сказать. Ему стало стыдно. Лёва на том конце тоже молчал, но вскоре нарушил гнетущую тишину. — Ну что ты молчишь? — зашептал он отчаянно. — Скажи мне, где ты, и я приеду. — Валерка похолодел, но голос в трубке упрямо продолжил. — Скажешь, что гордости не осталось? Нет, не осталось. Рядом с тобой ничего не осталось. Ты же глазами своими всю душу выжег. Я дышать не могу. И платок этот глупый хранил столько лет, как дурак. — Не дурак, — не выдержал Лагунов и прикрыл глаза, отчётливо слыша, как на том конце провода Лев усмехнулся и шмыгнул носом. — А вот тебе сейчас платок пригодился бы больше. — Пошёл ты, — Хлопов хохотнул и затих, будто боялся, что его осудят за эту вольность. — Прости меня, — зачем-то попросил его Валера, хотя знал прекрасно, что Хлопов не обижается. — Не знаю, какая муха меня укусила. — А я знаю, — ответил Лёва уверенно, и у Валерки чуть ноги не подкосились. — Ты просто не разобрался в себе. А я в себе давно разобрался. Но я давить на тебя не буду. Не хочешь так — будем просто дружить. Мне и это в радость… Хотя кого я обманываю… Я… — Да хочу я! — резко ответил Валера, прервав его. — Просто… боюсь тебе сделать больно. — А ты не ссы. Я же не ссу. Лагунов усмехнулся. — Ну как скажешь. Они помолчали с минуту. — Не против, если я завтра к тебе приду? — робко поинтересовался Валера. — Завтра родители возвращаются, — не скрывая досады, ответил Лёва. — А я всё равно приду. С родителями познакомишь. По завороженной тишине в трубке Валерка понял, что произнёс нечто важное. — Хорошо, — наконец, ответил Хлопов. — Я буду ждать. — Жди, — подтвердил Лагунов, и положил трубку. От волнения дрожали руки. Валера дошёл до стола и опустился на своё место. Он долго пытался прийти в себя и понять, что он сделал, зная при этом, что пути назад у него не было. Никогда не было. Он давно уже понял, что хотел быть с Лёвой больше, чем другом, просто не понимал, что это возможно. Но теперь ему казалось, что ничего невозможного не существует. И он не укусит его, он справится. За столько лет ни одного человека ни разу не укусил, выдержал — выдержит и теперь. А встречаться они могут и на свету, чтобы не так сильно было его искушение.