Грехопадение

1

— Во имя Люцифера, ну и пуговицы! — мужчина старательно пытался застегнуть рубашку. Пальцы не слушались. Он зарычал как зверь и маленькие виновники его злости посыпались, ударяясь об пол с лёгким, ненавязчивым, даже приятным, звуком. Мужчина стянул с себя рубашку, смял и кинул на кровать к куче таких же предметов гардероба, которые он «обеспуговичил». Он заглянул в шкаф, повыбирал ещё немного из самых разных оттенков бордового и выбрал, конечно же, самую тёмную из них. Он не совсем понимал разницу между бордо, мареновым и лиловым, но понимал разницу между сочетается или не сочетается, пора стирать или ещё на разок можно. В этом он был схож с обычным мужчиной средних лет, но особый, немного старомодный лоск, выгодно выделял его из толпы. Он старался дышать размеренно и считать вдохи. Семь вдохов и семь выдохов понадобились, чтобы наконец застегнуть рубашку, и один вдох и один выдох пошли на пиджак. Не думал он, что до такого дойдёт. Иногда он скучал по сорок пятому году. Четыреста сорок пятому, разумеется. Он был молод, наполнен оригинальными идеями и безграничным оптимизмом. Люди тогда были такие слабовольные и внушаемые. Он был достаточно близок к Аттиле, они планировали взять Византию и собрать с империи огромнейшую дань. А в сорок восьмом, когда им это естественно удалось, деньги выбивались кулаками разъярённых воинов и насильно забирались из домов. Запоминающееся было время. Он хорошо поработал над правителем гуннов и его войском. По-прежнему, считал этот период своим лучшим проектом. Столько грешных душ он обрёк на страдания, стольких подтолкнул поддаться всепоглощающей злости. А что же сейчас? Наверное даже такие существа, как он, склонны к перепадам настроения или кризисам, приходящим с каждым новым столетием его жизни. Может это тот самый средний возраст?

2

— Инстраграм! Наверное из всех существующих слов это было тем, которое не подходило к тёмной просторной гостиной в готическом стиле. Оно пронеслось лёгким эхом, минуя роскошный диван с причудливым орнаментом и кисточками под позолоту на подлокотниках, облетело массивную многоярусную хрустальную люстру, стелажи и полки с неприличным количеством книг, и застряло где-то в складках ярко-красных бархатных штор; поселилось по соседству с застрявшей там многовековой пылью. — Сколько, говоришь, грамм?! — прищур старухи потерялся в её морщинах, а из-за хриповатого крика её собеседник поморщился. — Ин-ста-грам! Ты даже представить не можешь какая это золотая жила для тебя! — довольно-таки симпатичный парень, молодой на вид, держал телефон и слишком быстро даже для молодых глаз листал картинку за картинкой. Женщину, сидящую рядом, вполне можно было назвать древней, но не из-за сотен лет, которые она прожила, а из-за серого цвета её кожи, полной глухоты на одно ухо, отсутсвию манер и неестественно броскому макияжу. До сих пор остаётся тайной как она сама себе его наносит и не теряется в складках собственного лица. — Смотри! Тут все безостановочно друг другу завидуют. Это охренительные возможности, ты не представляешь как тебе повезло! — Прекрати. Голова закружилась. — Ну ты должна попробовать, — парень и не собирался сдаваться. — Алчность! По широкой лестнице из деревянного массива спускался мужчина в костюме бордовых оттенков. Он выглядел как что-то вкусное и одновременно отталкивающее. Как эти ядовитые жуки, которые ярким окрасом отпугивают хищников. — Да, о, великий Гнев, — скучающее пробормотал парень и отодвинулся от старухи, которая вероятно умела спать с открытыми глазами. Хотя, вообще не разберёшь где у неё там глаза. — Оставь Зависть в покое. — По-моему, ей уже пора на вечный покой, — с дальнего кресла кто-то подал голос. Голос это был манерный, растягивающий каждое слово, внушающий своим собеседникам ощущение, что они ничтожны. Обладателем этого голоса был высокий худощавый парень в неприметной черной водолазке и брюках, но как и в случае с Гневом вся его обычность и неприметность испаралясь, если присмотреться к нему поближе. В нём был определённый шарм. В том как он говорил и как двигался, в том, с каким изяществом он закинул ногу на ногу, как он смотрел сверху вниз, как поджимал губы в паузах между словами, как закатывал глаза с театральными вздохами. В него даже можно было влюбиться. Но это была бы самая ужасная и безответная любовь. — Следи за языком, Гордыня. — Да ладно, не закипай, — он даже не посмотрел в сторону Гнева. Он старательно орудовал пилочкой по своим ногтям, периодически стряхивая тонкими пальцами мусор. — Я просто пошутил. Гнев продолжал сверлить взглядом Гордыню пока подходил к барной стойке, которая отделяла кухню в другом конце комнаты. Современная кухня смотрелась настолько вычурно и так контрастировала с готикой в гостиной. Словно несколько разных эпох дизайна схлестнулись здесь в схватке и, не выбрав победителя, пришли к компромиссу и подедили территорию. Он налил себе стакан воды, стал, подперев плечом стену, и устремил свой взгляд на дверь. Которая не заставила себя ждать и открылась со скрипом, не противным, скорее показывающим всю величественность дома, которому принадлежит. — Как же я рада всех вас снова увидеть, — промурлыкала девушка, проходя в дом. Она была высокая, заметная. В толпе она перетянула бы всё внимание на себя. Она еле заметно наклоняла голову, когда разговаривала, смотрела оценивающе, а уголок её губ поднимался в лёгкой усмешке. — Хотела сказать, что вы прекрасны, но… вы ничуть не изменились. — Что говоришь? — старуха Зависть повернулась ухом, которое ещё хоть как-то способно слышать. — Я говорю, что рада! — Оставь её, Похоть, — перебил Алчность и подошел обнять, приветствуя. — Зависть макияж не меняла со времён Людовика четырнадцатого. Она тебя не отличит от обычной путаны с квартала красных фонарей. — Путаны? Путаны? — Ну всё. Сейчас начнётся, — пробомотал Гордыня, всё ещё занятый своими ногтями. — Что начнётся, кусок гордого дерьма? Работница секс-индустрии. Никаких больше путан в этом доме. — А что тогда ты тут забыла, девочка моя? — тихо пролепетал парень, поднял глаза и улыбнулся своей самой надменной улыбкой. Похоть подлетела и выбила пилочку у него из рук, та отлетела к дальней стенке и упала с глухим звуком. Алчность звонко рассмеялся и уселся на диван рядом со старухой Завистью. Гнев слегка поморщился, сделал глоток из стакана. Он успел отвыкнуть от вечных перепалок и грохота. А Гордыня в замен пилочки достал книгу, которая лежала у него за спиной, и начал медленно переворачивать страничку за страничкой. Наверное, ему было всё равно чем заниматься, главное делать это с видом, что этим перелистыванием он, ну минимум планету спасает, пока все остальные заняты какой-то ерундой. Следом за Похотью дверь снова скрипнула и в дом проскочили двое мужчин. Один с непомерно большими синяками под глазами и до безобразия мятой одежде, второй же наоборот весь отглаженный, чистенький. Он был во фланелевой рубашке и выглядел как добродушный фермер. Оба были низкорослые и широкоплечие. — Уныние! Чревоугодие! — Алчность раскинул руки и подскочил с дивана обнимать старых друзей. — Чревоугодие, ты похудел? — поинтересовалась Похоть — Ну да, пришлось скинуть пару лишних килограммчиков. Все в замешательстве переглянулись. Нет, несмотря на специфику своей работы сам Грех не был весёлым толстяком, склонным к обжорству, но и образцом спортивного телосложения его тоже никогда нельзя было назвать. — Уныние, — попыталась Похоть сменить тему, — а ты… ты всё ещё Уныние. — Что говоришь?! — Зависть напугала всех своим оглушительным криком.

3

— Да. Сейчас как-то посложнее стало. Любовь к шлюхе уже не развалит целую империю, — Похоть крутила в руках бокал белого вина, расположившись на диване между Алчностью и Завистью, и прокручивала в голове приятные воспоминания. — Работнице секс-индустрии, — поправил Гордость и отсалютовал полупустым бокалом. Похоть проигнорировала колкость. — И от подагры никто не умирает, — оживился Чревоугодие. — Они это, как его… за здоровьем следят. — И за репутацией. — Да, точно, Гнев. Раньше как-то попроще было. Мужеложцев ненавидели, и я тут была даже не причём. — И войны развязывали из-за оскорблений чей-то мамки. А сейчас они больно вежливые, медитируют что-то, дышат как-то правильно. — А благотворительность! Видели эту чушь? Этот как это взять и отдать просто, — грустно вздохнул Алчность. — Не должно так быть, не естественно это как-то. — Эх, а я скучаю по Александру, — мечтательно уставил свой взор в потолок Гордыня. — Ну, хва-а-а-тит, — раздалось совместное нытьё от всех присутствующих. — Пиры хорошие были в то время, помню-помню, — оживился Уныние, потом подскочил словно что-то вспомнил и выбежал из дома. Никто не обратили внимания на эту странность, ведь и так знали что он забыл. — Ну разве что пиры, — согласился Чревоугодие. — Царь Азии. Как же звучит величественно и гордо. Эх, я таких больше не встречал. — Ну да, и вечные походы его и сгубили так рано. Ты ведь сам и приложил к этому руку, — Пошлость указала на собрата. — Ну лучше уж так, чем от сифилиса или триппера. А то у твоих подопечных небольшой выбор: либо нос отвалится, либо причиндалы. — Успокоились! — Гнев становился раздражительнее обычного. — Гордыня, Македонский, конечно, был прекрасен, но ты уже больше двух тысяч лет тоскуешь по нём и нервируешь этим всех нас. Может пора оставить его в прошлом? — И вообще, — вмешался Алчность, — твой дорожайший Александр не был ещё тогда в нашей юрисдикции. И ты нарушил все законы. — Ой, кто бы говорил. Будто ты на Уолл-стрит ни одного закона не нарушал? Обвал рынка в восьмом году ведь твоих алчных рук дело. А сколько финансистов во время великой депрессии вообразили, что они ласточки? — Ласточки? — шепотом поинтересовалась Похоть у Чревоугодия. — Это он про прыгунов с небоскребов, — прошептал тот в ответ. — У тебя отвратительное чувство юмора, гордая ты задница, — на этот раз громко выссказалась Похоть. — Моё чувство юмора прекрасно, как и весь я. А ты бы прикрылась, не стыдно так ходить? Годы ведь уже не молодые. — Я тебя сейчас… — Похоть в приступе ярости начала хватать рукой воздух, пытаясь задушить коллегу на расстоянии. И может, после нескольких попыток, у неё бы получилось, но её отвлек скрип входной двери: Уныние вернулся. Он медленно покручивал в руках сигарету, словно сглаживал пальцами все неровности. Потом поднёс ко рту, резким движением поджёг фильтр и закурил. Уныние набрал побольше дыма в лёгкие и, задрав голову к потолку, выдохнул никотиновый смрад. — Здесь нельзя курить, — Гнев прервал друга, когда тот едва-едва поддался своей вечной зависимости. Все вокруг с удивлением посмотрели на Гнев. А Уныние и вовсе поперхнулся и чуть не проглотил эту сигарету. Это был его вечный порок и все знали про его страсть к никотину, но за столько сотен лет все просто смирились и лишь изредка выссказывали недовольство качеством сигарет, которые курит Уныние. Сам же факт его слабости никому не доставлял никогда дискомфорта. До этого момента. Повисла странная тягучая тишина. Все боялись её нарушить. Сигарета тлела в руках Греха. Тут раздался сумасшедший рёв, как будто кто-то подбил медведя, Алчность подскочил на диване. Звук снова повторился. Теперь он был больше похож на мотор газонокосилки. — Невероятно! — первым подал голос Алчность. — Зависть! Она спит с открытыми глазами! Его возмущению не было предела. Все в шоке переглянулись, не зная как реагировать. Алчность пнул её легонько и чудовищный храп прекратился. А Уныние, пользуясь всеобщим замешательством, потушил сигарету о подошву ботинка и выкинул в окно.

4

— Я знаю что нам надо, — предложил Уныние, нервно оглядываясь на Гнев. — Ой, давай только без твоих идей, — перебил Алчность. Он вспомнил, что каждый раз, когда он слушал Уныние, всё заканчивалось печально и в основном для него. — Война. — Ты с ума сошёл? Я после той мировой до сих не могу отойти, — не оставил такое заявленеи без внимания Гнев. — Да не выдумывай. — Не выдумывай? — встрял Алчность. — Поубирал бы ты навоз из-под лошади Войны целый век, сам бы как заговорил. А у него кобылка, знаешь, не маленькая. Да и вообще, он не согласится. Он ведь всадник, а мы так-то рангом пониже. — Так это ведь было после второй войны! — проснулась Зависть. — Век ты убирал, ага, как же, брехун тупорылый! Её хрипловатый голос так неприятно раздражал ушные перепонки, что Алчность начал скучать по её храпу. — А вот и нет! Со второй мировой люди сами справились. Даже оправдывать не буду. Алчность сделал приличный глоток вина и мягко облокотился на спинку кресла. — А я соглашусь с предложением, — поддержал друга Чревоугодие. — Да и на кой чёрт нам Война, я имею ввиду, что мы маленькую местечковую бойню не сможем соорудить? Чтобы её начать нам всадник апокалипсиса не нужен. Так, пара людишек с нужнымми задатками, немного оружия и побольше гнева, — он легонько пнул в плечо рядом стоящего Греха в бордовом. На что тот поспешил ответить. — Они так больше не воюют. Мир изменился. — Ой да не начинай эту старческую пургу, — запричитала Похоть под звуки всеобщего одобрения. — Люди есть люди. Они не меняются. Они жестоки, глупы и их волнуют только собственные задницы. Что может не получится? Внезапно звук перелистывания страниц, который всех до этого раздражал, прекратился. Все обернулись на Гордыню, вальяжно развалившегося в кресле с безучастным видом. Он редко участвовал во всеобщих обсуждениях, но и выпадать из ритма не любил: всегда присутствовал и внимательно слушал, даже если на первый взгляд так не кажется. — Вы не хотите выпить? — У нас есть целый винный погреб, — напомнил Гнев. — Да, но я ищу повод выбраться отсюда, — закатил глаза Гордыня и снова принялся перелистывать страницы, — эти тёмные стены давят на меня. Я не такой как вы, мне нужно иногда и наружу выбираться. Себя показать, мир посмотреть… Сказал он мечтательно, словно пропел, долистал до конца книги и пошёл поставить её на полку. — А я бы выпил чего-нибудь приземлённее, чем Каберне Совиньон сорок первого года. Без обид, Гнев, — тут же поспешно добавил Чревоугодие. Несмотря на то, что изначально они все были в равном положении, очень много веков назад Гнев взял всю ответственность за принятие важных решений на себя. Никто и не хотел обременять себя такой ношей, поэтому возражений по поводу его верховодства и не было. Всё-таки, несмотря на года и опыт, они были импульсивны и не организованы. Гнев, конечно, тоже. Но всё же поменьше. Может поэтому остальные считались с его мнением и уважали его, а может потому, что знали что бывает, если он разозлится. — Есть тут местечко. Быстро доедем. — Ура! — обрадовалась Похоть. Все поддержали её, кроме Зависти. Она похоже опять заснула.