зыбкая топь

                    Когда ты снова делаешь то, что у тебя особенно хорошо получается — заставлять меня нервно кусать губы и выкручивать себе пальцы, — я стараюсь оценивать ситуацию здраво. С таким переломом и убеждать тебя отменить концерты не нужно. Ты уже взрослый мальчик, сам всё понимаешь.       Сейчас это по тебе бьёт больнее, чем когда-либо, очень заметно. Операции, реабилитации, отмена тура, эти чёртовы стены, в которых ты вынужден находиться. От боли и безысходности тебе остаётся только скалить зубы и щетиниться – раненый зверь, видишь во всём опасность и подвох. Даже в себе.       С головой уходишь в себя, закрываешься в комнате и пускаешь туда совсем редко. Я жду этих дней, они для меня – зимние праздники. Мне кажется, что мы видимся раз в месяц, хотя это очень похоже на правду.       Я стараюсь как можно чаще тебя навещать, поэтому вновь стою на пороге твоего дома. Волнуюсь, ощущаю какое-то странное предчувствие с самого утра, переступаю с ноги на ногу. Непонятное чувство клокочет в груди, отзывается на присутствие измученной твоими выходками Тэл. Я понимаю её без слов, но она даже не представляет, насколько хорошо.       Когда я вновь захожу в комнату, ты смотришь на меня таким взглядом, в котором впору потеряться не только мне, но и ещё доброй половине мира. Дверь скрипит уж слишком протяжно, этот звук сравним с болезненным стоном. Я не спрашиваю, как у тебя дела – всё передаётся атмосферой, витающей в воздухе, — лишь рассказываю новости, о забавной ситуации, произошедшей с Дэйвом, о своих дочурках и новых идеях. Заполняю собой и этими историями всё пространство твоего бункера, заглядываю в твои кофейные радужки.       Обычно они разгораются новыми оттенками, я вижу в них красочные феерверки – ты особенно любишь слушать рассказы о том, какие на этот раз творческие мысли посетили мою голову, любишь посвящать меня в свои.       Сейчас твои руки лишь изредка поглаживают плед, а ты молчишь и смотришь в одну точку, на свои ноги. Мне становится неловко, я присоединяюсь к тебе, создавая такую привычную тишину.       Когда я, прикоснувшись к твоим угловатым плечам – ты расправляешь их, усаживаешься на кровати поудобнее и натягиваешь на исхудавшее лицо кислую улыбку, — сажусь напротив и читаю новые заметки в твоём старом блокноте, ты спокойным тоном доносишь до моего сознания эти простые слова, возвращая меня обратно в странный мир. Он реальный и пугает тебя до дрожи. И меня.       — Знаешь, я уже не могу. Тяжело.       Тебе и не нужно ничего объяснять, твоя убитая интонация сама за себя говорит, согласные и гласные звуки застревают во мне, ещё долго перекликаются эхом внутри, холодят внутренности.       Это пугает меня, меня пугаешь ты. Даже не сколько ты сам, сколько пустой взгляд когда-то ярчайших глаз, твои мрачные, нехорошие мысли. Они – часть тебя, но я давно ощущаю их и у себя в голове.       Они стали моей частью, как и ты. Но мы не принимаем этих демонов, мы барахтаемся в непонятной вязкой херне из твоих кошмаров, а сейчас я сильнее прежнего хочу всё отбросить.       Нет, тебя я не оставлю – буду держать до последнего, до того момента, пока не вытащу из этой глубокой ямы, либо же мы оба утонем. Хочу пуще прежнего стереть нам память обо всём, кроме нас самих, пропасть на другом конце света. Плевать на всё остальное, сейчас в моей голове только твой сокрушенный образ.       Измученные взгляды пересекаются, мы ещё долго ищем в наших зрачках звёзды, но я обнаруживаю в твоих лишь зыбкую топь.       Когда ты прикрываешь глаза и устало откидываешься на изголовье кровати, я перестаю ощущать твоё присутствие. Ты снова где-то не в этом измерении, здесь остались лишь моё смятение и скрип половиц в коридоре. Я жду, что ты начнешь свой рассказ, как миллион раз до этого, я рад слушать тебя часами, днями напролёт, если тебе становится хоть капельку легче.       Но ты безмолвно поднимаешь руку, а я разглядываю пламя на твоей коже и мечтаю о том, чтоб такое вновь зажглось у тебя в душе. По-настоящему согревало тебя, я готов даже сгореть в нём, стать для тебя топливом.       Подзываешь к себе пальцем, а я с непомерным усилием заставляю себя подняться с места, опускаю свинцовые ноги на пол. Становлюсь одержимым желанием оказаться поближе к тебе и ощутить такое родное мне тепло, дыхание, сердцебиение.       Когда наши сухие губы осторожно соприкасаются – впервые за столь долгое время, – то моё тело пронзает, я крупно вздрагиваю. Но это не разряд электричества, не какая-то там шаровая молния — накрывающая с головой волна. Ты – отбойное течение, затягивающее меня в это бурное море чувств.       Они разные, их уйма, и каждое отзывается во мне перетянутой струной. Я снова удивляюсь, как тебе удается столько умещать в себе, столько сдерживать в хрупкой черепной коробке.       Ты талантливо умеешь передавать свои чувства слушателю, способен выкладывать их в чистом виде на бумагу и заставлять звучать в твоём голосе. Но в обычной жизни, не на сцене и не в студии, тебе гораздо, гораздо сложнее. Ты прячешься под толстый панцирь, замыкаешься внутри своего черепа и лишь изредка выходишь, и то, когда совсем невмоготу.       Ты хватаешь меня за затылок и притягиваешь ближе, пока я нависаю над тобой и отчаянно пытаюсь не забывать дышать. В неистовом порыве кусаешь мои губы, в твоих движениях отчётливо сквозит отчаянием и болью. Ты передаешь это мне, маниакально желая показать всю силу поглотившей тебя безысходности, а меня колотит и, кажется, знобит.       Сердце трепыхается раненной птицей в груди, ещё немного – разорвется от переизбытка переживаний, пока цепкие пальцы хватаются за воротник моей рубашки, как за спасательный круг. Ты гирей тянешь меня вниз, утягиваешь в своё болото, я поддаюсь и усаживаюсь рядом.       — Чез... — Твоё имя вырывается из меня на выдохе, на языке ощущаю всю ту соль, что сыпалась на твои раны. Мне даже не нужно стучаться к тебе в голову, не нужно просить – ты всегда показывал и рассказывал мне больше, чем остальным.       Знаю, что если бы не семья и сломанная к чертям нога, то ты бы уже давно сидел на мне сверху, пытаясь хорошо изученным тебе способом отвлечься. Но я чертовски рад тому, что всё происходит, как есть: ты, раскрасневшийся, медленно отстраняешься и вглядываешься в моё лицо, стараясь восстановить сбитое дыхание. На контрасте с недавним диким порывом, сейчас твои пальцы ласково перебирают мои волосы, и я в нескольких шагах от того, чтобы начать подаваться на твою руку, блаженно прикрыв глаза.       Когда ты так смотришь на меня, мне хочется всего ничего: увидеть твою ясную улыбку, освободить от той тяжести, что ощущаешь. И пока я могу – я буду стараться, Честер. Я рядом и помогу тебе, обязательно.       — Всё будет хорошо. Ты скоро поправишься.       — Правда так думаешь, Майк? — тихо, недоверчиво произносишь ты, вновь ищешь подводные камни. Выглядишь сейчас наиболее уязвимо, поэтому протягиваю руку и кладу ладонь на твою грудь. Стук наших бешеных сердец сливается в один, я упиваюсь этим ощущением единства.       Притягиваю тебя к себе и крепко, бережно обнимаю. Ты тяжело вздыхаешь, не сразу отвечаешь тем же. Пытаюсь поделиться с тобой всей уверенностью и теплотой, что у меня есть. Пока пламя твоей души дремлет, я готов быть источником энергии, фонарём в этой непроглядной темноте. Только держись за меня крепче.       — Да, я обещаю. Всё будет хорошо.