Ain´t no Grave...

Семь лет, проведенные в холодной могиле, хотя и были по меркам вампиров сроком весьма ничтожным, показались ему вечностью. Лежа в прогнивающем гробу, Джулиан чувствовал, как копошатся в его карманах черви, как они ныряют под рукава и воротник разорванного одеяния, в котором его и опустили в наспех вырытую яму в наскоро сколоченном из старых досок ящике, и лениво сворачиваются в кольца в потускневших от земли и голода волосах. Крови в ту ночь новообращенный стрига так и не отведал. Это был их с Люцио маленький уговор – Джулиан настоял на том, чтобы его похоронили по-человечески, утром, и тем самым он подвел бы черту своей прежней жизни в качестве охотника за нечистью, войдя в совершенно новый для него мир чистым и невинным, точно младенец… А чтобы продержаться на солнце, изображая самого настоящего мертвеца, доктору было необходимо, чтрбы процесс инициации не был завершен. Для такого как он, полумертвого, его лучи еще не были смертоносны, хотя и причиняли боль, и после, уже под землей, Джулиан весь чесоткой извелся и вздохнул с облегчением, лишь когда старая, обожженная кожа наконец полностью слезла с его тела. В общем, пришлось лечь в могилу голодным. Плюс, Доктор надеялся, что в этом случае Паша получит то злосчастное письмо с похоронкой и все поймет… О чем конечно же промолчал, а Люцио тогда у виска покрутил, но согласился. Он был слишком отвлечен для того, чтобы уловить перепад настроения и течение мысли своего создания. Ему слишком не терпелось ввести компаньона в курс дела и отправиться кутить… С тех пор минуло семь лет. За это время Джулиан научился отличать день от ночи по температуре окружавшей его земли… Не то, чтобы на юге разница существовала значительная, но все-таки днем почва хоть сколько-нибудь нагревалась. Изо дня в день, из года в год жажда становилась невыносимой. Поначалу Джулиан обнимал себя иссушенными кистями с истончившимися от недоедания запястьями за дрожавшие плечи, надеясь удержать рвущееся наружу, в поисках добычи, тело физически, а после, когда сквозь мерзлую землю вокруг места его погребения начали прорастать какие-то растения, разорвал острыми зубами их корневища. Полившийся в горло сок оказался горьким, но Деворак попытался насытиться им, хоть и давился при каждом новом глотке. Он знал, что растения посадила здесь его сестра – их сок хранил след ее присутствия, образ нежных, заботливых рук, по которым Джулиан истосковался и которые были ему теперь недостижимы. Значит, письмо она получила… И рванула на юг, по следам сгинувшего в снежном лесу брата. И судя по всему, все еще находилась здесь, поскольку хоть лето и было в сих дивных краях холодным, кто-то исправно сажал новые кусты заместо погибших старых, и в каждом из них Илья видел те самые руки, а иногда – даже слышал тихие колыбельные. Люцио тоже приходил. По ночам. Он имел обыкновение садиться прямиком на насыпь и громко завывать, сокрушаясь о том, что его любимый Джулс все еще гниет заживо тогда, как мог греться в объятиях… Ну, скажем, какого-нибудь симпатичного наемника с пьяной кровью. „Я должен наконец умереть для всех,“ – отвечал ему Джулиан телепатически: „Она должна меня отпустить.“ По непонятным причинам, Порша оставалась здесь, подле его могилы все это время, словно… Ждала, что он встанет? Но зачем? Неужели не понимала, что если это случится – в самых страшных кошмарах Деворака – единственное, что она сможет сделать, так это убить его? Уже наверняка. А тело сжечь. Как он сам учил ее. Это ожидание было бессмысленно, и ни одному из них не сулило ничего хорошего. Ах, знала бы его милая сестрица, как он мучается из-за ее прихоти… Ведь и Люцио врать становилось все тяжелее. Его визиты становились все настойчивее, а интонации – все раздраженнее. Он хоть и был импульсивен и глуп, и как-то слишком снисходительно относился к подозрительным сантиментам стриги, но дураком окончательным его и сам Джулиан назвать не мог. Он не мог провести вечность в земле, и понимал это. Ему пришлось бы встать рано или поздно, пока создатель окончательно не потерял к нему интерес, так что это был лишь вопрос времени. Страх за будущее сестры сковывал мертвое сердце, Илья боялся, как бы его пробуждение не случилось слишком поздно, когда ужас пока еще не свершившегося уже нельзя было бы предотвратить. Еще Джулиан не был уверен, что Люцио не приходил к нему лишь мысленно. Иной раз он кричал так громко, что бывший Доктор дивился, как только местные не прибежали на него с вилами и факелами и не распознали их обман. К тому же, слишком часто он упоминал, что вьет им уютное гнездышко где-то в срединных землях, в автономном графстве Везувия. Джулиан запомнил это название, с содроганием думая об участи, уготованной его жителям. По впалым щекам струились кровавые слезы, затекая за уши и пачкая некогда кипельно белый хлопок пришедшей ныне в негодность рубашки. Но, по крайней мере, он, как и обещал, не трогал Пашу. И до тех пор Джулиан мог позволить себе отлеживаться в глубокой могильной яме, и его совесть оставалась чиста, хотя душа… Душа скорее всего уже была потеряна, как и воля. Ему всего лишь везло, что Люцио еще не додумался воспользоваться своей привелегией и не Позвал стригу, ведь сопротивляться такому Зову тот попросту не сумел бы. Однако когда пошел седьмой год, Люцио прямо поинтересовался, не соизволит ли его дражайший друг прервать свое добровольное заточение, перестать наконец маяться дурью и присоединиться к нему на Красном маскараде, который сам Джулиан в мыслях окрестил пиром Красной Смерти, вызвав у графа недовольное фырканье (позже он признал, что вообще-то ему даже понравилось). – Девчонка ушла, – сказал он тогда, – оставила тебя одного, Джулс. Теперь ты выйдешь ко мне, моя ярчайшая звезда, что затмевает даже Сириус на ночном небосклоне? Манера Люцио изъясняться смешила Джулиана. Его приторно сладкие интонации внушали тревогу и раздражали нервы. Но, сглотнув комок в сухом горле, Джулиан ответил, слабо ворочая языком: – Через год и один день. Для надежности. Вот все, на что его хватило. То, что заставило умаявшегося в ожидании графа счастливо рассмеяться и хищно оскалиться, мол, смотри, Джулс, смотри, как бы я не заинтересовался этой рыженькой белочкой в твое отсутствие. Она молодая, прыткая, у такой кровь наверняка крайне сладкая… Люцио не угрожал. По крайней мере, не прямо. Но угроза чувствовалась в всем его существе, заставляя параноидальный мозг достраивать свои собственные предположения. Джулиан бессильно зажмурился, стараясь не вслушиваться ни в этот звенящий в ушах смех, ни в настойчивые попытки Старшего его растормошить. Когда он снова открыл глаза, за столько лет привыкшие к беспроглядной темноте, то понял, что Люцио из его мыслей бесследно исчез. Одному Дьяволу было ведомо теперь, где этого белобрысого отморозка носило… Из всего проведенного под землей срока этот последний год оказался для Деворака самым сложным. И не только от того, что теперь у него не было даже кислого сока костяники, чтобы хоть малость утолить Жажду. Тревога за сестру постепенно завладевала им. Закрывая глаза, теперь он видел ее растерзанное горло и ядовитую усмешку на тонких губах склонившегося над ней в позе плакальщицы Люцио… Он не знал ни где она, ни где его создатель. Всеми покинутый, Джулиан нервно вслушивался в малейший шорох и в страхе вздрагивал от самого тихого звука, изо дня в день проверял, не пытается ли Люцио снова выйти на контакт, но их связь подозрительно молчала, и Доктор уже несколько раз думал о том, чтобы нарушить обещание и выбраться на поверхность раньше назначенного им самим срока, как однажды, ночью, в его теле разлилась жгучая боль. До того сильная, что стрига заметался в гробу, начав судорожно биться о деревянную стенку огненной головой. Та, не выдержав напора, ибо все же была уже не молода, треснула, и холодная земля хлынула мужчине за ворот, только он это вряд ли заметил. Пожар во вздувшихся венах все нарастал, горели нервы, плавились волосы и пеклись глаза… Джулиан беспомощно закричал, мало отдавая себе отчет о том, что его могли услышать местные. Единственным работающим ныне инстинктом было выбраться отсюда, из плена объявшего его пламени... Фантом. Это был чертов фантом, понял Деворак, ощупывая свое идеальное, без единого шрама, лицо. Огонь не пожрал его, и тело его было цело. Приступ прошел столь внезапно, что мужчина в бессилии упал в сугроб. Рядом с местом, где он лежал, зияла глубокая яма с развороченными досками и листвой вперемешку с комьями снега, приятно холодившего оголенную шею. Звезды едва заметно мигали, слепя отвыкшие от любого света глаза, но это было ничто в сравнении с недавней агонией… с фантомной агонией, едва не сведшей беднягу с ума. Джулиан еще раз провел ладонью по лицу, чтобы удостовериться, не без удивления разглядывая следы крови на белой руке. Недолго думая, он слизал ее. Жажда царапала горло, и это действие лишь раззадорило ее. Джулиан сжался в позе эмбриона, лихорадочно соображая, где ему добыть еще крови. Появляться в деревне не хотелось. Не в таком состоянии… Не после того, как они похоронили его тело… Не после всего, что случилось… Никогда. Скрипнув зубами, Деворак воззвал к Люцио, уже представляя, что создатель скажет ему насчет его гуманности. Бывало, в течение последних шести лет у них нередко возникали споры по этому поводу. Когда у Люцио закончились истории о его славных приключениях и победах, ему, видимо, стало скучно, и он попытался всяческими известными ему уловками выманить Джулиана из-под земли, а когда и это не сработало, начал упрекать и убеждать в том, что пить кровь – все равно что для человека есть мясо, это необходимо, чтобы выжить, к тому же, вкусно, и поэтому Джулиану не стоит задумываться о таких сложных вещах как совесть. Теперь, находясь на волосок от того, чтобы сорваться, измученный и раздраженный, Илья и сам был почти с ним согласен. Но может быть, он сможет дотерпеть до Везувии, может быть, у Люцио по чудесному стечению обстоятельств найдется парочка гениальных идей и утешений для отчаявшегося голодного стриги… Связь подозрительно молчала. Не веря в происходящее, Джулиан попробовал связаться с создателем еще раз, натыкаясь все на ту же мертвую пустоту, словно кто-то намеренно обрубил на той стороне связывающий их незримый канатик. И до него внезапно начало доходить: то пламя, что чуть не пожрало его, огонь, проникший в его вены и едва не загубивший его сознание… Боль, что он испытывал, боль, что ни одно живое существо не было в состоянии вынести… Это все никогда не было его. Это был Люцио. И поняв это, Джулиан разрыдался и завыл в голос, пачкая кровавыми слезами девственную белизну окружавшего снега. Он плакал не то от страха, не то от облегчения, и совсем не думал больше о том, что его могут услышать. Ведь все закончилось. Для него все закончилось. Все, за что он боролся, вмиг перестало иметь смысл. И когда Доктор почти смирился с этим, внутри него, глубоко в подсознании, что-то вздрогнуло и вяло зашевелилось. Хриплый болезненный вздох, раздавшийся повсюду – и нигде, – заставил Деворака затаить собственное дыхание. „Люцио?“ – спросил он неуверенно и внутренне весь подобрался в ожидании ответа. Тишина. Вздох. И наконец тихое, на грани слышимости, но достаточное для того, чтобы что-то оборвалось и истерично забилось о прутья грудной клетки, будь оно живое: „Джулс...“