***
В тюрьме, куда отправили Габриэля отбывать срок до приведения приговора в исполнение, содержались отнюдь не такие «божьи одуванчики» и невинно осуждённые, как он. Там были и настоящие преступники, убийцы, насильники и множество прочих личностей, с которыми никакой адекватный человек не хотел бы водить знакомств. Но Габриэль, благодаря стараниям Данте, который с детства старался оградить мальчика от жестокости мира, от плохих людей, неудач, ещё не успел разочароваться в людях, не знал, что есть плохие и хорошие. Поэтому он без тени страха подходил к громилам, державшим многих остальных в страхе, заводил разговор, задавал глупые, с точки зрения обычного человека, вопросы. И любого другого за это наверняка избили по высшему классу. Но Габри здесь воспринимали, как ребёнка, мальчишку, случайно забрёдшего в плохое место. Туда, где ему делать нечего. Поэтому никто Габриэля не обижал. Кто-то беседовал с ним о цветах, об облаках, кто-то читал сказки на ночь, как бы глупо ни звучало. Даже начальник тюрьмы понимал, что этот мальчишка не то, что убить, даже цветочек не мог нарочно раздавить. Поэтому относился к «заключённому» благосклонно: позволил установить в камере телевизор с детскими каналами. А однажды, найдя на чердаке старый паровозик своего сына, который давно вырос и уехал из родительского дома, не стал выкидывать игрушку. Вместо этого принёс на работу и вручил большому ребёнку, у которого чуть ли не звёзды в глазах засияли от такого подарка. — Спасибо вам большое, дядя Стен! — Габри тепло улыбнулся тому, что по идее должен быть надзирателем, а не дарить «убийцам» паровозик своего сына. Но мальчик-то ничего не знал. Он не понимал, зачем должен был уехать от Данте, с которым было очень хорошо и спокойно. Но принял это как должное. Ведь, будь это что-то плохое, Данте бы никогда не позволил этого. Он бы точно его защитил. В этом Габриэль был уверен так же, как и в том, что его зовут Габриэль. А значит, почти полностью. Иногда к нему приходил Данте. Спрашивал, как дела, обижают ли его, как кормят, чем Габри занимается. Всё вроде бы как обычно. Но младший и не замечал, как дрожат губы его «парня», чем бы это ни было, как он иногда судорожно вздыхает, пряча дрожащие руки под столом в комнате для разговоров.***
— Всё будет хорошо, малыш. Просто закрой глаза, — прошептал один из товарищей на ухо Габриэлю. Тот послушно сомкнул веки и позволил вести его к «сюрпризу». — Это будет не больно. Ты главное, это, — голос мужчины дрогнул при взгляде на это доверчивое, ещё совсем детское лицо. И его, этого мальчика, у которого каждая черта лица, очертания тела выдают незрелость, он ведёт на смерть. Он ведёт его туда, откуда выносят только на носилках и вперёд ногами. От этого стало противно. Он уже убивал людей, а этого жалко, вот в чём парадокс. Может, потому что то были взрослые люди, погрязшие в рутине и собственных грехах, а это — сущий ребёнок, только начавший жить. Ещё не познавшее мира невинное дитя. — Габриэль! — знакомый голос заставил навострить заострённые уши и повернуть голову в направлении, откуда был звук. — Данте! Данте, а мне решили сюрприз устроить! — мальчик счастливо улыбнулся. Его щёки слегка заалели, когда он почувствовал лёгкий поцелуй в лоб. — Сюрприз, да? — голос Данте слегка дрогнул. Да, лучше всё обставить так, чтобы Габри не боялся и не умер в мучениях. Как же сейчас хотелось прекратить это: просто взять хрупкую руку в свою и увести. Увести на самый край света и никогда не отпускать, не отдавать. Однако «законы» сильнее. Он не может ничего противопоставить приговору, озвученному на суде. Происходящее больше напоминало кошмар. Нескончаемый кошмар, приносящий адские боль и мучения от осознания собственного бессилия, от отчаяния, сковавшего грудь тяжёлыми оковами, которые не давали ни вдохнуть ни выдохнуть. Данте был будто подвешен и готов вот-вот упасть в бездну. — Вот так, заходи. Осторожно, ступенька. Теперь стой и никуда не уходи, — Винсент тяжело вздохнул, — Дыши глубже и всё будет быстро. Габриэль остался один в комнате, как ему казалось. Дверь захлопнулась, отрезая звуки внешнего мира и оставляя мальчишку один на один со своими мыслями. Запах начал меняться, а лёгкие судорожно сжались. «Может, это часть сюрприза? Винсент же сказал дышать глубже» — подумал Габри и заставил свои лёгкие глубоко вдохнуть. И почувствовал слабость во всём теле. Ноги подкосились, разум поплыл. Больше он не мог и двух слов связать, мысли давно разбежались в стороны, не желая выстраиваться в логические цепочки. Последними опустились руки, выронив тот самый паровозик, который Габриэль решил взять с собой для спокойствия, ведь ему сказали, что после сюрприза его отведут в другое место. А с игрушкой расставаться не хотелось. Дешёвая пластмасса звонко шлёпнулась на пол.Спят усталые игрушки, книжки спят. Одеяла и подушки ждут ребят. Даже сказка спать ложится, Чтобы ночью нам присниться. Ты ей пожелай: Баю-бай.
Именно этот звук стал ножницами, обрезавшими нить, которая удерживала Данте от падения в пропасть. Сердце упало, из-под ног ушла земля. Внутри него что-то треснуло. Трещины расходились по всему телу, словно это и не человеческая плоть, а самый настоящий фарфор. А потом… Всё разлетелось на осколки: сердце, которое не в силах было биться, лёгкие, которые не могли сделать ни вдоха, мозг, не желавший обрабатывать информацию о смерти того, что было дороже всего: денег, чести, жизни. Весь смысл разрушился для Данте в тот момент, когда паровозик коснулся пола, пусть звук этого падения и не дошёл до его ушей. Следом на пол упало и тело Габриэля. Почти синхронно с самим Данте. Жили они счастливо, недолго и умерли в один день — вот и конец жестокой сказки под названием «жизнь», которая не пощадила никого.