***
Сидни оказалась пай-девочкой. Возможно, она и не была бы такой, если бы не отец, мистер Прескотт. Кто-то мог бы сказать, что он заботливый папочка, пекущийся о чести дочери и уберегающий её от всяких придурков, но Стью, как и многие другие, прекрасно понимал, что в отношениях с дочерью мистер Прескотт исправлял ошибки своего собственного брака. Миссис Прескотт, а точнее, Морин (ибо всем мужчинам от пятнадцати до пятидесяти она с игривой улыбкой велела называть её исключительно по имени) была той ещё шлюхой, осчастливившей своим вниманием не одного жителя Вудсборо. Мистер Прескотт наверняка догадывался о том, чем женушка занимается во время его командировок, но, ни разу не поймав с поличным, не имел возможности ткнуть её лицом в грязь, затопившую весь их дом и брак. Он переставал чувствовать себя мужчиной, катастрофически быстро терял авторитет, становился мишенью сплетен и гаденьких смешков за спиной. Кому же это дерьмо понравится? И мистер Прескотт нашёл способ сублимировать — ограничивал свою дочь буквально во всём. Наряды, косметика, прогулки, вечеринки и… мальчики. О, Билли стал одной из самых крупных заноз в заднице мистера Прескотта! Его внешний вид, вечный запах сигарет от потертых курток, образ «плохого парня» (от которого у Стью случалась эрекция чаще, чем от самого эксклюзивного номера «Плейбойя») — всё это бесило мистера Прескотта до трясучки. Но Сидни папочку любила, а потому даже мысли не допускала, чтобы пойти ему наперекор. Она, по мнению Стью, вообще была серьёзной. Слишком серьёзной. Редко смеялась над его шутками, показательно закатывая глаза и часто называя «идиотом». А уж когда Стью начал встречаться с её подружкой, Татум, она и вовсе напрямую заявила, что это «хреновая идея». Стью, впрочем, и не ждал от неё особого расположения. Не набивался в друзья и не лез в душу. Он предпочитал делать вид, что Сидни просто не существует. Что в их прекрасном, увлекательном мире не существует никого, кроме Билли и него самого. Однако кое-что всё-таки изменилось. Спустя полгода отношений с Сидни Билли стал нервничать. Часто злиться, срываться, причем, попадало при этом и Стью. Причина лежала на поверхности, но вслух они её не обсуждали. Сидни не давала ему. Папенькина дочка хранила себя, вроде подарка на Рождество, купленного в июне. Не распакуешь раньше назначенного часа, о, нет, сэр. И Билли, испытывающий желания вполне закономерные вкупе с бьющими гейзером гормонами, предсказуемо злился, вновь и вновь оказываясь продинамленым. Стью как-то раз намекнул, что он мог бы облегчить душу на стороне. Девчонок вокруг было много, девчонок, сходящих с ума по Билли, — предостаточно. Но тот подобную идею не оценил, а друга и вовсе послал в задницу с его благими намерениями. «Девчонки не умеют держать язык за зубами. Сидни узнает обо всём до того, как я сниму презерватив!» Что ж, с этим спорить было сложно, ведь Стью не один раз слышал в разговоре абсолютно незнакомых ему девчонок детали их с Татум личной жизни. И Билли продолжал закипать. Стью ждал, что друг вот-вот психанёт и пошлёт мисс недотрогу подальше, снова оставив их вдвоём. Оставив всё свободное время Билли для изголодавшегося Стью. Но реальность превзошла даже самые смелые его ожидания. В один из дней Билли пришёл к нему домой без приглашения. Стью его совершенно не ждал, ведь друг собирался весь вечер зависать с Синди. Однако по вздувшимся венам на шее и почти скрипящим зубам, догадался, что свидание у голубков не заладилось. Ему же лучше. Билли, обменявшись формальными любезностями с мистером и миссис Мэйхер, поднялся к Стью в комнату и, не говоря ни слова, рухнул рядом на кровать. Он молча лежал около получаса, глядя в телевизор, но едва ли по-настоящему смотрел. Стью, хоть и делал вид, что увлечен ужастиком (это всё-таки была его любимая Джейми Ли!), то и дело поглядывал на Билли. А потом… потом… Стью толком не помнит, как решился на это, чем оправдал для самого себя. Но в итоге он просто положил руку на бедро друга. Не на колено, что можно было бы списать на жест утешения от очень близкого друга. А на бедро, угрожающе близко к ширинке. Он ждал, что Билли дёрнется, вмажет ему или хотя бы спросит в своей привычной манере растягивать фразы затянутыми паузами: «Какого хрена, чувак?» Но Билли молчал. Не шевелился. Не смотрел в сторону Стью. Можно было бы даже подумать, что он и вовсе не заметил такого наглого вторжения. Однако… Стью видел, как Билли задержал дыхание. И слегка порозовевшие щеки тоже видел. А потому он решил пойти дальше. Он безумно хотел узнать, как далеко ему дадут зайти?***
После случившегося Стью несколько дней прогуливал школу. Родителям врал про несварение и дикий, как леса Аляски, понос. Мистер и миссис Мэйхер хоть и поджимали губы в явном скептицизме, на сына не давили, уходя на работу и напоминая принять лекарства. Возможно, вид у него и правда был болезненный. Вот только недуг прятался не в желудке, а в голове. В больной голове Стью. Он подрочил лучшему другу. Чёрт побери, он дрочил Билли! Стью помнил, как его ладонь сжалась, массируя напряженные мышцы бедра. Раз, другой, третий. Потом он сместил руку выше, на ширинку. И чуть ли не зарыдал от радости и внезапного облегчения, почувствовав стояк. Билли был возбуждён! Билли возбудился от его прикосновений! Стью поглаживал его член через джинсу, чувствуя, как у самого на трусах проступает пятнышко смазки. Чёрт, чёрт, чёрт! Он совершенно не планировал подобное! Стью ласкал Билли всё яростнее, настойчивее, а потом и вовсе расстегнул ширинку и нырнул рукой в бельё. Ощущения горячей, твёрдой, приятно тяжелой наощупь плоти оглушили его. Он забыл, где находится. Забыл о родителях на первом этаже. Забыл о Сидни, о Татум. Даже о красотке Джейми Ли, все ещё спасающейся бегством от маньяка на экране телевизора. Билли был рядом с ним. Билли хотел его. Стью слегка повернул голову, утыкаясь носом в висок Билли. Его вело от терпкого запаха сигарет и пота. Билли дышал отрывисто, шумно, рука, лежащая на кровати, сжимала простынь до треска. Стью двигал рукой всё быстрее, а губами, словно бы в противовес грубому движению ладони и пошлым звукам торопливой дрочки, ласково прижимался к мокрым волосам, к потемневшим от румянца скулам, к лёгкой, едва заметной щетине на подбородке. Он хотел, чтобы Билли повернулся к нему, посмотрел в глаза, поцеловал сам… Но Билли, зажмурившись и прислонившись затылком к спинке кровати, лишь хаотично дёргал бёдрами и кусал губы, чтобы не стонать в голос. Это было самое красивое и горячее зрелище в жизни Стью… Мысль эта выпускала бабочек в его животе, которые, впрочем, тут же падали замертво и аномально быстро гнили от отравляющего чувства гадливости. Ему казалось, что он осквернил их дружбу. Разрушил что-то священное, настоящее. Опошлил и запятнал банальностью их поистине мистическую связь. Их единство. Стью боялся, что теперь всё действительно изменится. Что Билли никогда больше не позвонит ему среди ночи. Друг всегда говорил, что ему просто скучно, но Стью знал, что это были те ночи, когда его родители скандалили до сломанной мебели и охрипших голосов. Это были те ночи, когда Билли чувствовал себя предельно и тотально одиноким, ненужным. Стью боялся, что своим желанием, своей мерзкой неуёмной похотью он оттолкнул Билли слишком далеко. Он боялся… боялся… А потом Билли пришёл к нему после школы и спросил, какого черта тот отлеживает свою тощую задницу, заставляя его самого маяться от скуки? Стью ждал, что вот-вот лицо друга искривится отвращением, в глазах мелькнут отчуждение и холод, а улыбка, всегда широкая и искренняя, обернется оскалом, однако… Билли был всё таким же. Стью решил, что они просто будут делать вид, что ничего не произошло. Помутнение рассудка, выброс адреналина, магнитные бури, итоговый тест по химии… Что угодно. Но Билли удивил его снова. Удивил, когда через несколько дней на одной из перемен затолкал его в кабинку и очень старательно «вернул должок».***
Билли продолжал встречаться с Сидни, целовать её в губы и кончик носа, брать за руку, переплетая пальцы, обнимать, прижимая к дверце шкафчика, улыбаться, проходя мимо на переменах. Он был прекрасным парнем, внимательным и терпеливым. И только Стью знал, как Билли мучает неудовлетворенность. Стью на себе ощущал его желание, его силу, его страсть. Каждый раз, когда его вжимали в дверь туалета, в стенку душевой в спортзале, в собственную кровать, затыкая рот и проникая грубо, глубоко, до одурения хорошо и правильно. Эти встречи, частые, но преступно краткие, оставляли его ошеломленным, пустым, заново родившимся и невероятно чувствительным ко всему миру вокруг. Но Стью не позволял себе забываться, не позволял думать, что дело в нем самом. Что есть что-то большее, кроме физической разрядки. «Билли просто отвлекается, Билли просто спускает пар». Однако Стью был влюблен. Влюблен отчаянно и безнадёжно. А потому каждая их встреча, каждая новая грань их близости связывали его с Билли всё сильнее, утолщали окружающий их кокон, порождая зависимость столь сильную и крепкую, что это даже пугало. Стью действительно боялся своих чувств, боялся своей преданности, верности. Своей больной привязанности. Билли становился всем. Заменял собой всех — родителей, Татум, остальных друзей. Не то чтобы мир Стью вертелся вокруг Билли. Нет. Просто Билли стал его миром. И Стью, несмотря на свое глупое, пронзительное счастье, отчетливо понимал, что эти чувства его погубят.***
Билли пропадает на целую неделю. Не появляется в школе, не отвечает на звонки. Стью и Сидни, приходя к нему домой, получают сухой (и явно лживый) ответ мистера Лумиса: «Билли нет». Стью не знает, что происходит. Он волнуется так же сильно, как и Сидни (а скорее всего — в разы больше). Вечер пятницы он решает провести дома один. Татум зовёт на какую-то очередную вечеринку, но он отказывается, ссылаясь на срочные домашние дела. На деле Стью долго ковыряется в коробках с кассетами, пытаясь выбрать какой-нибудь наименее засмотренный ужастик, а затем, прихватив с кухни парочку сэндвичей и банку газировки, укладывается в кровать и врубает «Хэллоуин». Стук в дверь спустя почти час по-настоящему бесит — Стью накачен саспенсом до предела, вот-вот и начал бы вздрагивать, а теперь всё насмарку. — Я занят! — кричит недовольно, шумно отхлебывая колу. — Придётся отложить свои охуенно важные дела, — распахивая дверь и проходя внутрь, говорит Билли. Стью давится от неожиданности, тут же закашливаясь от врывающихся в нос пузырьков. Фыркая и зажимая рот ладонью, он вырубает фильм и, обведя друга обеспокоенным взглядом, кряхтит: — Чёрт, Билли! Ты… кха-кха, блять! Ты так внезапно, — он задерживает дыхание, внутренне бесясь от ухмылки друга, а затем, громко кашлянув в последний раз, продолжает: — Где ты был, блять?! Я с ума сходил от неизвестности! — Прости, приятель, — пожимает плечами Билли и садится рядом на постель. Молчит несколько мгновений, глядя на забрызганное колой одеяло, а затем ужасно безжизненно и холодно говорит: — Мама ушла. — Что? — тупо переспрашивает Стью, с тревогой подмечая осунувшееся лицо и темные синяки под глазами. — Она ушла, бросила нас, — отзывается Билли, и на этот раз в голосе слышится злость. — На прошлой неделе собрала все свои вещи и уехала к двоюродной сестре. У той домик где-то в блядском Орегоне. — Вот это срань… — неверяще шепчет Стью. — Но… но почему она? Из-за чего? Билли молчит, и Стью впервые за всё время их дружбы совершенно отчетливо понимает, что друг ему не скажет. Не назовёт настоящей причины. Стью не знает, почему. Но он совершенно точно не хочет слышать лжи или недосказанности. А потому, когда Билли открывает рот, намереваясь накормить его каким-то лживым дерьмом, он сжимает его руку и тихо говорит: — Это не важно. Мне… мне очень жаль, что так вышло. Правда. Билли поднимает голову и наконец-то встречается с ним взглядом. Он смотрит с признательностью и теплотой. Это у них тоже впервые. А затем, запуская джекпот, Билли впервые сам целует Стью. По-настоящему. Как целует Сидни. Ласково, глубоко, не торопясь, не пытаясь доминировать. Он подаётся вперёд, опрокидывая Стью на кровать и сталкивая на пол тарелку с недоеденными сэндвичами. Тянет домашний свитер вверх и тут же опускает руку на ширинку. — Чёрт, Билли, — загнанно дышит Стью, торопливо стягивая с друга джинсовку и белую футболку. Они много и глубоко целуются, крепко прижимаясь друг к другу. Тесные объятия мешают раздеваться, поднимают температуру, отчего становится невыносимо душно и на пояснице выступает испарина. Но им плевать, они не отстраняются друг от друга практически ни на мгновение. Стью отчетливо, с щемящим сердце восторгом понимает, что сегодня Билли хочет именно его. И только его. А потому не теряет ни секунды драгоценного времени, принимая всё, что ему дают, и до конца отдавая самого себя в ответ. Через какое-то время после долгого, неторопливого секса, лёжа на боку, Билли слегка отстраняется, поглаживая Стью по руке, отчего тот быстро покрывается мурашками. Дыхание у них обоих тяжелое, возбужденное. Румянец жжёт щеки, а волосы влажные от пота. — Стью? — зовёт Билли. — Ты можешь пообещать мне кое-что? — Всё что угодно, — не раздумывая ни секунды и не открывая глаз, отвечает тот. — Даже если это будет что-то ужасное? Что-то… неправильное? — Плевать, — отзывается Стью, и, господь свидетель, в его душе нет ни капли сомнения. — Обещай мне, что ты будешь со мной рядом, — кладя руку на ладонь Стью и крепко, до настоящей боли её сжимая, просит Билли. — Всегда и до конца. — Обещаю. — Что бы я не попросил тебя сделать и куда бы тебя не повёл. — Обещаю, — шумно сглатывая и сжимая его пальцы в ответ, отвечает Стью.***
Через полгода они совершат своё первое убийство, изнасиловав и зверски искромсав (два ножевых в грудь, один в пах и последний — в голову!) Морин Прескотт, мать Сидни, и подставив при этом её очередного любовника. А ещё через год устроят большую, просто чудовищную резню с перерезанными глотками и выпотрошенными внутренностями, отправив на тот свет шестерых и посеяв невероятную панику в их маленьком Вудсборо. И Стью не будет жалеть ни о чём. Не то чтобы его жизнь не имеет смысла без Билли. Нет. Просто Билли и стал его жизнью.