***
«Мне станет легче?» – тот поднял пустые глаза, пряча слёзы где-то глубоко внутри. «Нет». «Тогда зачем?» «Надо, – он достал две пластиковые рюмки и наполнил прозрачной жидкостью. – Давай залпом». Пьер выпил, закашлялся и бросил на него жалобный взгляд. Хотелось закусить, несмотря на то, что принесённый чёрный хлеб выглядел так, будто на нём посидели. Но по крайней мере отвратительное обжигающее пойло больше не драло горло. Ранним утром они воевали за место у унитаза, и Пьер обещал себе, что больше никогда не будет пить водку. «Я думал, русские не пьянеют», – он отодвинулся в сторону, освобождая заветное место. «Зачем же пить, если не пьянеть? – был ответ после характерной паузы. – Это романтика по-русски». «Это ни разу не романтично, Дэни», – сидеть на холодном кафеле в трусах и растянутой футболке действительно не прельщало. «Сейчас – да, не очень. А вот в Уфе, когда мой дед напился на второй день третьей свадьбы двоюродной тёти…» «Уговорил – романтично, только давай отсюда уйдём, – Пьер осторожно поднялся и включил воду в раковине, чтобы сполоснуть лицо. – В комнате дорасскажешь про тётю». «Ты уже всё?» «Надеюсь».***
Через год с небольшим – снова, но уже Пьер пришёл с водкой. С небольшой бутылкой – не такой, как у них была тогда. Почти сувенирной – завалялась в чемодане после Сочи. «Зачем? Лучше не станет, ты же знаешь». «Надо, – в тон ответил Пьер и откупорил крышку. Да, он знал – да что там, весь паддок знал – о затянувшихся проблемах с Келли, и пришлось поднапрячься, чтобы собрать слухи воедино. – Дэни, почему только со мной ты такой русский?» «Это как?» – тот невесело усмехнулся, от удивления забыв даже отпить из стакана – в этот раз у них не было и рюмок. «Ты хмурый и нелюдимый. И никому не рассказываешь, почему». Пьер видел разницу. С командой и вне моторхоума – прежний, но если они остаются вдвоём – немногословный, закрытый. Они пьют ещё и ещё. «Как раз нет – с тобой я настоящий, – после паузы. – Так что можешь высказать мне всё, что думаешь». «Уверен?» «Да». «Я бы не ушёл от тебя к Максу». «Ты обо всём в курсе? Откуда?» «Если слухи не опровергаются, значит, они правдивы». «Да, это так. И в каком же смысле ты бы не ушёл?» «В любом. Во всех. Ты опять слишком русский». Водка придала смелости, и Пьер поцеловал первым. Губы оставались на губах на всю ночь – по крайней мере, так казалось. Пьер мягкий и податливый, но страстный. Уже победитель этапа Гран-при, но он бы не вернулся в «Ред Булл», если можно оставаться здесь с Дэни. Пьер терял рассудок, когда он находился рядом, его бросало в жар, щёки вспыхивали, взгляд становился тёплым и будто растворённым, голос – неестественно высоким. Ему нравились руки на бёдрах, поцелуи в шею и русские слова на ухо.***
В Баку они разговаривают о третьем месте Пьера, пытаются вспомнить гонки с более неожиданным сценарием и как будто обходят опасные углы, пока бутылка водки постепенно пустеет. — А Цунода? Он правда такой ненормальный, каким кажется? — Ну, не совсем, – Пьер смеётся, но только голосом, не глазами. – Просто он не ты, вот и всё. Но я рад, что ты отсюда выбрался. Может показаться, что у него неплохое положение – с прошлогодней победой, сегодняшним подиумом и полным доминированием над новым напарником. Но это поймёт только тот, кто прошёл систему «Ред Булл» и смог вырваться спустя годы. Туда, где давление – не двадцать четыре часа в сутки, туда, где публично не издеваются над своими же. — А ты когда планируешь? Мне не сообщают о ходе переговоров, – слухи есть, но официально «Альпин» не определилась с пулом боевых пилотов на следующий сезон. Пьер пожимает плечами в полной неопределённости. Скорее всего, он застрял здесь надолго. Один. Вместо ответа выпивает ещё – уже есть приятная расслабленность, но пока остаётся способность опасаться за последствия. — Я по тебе скучаю, Дэни. — Я тоже хотел бы, чтобы мы ещё погоняли за одну команду. Пьер закрывает глаза и со стоном откидывает голову назад. — Ты правда не понимаешь или прикидываешься? – он поднимается со своего места и присаживается на подлокотник соседнего кресла. Наверное, перетекающий по венам алкоголь заставляет наклониться ближе. – Я скучаю по тебе каждую чёртову секунду. Особенно когда ты стал ездить на этапы и брать у меня эти интервью, – во время пересечений перед телевидением Пьер напоминает себе влюблённого подростка, который не умеет следить за эмоциями и языком. Он протягивает руку, чтобы коснуться жёстких волос и поймать ответный взгляд. Углубиться в него и понять наконец, что за ним скрывается. – Дэни, мы можем поговорить о нас? — Можем, если ты слезешь, – пальцы сжимаются вокруг запястья, голос хриплый. – А то точно не поговорим. У них ничего не было после той единственной ночи – без объяснений и конфликтов. Он не хотел использовать Пьера, а то, как напоследок был обставлен уход из команды, окончательно сделало его какой-то надломленной моральной развалиной. Ощущение полной свободы появилось лишь спустя месяцы, но после всего он больше не чувствовал себя способным на любовь. А Пьер – смешливый, улыбчивый и чувственный – заслуживал только самого лучшего. Чтобы его так же крепко любили в ответ, а не уязвляли неоправданной чёрствостью. Он наконец высказывает всё это – потоком, с жестикуляцией. Реакция Пьера удивительна – он начинает смеяться. Смеётся с облегчением, потому что наконец знает, что проблема не в нём. Смеётся с горечью, потому что не осмелился спросить раньше, хотя это могло помочь им обоим. С надеждой, ведь сейчас всё наконец может измениться. — Ты опять такой русский, знаешь. — Да почему? Наоборот часто слышу, что я нетипичный русский. — Внешне – да, – Пьер кивает, потому что в паддоке действительно никто не видит стереотипного сурового русского, который бегает от журналистов, не разговаривает на других языках и держится обособленно. – А внутри ты ставишь себе дурацкие запреты и не хочешь этим ни с кем делиться. Думаешь, что справишься со всем сам, а рассказать – значит, проявить слабость. Но ты справляешься откровенно хреново. А сейчас я возвращаюсь, и ты меня не сгонишь. Он устраивается уже не на подлокотник – втискивается на колени лицом к лицу, и кресло откровенно маловато, но пока не грозит развалиться. Пьер целует мягко, и резкий привкус водки сейчас совсем чужероден – к ситуации бы больше подошло французское сухое вино. Но пока поцелуй горчит. Пьер чувствует одну руку на бёдрах, другую – в волосах. Он сам размыкает губы. — Пообещай, что больше не уйдёшь от меня. — Я не хотел от тебя уходить. Но мне казалось, так будет лучше. — Никогда не думал, что русские мужчины настолько нерешительны, – Пьер приподнимает его острый подбородок, синие глаза встречаются с льдисто-серыми. — А я не знал, что французские – так настойчивы, – смех наконец звучит не только со стороны Пьера, а губы касаются шеи. – Я обещаю. Но мне нужно вспоминать многое заново. — Я помогу, – отзывается Пьер. Ещё он должен помочь самому себе выбраться из этой команды, но это тот случай, когда морально вытащить двоих легче. Теперь они целуются глубоко и страстно, и пора перебираться на постель с хлипкого кресла, когда Пьер шепчет: – Надеюсь, ты не забыл, что нужно делать?