Ночь праздника

Её тело вилось под бой барабанов, струнный перебор и переливы флейты. Переменчивый ореол костра и мрак глубокой ночи служили ей одеждами. Свет и тень очертили фигуру поверх многослойных складок хитона и симлы, обнажили силуэт не оголяя кожи. Кроули танцевала отчаянно-резко, агрессивно-порывисто, коротко-зло, дрожала и звенела вместе со струнами арфы. За внешним, рожденным обидой, Азирафель видел ее внутренний зов и жажду его ответа. Мужчины в круге не видели, но ощущали именно это. И каждый был уверен, что танец рожден лишь затем, чтобы завлечь его одного. Человеческий род устроен непостижимо: проще и одновременно во сто крат сложнее иных созданий, чей взор видит на сотни планов шире и острее. Но ни те ни другие порой не способны верно истолковать что им явлено. Пересуды о падшей женщине который год ходили по каравану. Абсолютно безосновательные. Губительные для самих сплетников. Падение и вечные страдания грозят не тому, кто прелестен сам или пленился чужой красотой и желает ее всей душой, а тому, кто извратил ее суть. Азирафель смотрел во все глаза и к горькому своему сожалению слышал, что пересуды в курге ведут и о нем. О них обоих. “Ты гляди, гляди как взглядом-то приник.” “Приворожила, чертовка.” “Блудница.” “Даже Мудрец не устоял, срам один.” Она подошла впервые за весь долгий - долгий путь. Спросила Азирафеля: "Помнишь меня?" Будто можно забыть того, к кому тянешься всем существом, родного до последней искорки жизни. - Нет, - бездарно соврал он. И теперь, танцуя с пламенем костра, она исторгала душевную боль вовне. Он держал ее гневную осанку взглядом, бережно следил за острым локотком, в мыслях обнимал колкие плечи и прижимал к себе бедром к бедру, успокаивая. Нельзя им было “помнить” друг друга. Небеса очень пристально надзирали за людьми Моисея и кто угодно из высших чинов мог явиться хоть в этот самый миг. Раньше, насколько видел Азирафель, Кроули любил комфорт и привилегированность. И только Всевышней, возможно, было известно, отчего для длительных скитаний Кроули избрал женский облик. Ева, конечно, была его любимицей. Порой Азирафелю даже казалось, что Кроули испытывает некое чувство ответственности за нее. Но в больших городах Азирафель чаще видел демона мужчиной. Совсем мельком. Краем глаза (центральным в первом ряду третьего кольца), не больше. Такой облик оправданно давал больше возможностей для их дела, как казалось Азирафелю. Все же слишком долго и горько дочери расплачивались перед собственным родом за первородный грех матери. Азирафель давно хотел спросить Метотрона или хотя бы Гавриила, когда истекает срок наказания. Может отмеренное время давно прошло, а люди попросту не заметили нужного знамения? Или оно не было проведено, затерялось в расписании прочих чудес, которых в последнее время было столько, что даже Азирафелю нужно было хорошенько собраться с мыслями, чтобы припомнить их количество и порядок. Это была совсем не его область, он отвечал перед Небесами за иные дела. Но, все же, ему ужасно хотелось спросить, может тут произошла какая-то ошибка? Ну или ма-аленькая оплошность, попросту не заметная на фоне в самом деле глобальных перемен, вроде перехода народа сквозь воды океана. Спросить о таком Гавриила? Ужасно. Все же Азирафель не Михаил, и даже не Сандальфон, спасибо Господи. Да и станет ли Гавриил слушать? Но не смотря на собственное смятение, Азирафель намеревался это сделать при следующей встрече. Пока же он сопровождал избранный в его сферу ответственности народ в пустыне. Кроули, по всему, выпала та же доля со стороны Ада. Ее очарование сеяло смятение и возмущение среди людей, без усилий ссорило между собой мужчин и рождало далеко не праведные порывы, гнев соперников и зависть женщин. Кроули выполняла свою работу не делая вовсе ничего, откровенно скучала и до сих пор держалась в стороне от Азирафеля. Их было всего двое на весь немалый народ. Один ангел и один демон. Азирафель каждый день благодарил Всевышнюю за это. После египетских событий и нескольких явлений архангелов за время перехода людей по пустыне, Азирафель всерьез переживал, что Кроули может столкнуться с кем-то из них. И не пережить этой встречи. В эту ночь у людей был праздник. На следующий день они снимались с зимней стоянки. Впереди их ждал долгий и утомительный переход длиной в три сезона. Люди всегда мудро стремились перед длительными испытаниями насытиться и запастись радостными воспоминаниями вдоволь, чтобы черпать из них силы. Припасов не жалели, костер горел, озаряя ночь. Частые своевольные искры трещали над ним, поднимаясь к глубокому небу, стремясь сравниться со звездами. Кроули танцевала, сияя ярче и тех и других, пылая жарче любого огня. Азирафель никак не мог оторвать глаз, не мог насмотреться. Немало сил в этот момент он тратил на то, чтобы не озарить место стоянки, вспыхнув на материальном плане светом благодати, что переполнял его. Он глубоко и долго вздохнул, краем глаза (третьим справа в седьмом ряду первого кольца) заметив, как при этом его проявлении взволнованности и неравнодушия начали пихать друг друга локтями дети, тайком пробравшиеся к кругу и залегшие рядком под повозкой с топливом для костра. Они наблюдали и за Кроули и за ним, Азирафелем. Похоже, сегодня они и были сводниками. Азирафель не раз видел, как после полудня или поздним вечером к Кроули в шатер залезала ребятня. Кроули яростно шипела и гнала их прочь, но не больше, чем через четверть часа из шатра доносились шум, детский смех и радостные писки. Время переходов их тоже ничуть не смущало. Ребятня с тем же успехом залезала под тент повозки Кроули, без труда находя ее в веренице каравана. Кроули не терпела детей. Дети ее раздражали. Дети ее любили. Она учила их как не слушаться родителей, как шалить, как (желательно обдуманно) исследовать неизвестное и подслушивать взрослые разговоры, как задавать неудобные вопросы. Она рассказывала им самые невероятные истории об отважных героях прошлого (безмозглых вороватых идиотах), о юных прекрасных девах (ветренных малолетних пигалицах), о великих мыслителях (узколобых старикашках) и мудрых правителях (лживых тиранах). От нее дети узнавали про бескрайние леса и бездонные источники пресной воды (где всего завались). А еще, что дети любили больше всего, поздним вечером Кроули часто рассказывала им страшные истории про монстров в ночной пустыне. Не без улыбки во многих описаниях Азирафель узнавал своих сослуживцев. Официально Кроули смущала умы детей и учила их непослушанию и безделью. Азирафель видел, Кроули учила их мечтать, интересоваться миром, радоваться жизни и, самое главное, верить. Азирафель тоже учил. Он старался направить и взрослых и детей. Но не все дети тянулись к ангелу, слишком мудреной была его наука. Порой, ему казалось, что Кроули в разы лучше справляется с его работой. Ведь именно вера, любопытство и интерес к миру за пределами пустыни были нужны избранному народу, чтобы сбылось предначертанное. Совращая юные души мечтать и познавать, Кроули сама совершенно искренне верила, что творит дьявольские козни. Азирафелю больно было видеть как и она и род человеческий коверкают суть ее деяний. Потому с двойным рвением и чувством он предостерегал людей от домыслов и недоброжелательных пересудов по любому поводу. По большей части ему внимали только дети. Люди устроены непостижимо, но детство - самое удивительное их состояние. Кажется, детей и учить ничему не надо, лишь слегка направить. Они понимают и видят порой больше взрослых. Азирафель так и не постиг отчего и как люди теряют эту возможность взрослея. Для себя он определил это тем, что вливаясь в общество старших, люди зачем то отказываются от того детского восторга и любви к миру, который их окружает. Облачаются во множественные “нельзя”, “не позволительно”, “неуместно”. Действия и порывы обрастают дополнительными, сложными надуманными смыслами, которые слишком часто искажают правду, вместо того, чтобы дополнять ее. Искры костра и россыпи звезд мерцали в темноте ночи и в глазах детей. Во взгляде каждого отражались восторг и благодарная радость миру, что нам дан. Они следили за танцем Кроули не менее завороженно, чем Азирафель, и видели в этот миг наравне с ним. Кроули танцевала, вкладывая в каждое движение себя. В глазах взрослых в круге творилось непотребство, но дети прозревали таинство и волшебство неразделенной всеобъемлющей любви. Азирафель мог показать им, что бывает иначе. Что должно быть иначе. Такой танец ведь несложно принять за бой, если смотреть не пожелав разобраться. Порой даже ангелы не способны верно истолковать что им явлено. Отринув страх и ложный запрет, постановленный самостоятельно, Азирафель решительно встал и шагнул в центр к огню. Это была ночь праздника, когда люди вдоволь наслаждались миром и любили жизнь.