Звон колокольчика.
Тихий, но такой тревожный, такой беспокойный. Детские пальцы сильно дрожат, но продолжают сжимать его так крепко, как только возможно, будто больше всего на свете бояться уронить. Фукасе умилённо улыбается, крепче сжимая свободную руку светловолосого мальчика. Повязки на глазах скрывают часть его лица, но Фукасе прекрасно видит, что сейчас он очень напряжён. Наверное, кровавые розетки, оставшиеся на месте некогда больших и прекрасных янтарных глаз мальчика ужасно болят… «Моё бедное маленькое солнышко.» Колокольчик начинает звенеть громче, ещё более тревожно. Должно быть, Оливеру сейчас очень страшно? Звон колокольчика обычно помогает ему успокоиться, помогает отогнать подальше такую ненавистную ему с некоторых пор тишину. Фукасе хмурится: может быть, стоит отрубить ему руки, чтобы у него не было возможности хоть немного расслабиться без его помощи?.. Конечно, теперь его милый мальчик не может ходить, не может есть, переодеваться, мыться, да что там, даже уснуть без его помощи не может. Теперь он не может видеть, не может говорить ничего, кроме одного единственного слова. Но, казалось, Фукасе и этого было мало. Пальцы начинают дрожать сильнее прежнего и вдруг разжимаются, из-за чего колокольчик падает на пол с противным глуховатым звуком. Наверное, похожие звуки издают певчие птицы, если им свернуть шею. Оливер в панике пытается найти его ощупью, лихорадочно оглядываясь и проводя руками по своим ногам, застеленному мягким пледом дивану, на котором он сидит и коленям сидящего рядом парня. — Фукасе, Фукасе, — Испуганно окликает он. Тихо, почти шёпотом. Фукасе встрепенулся и тут же притянул его к себе, запуская пальцы в светлые волосы. — В-всё в порядке. Фукасе здесь, — Шепчет он ему на ухо, — Ну, что такое? Всё хорошо. — Фукасе, — Оливер уткнулся носом ему в шею, неуверенно, точно слепой котёнок, — Фукасе, Фукасе..! Красноволосый парень улыбается. «Прости, прости меня, конечно, тебе очень страшно и больно. Такой хороший мальчик как ты не заслужил этой долгой и мучительной пытки. Но посмотри, теперь мы всегда будем вместе, ты ведь сам хотел этого, верно?» Не выпуская мальчика из объятий, Фукасе тянется к тумбочке рядом с диваном: кажется, несколько ампул обезболивающего там ещё оставалось… — Извини, Оли, я знаю, ты не любишь уколы, но это должно помочь… — Он закатывает рукав его свитшота. Фукасе специально выбирает для него только приятную на ощупь одежду на пару размеров больше: до того, как лишиться глаз и рассудка Оливер говорил, что чувствует себя комфортнее в такой одежде. Он хихикал и смущался, раскрывая руки для объятий, «Эта кофта правда очень мягкая, Фукасе хочет убедится в этом? Тогда пусть идёт ко мне..!» — Фукасе, Фукасе, Фукасе! — Истерично повторяет Оливер, беспомощно дёргая руками. Из-за головокружения он не понимает, с какой стороны «опасность», потому в попытке отстраниться только сильнее прижимается к Фукасе. Старший поспешно убирает использованный шприц и целует его запястье. — Всё хорошо, Оли, всё хорошо. Не нужно плакать. Фукасе обнимает его крепче прежнего, тихо напевая мелодию, которую он сам же и придумывает на ходу. Или, может, которую слышал давным давно, пусть уже и не помнит, где именно. Ему стыдно, ужасно стыдно, но в такие моменты ему кажется, что беспомощность Оливера делает того только прекраснее. Пусть он и понимает, что отсутствие глаз у и без того нездорового ребёнка не делает его кожу бледнее и нежнее, не делает его волосы мягче и не заставляет их пахнуть вкуснее, что из-за повязок черты его милого личика не становяться уникальнее, а голос — мелодичнее. Он понимает, что он — просто ненормальный, что сломал жизнь этому несчастному человеку. Но какой смысл сожалеть о содеянном, если этого уже невозможно исправить? Ему суждено остаться в этой страшной сказке навечно, значит, лучшее, что он может сделать — стать таким же слепым, как Оливер, чтобы не видеть, насколько она страшная… — Всё в порядке, мой милый, Фукасе рядом. Оливер продолжает тяжело дышать, грея кожу тёплым дыханием. Он неуверенно обнимает Фукасе за спину, слегка покачиваясь из стороны в сторону: кажется, начинает успокаиваться. Лекарство начало действовать. — Оли, солнце, ты хочешь кушать? — Старший слегка отстраняется, сжав узкие ладошки в своих. — Фукасе. Парень улыбается, пусть, конечно, Оливер не может видеть этого. Он заботливо поднимает его на руки, двигаясь в сторону кухни и весело мурлыкая что-то о том, какой вкусный суп их там ждёт. «Ладно, пожалуй, не такая уж страшная эта сказка, верно, малыш-Оли?» Фукасе усаживает Оливера прямо на стол, чтобы не отпускать его даже накладывая еду. «Когда-нибудь, может, совсем скоро, во мне будет чуть больше решительности и чуть меньше адекватности. Тогда, не имея ни рук, ни ног, у тебя не будет выбора, мы останемся в ней навечно, я обещаю.» — Фукасее, Фукасе… — Оливер нервно болтает ногами, крепче сжимая руку старшего. — Даа, знаю, ты не хочешь суп. Но ты ведь у нас хороший мальчик и начнёшь с полезной еды, а потом уже будешь есть пирожные? — Фукасе улыбается и щёлкает его по носу. — Фукасе. Фукасе. — Ой, да сам ты звучишь как многодетная мамочка, — Шутливо закатывает глаза парень, потянувшись за половником…По телу пробегает липкая дрожь.
Лезвие тесака поблёскивает ледяным светом, так неприятно контрастирующим с тёплым полумраком их уютной кухни. Фукасе тяжело дышит, скосив глаза на Оливера, что старательно повторял своё «Фукасе» на разные интонации. Конечно, он уже почти не слышал его. «Извини, золотце. Правда, извини, мне очень жаль твои ручки и ножки. Но быть для тебя всем так приятно…»