Кошмары

       — Елена!       Оклик болью отозвался в ушах, их словно заложило, почти не пропуская звуки извне. Тишина кромешной тьмой ложилась на плечи, тяжестью влажного воздуха пригибая женщину к мокрой от ночной росы земле. Луна совсем не светила, затянутая непрекращающейся вереницей туч. Высокая трава хваталась за голые ноги, опутывая цветочными узлами, заставляя спотыкаться и чуть не падать. Испачканные в дорожной грязи руки цеплялись за шипы, стараясь выпутаться из силков растений и податься вперёд, когда же это уже закончится.       Стен вокруг не было за километры, но казалось, собственное хриплое, сбивающееся дыхание отталкивалось от них совсем недалеко, по возвращению пятикратно усиливаясь и оглушая.        — Елена, стой!       Усталости не было, не чувствовались царапины, порезы и ушибы, не ощущался бьющий словно с разбегу в лицо колючий ветер, горизонт застилала пелена непрекращающихся слёз. Пустота в голове разъедала мысли, сводя всё к одному инстинктивному «успеть», на месте сердца больно пульсировала чёрная дыра, вмиг забирая любые эмоции, кроме всепоглощающего страха. Боязни не успеть.        — Елена, остановись! Пожалуйста! — отчаянный голос срывался на всхлипы, воздуха не хватало докричать. — Прошу тебя! — женщина ощущала себя абсолютно беспомощной, но продолжала бежать вперёд изо всех сил, запинаясь на ямках, падая в грязь, вновь и вновь поднимаясь.       Кто она против машины? Как могла остановить дочь, как до неё докричаться, находясь вне зоны досягаемости? Как успеть, спасти, предотвратить аварию?       Лёгкие жгло невыносимо, казалось, они вот-вот сгорят, не оставляя хозяйке и шанса на жизнь. Сердце гулко билось в груди, быстро, словно стараясь выпрыгнуть и успеть первым. Ноги устало подгибались, не выдерживая нагрузки. Успеть. Остановить. Пожалуйста!       Впереди ослепляюще загорелся свет, на секунды опережая оглушающий грохот, сбивая женщину с ног.       Покорёженная машина клеткой свернулась вокруг дочери, балками впиваясь в искалеченное хрупкое тело, не желая выпускать. Мать отчаянно взывала к ребёнку, пытаясь своими силами отогнуть железо. Осколки стекла впивались в руки, окровавленные пальцы соскальзывали с разгорячённого металла, никак его не сгибая. Женщина не могла дотянуться до Елены, дотронуться, растормошить, лишь бы та не лежала сбитой птицей, лишь бы её лицо в кромешной тьме не виднелось таким белоснежным пятном.        — Елена, Елена, открой глаза, дочка, открой глаза, услышь меня! Елена, пожалуйста, — молила та, у которой рушился весь мир. — Я тут, слышишь, только держись… Мама тут, с тобой, только держись, пожалуйста…       Ни звука, ни движения, ни намёка на оставшуюся в хрупком теле жизнь. Земля выскальзывала из-под ног, в глазах прыгали мушки, дрожащие руки отказывали, нескончаемая боль затопила сознание, заставляя кричать до хрипов, до срыва голоса, до потери сознания. Не мертва, не мертва, жива!       Сердце не выдерживало, вырываясь наружу. Дочь, дочка, доченька, почему ты? Силы покидали тело, оставляя женщину лежать на осыпанном кровавыми осколками асфальте, задыхаясь.        — Елена…       Хрипло сорвалось с губ только проснувшейся женщины. Взгляд захватил стоявшую у кровати тумбочку, телефон на нём, край шкафа и незатейливый узор светлых стен, в сознание медленно пробивалась мысль, что только виденное — ложь. Опять кошмар. Алисия устало вздохнула и повернулась на другой бок. Муж спал спокойно, пусть и чуть хмуря брови; его размеренное дыхание успокаивало.       Не проснулся. Хорошо. Ему нужно отдыхать как можно больше, он и так едва пережил смерть дочери два года назад, с его-то больным сердцем. А морально ещё не готов её отпустить и не хотел слышать даже намёков о ней. Нельзя его волновать.       Тихо встав с кровати и осторожно накрыв мужа сползшим одеялом, стараясь не потревожить чужой сон, Алисия прошла на кухню, прекрасно зная, что не заснёт ещё часа три-четыре и проверять не надо — снова видеть перед глазами искалеченное тело Елены не хотелось; пакетик успокаивающего чая уже лежал на столе, еженощные кошмары приучили готовиться к ним заранее — довольно сложно открывать маленькие замки баночек умеренно трясущимися руками.       Уже два года женщина ни разу не проспала всю ночь, в каждый сон, даже когда днём она случайно засыпала, просто ожидая очередного клиента, в поездке в магазины или за домашней работой, просачивались кошмары. В каждом Алисия бежала за машиной до изнеможения, так ни разу её и не догнав, в каждом слышала столкновение и видела бездыханное тело дочери. Сон стал пыткой.       Профессиональное образование ничуть не помогало, Уркиса могла наизусть пересказать все стадии принятия, понимала, кто как реагирует и что надо сделать, знала, через что проходит сама и как с этим бороться, но не получалось. Смешно. Стольких вытащила из депрессии, постоянных суицидальных мыслей, стольким помогла вернуться в колею жизни, а на себя не хватало сил.       Психолог. Женщина горько усмехнулась, отрывая наконец взгляд от закипавшего чайника.       А в итоге муж замкнул боль в себе, не желая отпускать погибшую и беспокоить жену и младшую дочь, она сама задыхалась от кошмаров, не желая волновать Мариано. Радовало, что хотя бы Бия, их теперь единственное солнце, не имела никаких проблем, кроме нежелания петь. Ведь пение всегда было призванием Елены.       Аромат трав разлился в воздухе, и Алисия прикрыла кружку блюдцем, относя её на балкон, крепко сжимая холодными пальцами горячие бока. Улица встретила женщину пронизывающим ветром и относительной тишиной. Издалека доносилась приглушённая музыка, видимо, у кого-то неподалёку проходила вечеринка; время от времени мимо проезжали машины, светом от фар любопытно заглядывая в чужие окна, черча быстро исчезающие линии на стенах. Холод отрезвлял, отгоняя остатки ужасающей атмосферы кошмара, и руки потихоньку прекращали мелко дрожать. По крайней мере, от напряжения.       Она устала. Постоянные кошмары, ежедневные недосыпы, недоговоры с мужем и непроходящее напряжение между ними выматывало. Женщина видела, чувствовала эмоции Мариано, и сердце на секунды останавливалось каждый раз, как на его лице мелькала мысль о погибшей дочери. Ему нужно было бы выговориться, вот только для него это бы означало смерть. Недопустимо.       Оба варианта для них обоих — та же смерть, и чем дольше Мариано продлевал агонию, тем дольше мучилась и Алисия.       Женщина не заметила, как однажды скорбь по старшей дочери заменилась страхом за жизнь мужа, незаметная проверка его дыхания стала привычной рутиной. Мужчина закрывался от неё, не желая волновать, с остервенением запирал всё в себе, и его состояние здоровья ухудшалось с каждым месяцем.       Сердце не справлялось. Психолог не могла не переживать. Порочный круг.       Иногда Алисии казалось, что в одну прекрасную ночь она мазохистски досидит на балконе до омертвения, неспособная подняться, тем самым разрывая этот парадокс. Ведь только в таком случае перестанут холодеть руки, когда муж подносит ладонь к сердцу, только так кровь не станет стынуть, когда его лицо бледнеет. Именно так Алисия сможет его не волновать.       Раз за разом женщина отгоняла подобные мысли, нельзя думать об этом, Мариано не будет рад её смерти, и Бия… Их маленькая Бия не должна плакать из-за слабости матери.       Алисия с трудом согнула окоченевшие пальцы и вышла с балкона, как обычно оставляя чашку на столике. Она встанет раньше всех и уберёт все улики, никто ничего не увидит, не узнает, не поймёт. Женщина будет сильной ради мужа и дочери.       Ведь только это спасало их. ***        — Елена!       Крик оглушал, но мужчина чувствовал — всё бесполезно. Кричи, не кричи — уже поздно, и словно в подтверждение его слов за спиной расцветало марево огня, его треск слышался отдалённо, будто сквозь толщу воды. Елена мертва — билась единственная мысль, болью ввинчиваясь в виски, заставляя согнутся на пополам, держась за быстро поседевшую голову.       Вытаскивать из груды пепла уже нечего, но память услужливо подбрасывала силуэт выжившего Виктора Гутьеррес, и ногти сами впивались в ладони, отрезвляя. Елены нет, а Виктор лишился возможности ходить и младшего брата, мстить ему — последнее дело.       Кошмары снились Мариано редко, он с остервенением заталкивал воспоминания о Елене в самый тёмный и дальний угол и крепко-накрепко запирал их.       Дочь не вернуть, он помнил это каждый миг. Сердце билось слишком медленно, застывая после каждого удара, словно спрашивая, а продолжать ли, стоит ли жить дальше, и мужчина бы ответил утвердительно, но каждая остановка пугала сильнее разгоравшегося в кошмарах костра за спиной, медленно, метр за метром к нему подбиравшегося. Ему нельзя было уходить ещё, нельзя оставлять жену одну и младшую дочь без отца. Это было бы подло.       Мариано помнил бледное лицо Алисии с дорожками слёз на впалых щеках, она лежала головой на его больничной кровати так, словно внезапно упала без сил; помнил, как та цеплялась за его руки, когда его с головой внезапно накрыла тьма от новости о смерти старшей дочери; помнил, как после его выписки ещё месяц вскакивала, просыпаясь от каждого звука и движения, проверяя его серцебиение и пульс.       Он слышал горький, надрывный плач Бии, как она умоляла его не умирать, остаться с ними, чувствовал её слёзы у него на груди и её маленькие ладони, когда та в отчаянии хватала его за лицо, пытаясь привлечь внимание.       Было бы подло оставить их одних.       И Мариано запер часть жизни, стараясь никогда не упоминать о ней, даже не думать. Он знал, что этим может делать собственное состояние хуже; знал, что мучает принятым решением жену, но боялся не справиться с той тьмой, что однажды накрыла его, когда воспоминания ещё не были за замком, когда хлынули на него нескончаемым потоком. Выдержит ли он ту боль?       Он не выдержит угрызений совести, ведь это в смерти дочери его вина. Он не настоял на отмене поездки, он не удержал её, он — убийца. Косвенно, но от этого не легче.       Мужчина знал, Алисия страдала от постоянных кошмаров и просыпался вместе с ней, наблюдал за ней на балконе, боясь, что однажды она решит не вставать и замёрзнет до того, как подоспеет помощь. Ещё одну смерть он не перенесёт.       Конечно, Мариано мог бы попросить её больше не ходить на балкон, мог бы схватить её за руку и прижать к себе, успокаивая после очередного кошмара, но сделать это — выдать себя. Вернуться к воспоминаниям, нарушить так лелеемые правила, открыть замок и выговориться. Снова копаться в себе и тонуть в чувстве вины, в потоке боли.       Он не выдержит, сломается совсем. Мариано не смог бы пережить всё во второй раз, не смог бы позволить тьме накрыть его, остановить его жизнь хоть на минуту и заставить Алисию и Бию снова пройти через ад возможной потери и его тоже. Он не может оставить их одних, и раз от любой попытки вспоминать начинало болеть сердце, он будет молчать, будет просыпаться вместе с женой, следить, чтобы она не осталась замерзать на балконе. И когда Алисия заснёт, прижмёт её обжигающе ледяную к себе в попытке согреть.       У него просто нет другого выбора. ***        — Мама, — Елена виновато улыбалась, но не опускала взгляд, выражавший только облегчение и неуверенную радость встречи.       Елена, её маленькая Елена жива. Всё это время была жива, и тогда на улице она ей не привиделась. Выжила.       Алисия незаметно прикусила губу, чувствуя, как начинало шуметь в ушах и земля потихоньку уходила из-под ног. Женщину словно резко отбросило в одну из ночей на балкон под пронизывающий до нитки ледяной ветер, и судя по волнению в глазах обеих дочерей, что-то такое отразилось на её лице.        — Mãe , тебе плохо? Ты сильно побледнела, — тут же подскочила Бия, беря её за руки и заглядывая в глаза. — ты ледяная!       Елена не решалась подойти, беспокойно мялась на месте, виноватый взгляд не опуская. Уркиса с горечью заметила, она изменилась. Другие жесты, иное поведение, почти всё чужое, даже характер, но это она. Алисия узнает дочь среди миллионов и не ошибётся. Как она жила все эти годы? С кем? Где?        — Mãe, пожалуйста, не молчи, — теперь Бия по-настоящему напугана, но женщина не могла найти в себе силы, чтобы утешить, успокоить её. Новость была слишком оглушающей.        — Елена…       Голос сорвался на выдохе, ноги отказались держать, и Алисия рухнула на вовремя поднесённый стул в руки обеих дочерей. Елена подбежала к ним, вместе с Бией обнимая мать. Женщина уткнулась лицом в плечо выросшей дочери, снова неверяще прошептав её имя. Тёплая, настоящая, живая.       Вернулась.        — Да, мама, — мягко произнесла Елена, крепко и осторожно обнимая мать. — Я тут.       Алисия не знала, как они преподнесут эту новость Мариано; не знала, как его уберечь от приступа, если у самой едва хватало сил удержаться в сознании; не знала, как вырвет его из лап смерти, и отчаянно закрыла глаза, обнимая в ответ обеих дочерей, до помутнения рассудком боясь, что идиллия не продолжится долго.       Ей оставалось только верить в обратное.