Крещендо

      Май буквально выдернул меня из седла и потащил за куртку в дом. Зачем? Опасность! Как зовут его отца? Какое-то необычное сильное имя? Может, он от дури не сообразил, где я живу?       — Май! — жалобно кричу я. — Это же твой дом! Мне к себе домой надо! Уже поздно! Май!       — Мышонок! Я чуть не кончил с тобой на сцене! Ты то, что надо! — не слышит меня Май, крутит моё тельце вокруг, пробираясь по темному коридору, весело заглядывая расширенными зрачками в лицо. Потом прижимает к стенке и безумно шепчет мне в губы: — Мышонок! Трахни меня! Трахни своей Лидочкой, чтоб её! Сыграй, чтоб я сдох от оргазма, чтоб я был счастлив! Только ты это можешь! Пойдем! — и тащит меня за куртку по лестнице, и тут я вспомнил!       — Герман Леонидович! Герма-а-ан Леонидович! По-мо-ги-те!       — Не Леонидович! Львович! Он ни хрена не умеет на скрипке! На хуя он тебе? Да и нет его! — Май опять прижимает меня к стенке и весело сипит в лицо: — Мы с тобой си-ро-ты! Твои на гастролях! Мои — кого-то ебут своими деньгами! Мы с тобой одной крови! Ты и я! Что ты мне сыграешь?       — Май! Ночь на дворе! Я устал, я не буду играть! Можно я уйду? — я стараюсь быть пожалобнее.       — Не-е-ет! Хочу! Пусть будет Григ, пусть будет Круг! (я вздрагиваю, Круг — это автор «Владимирского централа»?) Только порви меня! Чтобы внутри взорвалось! Хочу! — и вдруг переходит от форте к пиано, совсем тихо и страстно: — Хочу тебя, паршивца упрямого!       Тащит меня дальше, и я понимаю, что на третий этаж мне нельзя. Я начинаю заваливаться вниз, тянусь к перилам, чтобы уцепиться якорем и не унестись в этот наркотический шторм. Но перила далеко. А Май подхватывает меня на плечо животом, и мы, наоборот, стали подниматься ещё быстрее. Я стучу кулаками по его спине:       — Май! Остановись! Я не хочу! Мне страшно! Я не виноват, что ты придурок! Я не буду играть!       — Бу-у-удешь! — уже невесело говорит он и спускает меня в своей чёрно-серой комнате. — Мышонок! Ты только не удивляйся! Сыграй мне раздетым!       — Что-о-о-о?.. Ты совсем сбрендил? — я отступаю, выпучив глаза.       — Как тогда, в плавках! Это так… необычно! Со мной какая-то хуйня тогда случилась! И не может никак рассосаться! Пожалуйста, мышонок! — он тянет ко мне руки, гладит меня по голове, ушам, скулам.       — Май! Ты меня не слышишь? — ору я в ужасе. — Я не буду играть ни одетым, ни раздетым! Ты обкурился, ты не соображаешь, что делаешь, что говоришь! Отпусти меня!       — Ты опять выёбываешься? Знаешь, что меня это возбуждает? Ах ты, шалунишка! Снимай всё! — и хватает меня за пояс, судорожно расстегивает ремень.       — Май! Пожалуйста! Не надо! Я ничего не сделал, чтобы возбудить тебя! Ты обкурился! — пытаюсь помешать ему снять ремень, но он его ловко вытянул из петлиц. Хлестнул ремнем воздух и поймал меня ремнем за шею. Потащил к себе:       — Ты ничего не сделал? Я хоть и курил, но память у меня не отшибало! Ты уже две недели ебёшь мне мозг! Крутишь задницей! Заставляешь меня бегать за мышкой! Вытягиваешь свои губки, сверкаешь блядскими корейскими глазами! А твоё лицо, когда ты играешь? А твои пальчики? Пусть они будут на мне! Ты только и делал, что соблазнял меня! Окружил собой. Влез своей музыкой внутрь, всё там сломал! Но я не в обиде! — тараторит Май сначала в губы, потом в правый глаз, в лоб, в левый глаз, в ухо. Бродит своими безумными словами по моему лицу, улыбается.       — Май, поговорим завтра, я сыграю завтра! Я обещаю!       — Не ломайся! Сыграй! Сейчас я принесу тебе Лидочку!       — Не-е-ет! — я сцапываю его за черную хламиду, валю на себя, он не прикоснется к скрипке, это невозможно, он невменяем! - Не надо Лидочку! Ты же хочешь меня!       — Да… Тебя...       Он падает на меня, валит на пол, шарит по мне. Как страшно! Захватывает и прижимает эти чертовы бесценные и такие бесполезные руки, целует, рычит, жует губы, подбородок, всасывает кожу щёк. Из-под пластыря тут же полилась горячая струйка крови, чувствую свою соль на его губах. Чувствую его стояк, твердеющий в моё бедро. Как страшно! Я не хочу так!       Отпускает мои руки, лезет под рубашку, начинает её сдирать с меня. Вцепляюсь ему в волосы, рву, он зашипел: «Сссссука!» — но продолжает уничтожать рубашку. Я изгибаюсь и выворачиваюсь что есть мочи. Май, добравшись до моей голой груди и живота, погружает свое лицо туда, кусает, лижет. Я вцепляюсь в его плечи, спину, раздираю ногтями кожу, не вижу, но чувствую кровь, ею запахло. Моя из щеки, его со спины — мы с тобой одной крови! Ты и я! «Ссссука, тссссс, не остановишшшшшь!» — вновь шипит ублюдок. Лезет к джинсам, там нет ремня, терзает пуговицу, вырывает с мясом, начинает стягивать штаны, причем сразу с плавками! Нет, я не дамся. Пинаюсь, пяткой не получается, коленом, слабо, но пинаюсь. Хватаю его за руки, вонзаюсь в кожу, не даю стянуть джинсу. «Ссссволочччь! Убери когти!» — опять змеиный свист. Резко сбрасывает мои руки, подкидывает за джинсы и вытряхивает из штанов, я ударяюсь головой об пол. Вместе со штанами слетают туфли. Май прихватывает носки, вытаскивает из них мои ноги. Но достаю его голой пяткой в челюсть, он взвыл. Переворачиваюсь, бегу от него на коленках, но схвачен за щиколотку. Он тащит меня по паласу, блин, так недолго стереть в хлам и живот, и член с яйцами, больно!       Перехватывает за живот, приподнимает, пинаю, он меня роняет, я опять пытаюсь убежать, но куда?.. Опять цапает за ногу, разворачивает и тащит на себя уже на спине, пинаю его свободной ногой, в лицо! Май падает на меня спиной! На грудь! «Вес среднего танка до 70 тонн», — вспыхивают в голове очень нужные сведения. Но теперь я могу достать его лицо! Впиваюсь в эту красоту ногтями! Я не мышь! Я кошак! Получи от меня, извращенец! И тут уже никакого сипа. Он заорал. Развернулся на мне и всей ладонью с размаха влепил мне пощёчину! То ли шея треснула, то ли челюсть вывихнута. Обожгло! А потом ррраз, и левой рукой, висевший на «соплях» пластырь отлетел в стенку.       Дёргает меня за плечи на себя и смотрит исполосованным лицом в меня, злоба хлынула из синих глаз! Глаза не чёрные? Он уже в сознании? Это плохо или хорошо? Плохо, понимаю я из того, что он начинает выкрикивать:       — Ты сссука! Что ты сделал со мной? Как ты это сделал? — и удар в грудь, а-а-а-п, дышать трудно. — Две недели! Две недели! И я в крошку! Ты, блядь, сломал меня! — тащит вверх за подмышки, швыряет в стенку, стукаюсь затылком, вокруг поплыло. — Сссука! Каждый день только о нём, только с ним! Дрочу, не сплю! Как ты это сделал? — удар в живот, и я начинаю оседать вниз, но сильная рука хватает за шею, поднимая, душит. — Ненавижу тебя, сссучонок! Кто тебе позволил внутрь меня влезть! Как ты это смог? Со мной так нельзя! Либо я трахну тебя, либо убью тебя и тогда избавлюсь от этого!       — Убей… — хриплю я из-под его пальцев, — скорее… а то больно.       — Нет! — резко отпускает меня, и я, голый, истерзанный, валюсь на него. Он подхватывает и на матрац. Я не вижу, что он делает, я кашляю, я не могу остановить слёзы и сопли… Шум в ушах, через который слышу его слова: — Неужели всё так безнадежно? Неужели у меня ничего не получится?       — Я ненавижу тебя! — кашляю я в него. — Я боюсь тебя! Ты ублюдок!       — Ты не можешь меня ненавидеть! Это неправильно! За что?       — За всё!       — Уходи, — совсем тихо сказал он, с лица его капают кровавые слёзы.       Я отползаю от него, сгребаю в кучу одежду, ползу к лестнице. Потом я останавливаюсь, поворачиваюсь:       — Отдай мне скрипку!       Он отрицательно мотает головой, смотрит в пол. Сидит на коленках около матраца, согнулся, руки сжимают пах. С подбородка свисает красная капля. ***       Как я добирался домой, плохо помню. Половину пути бежал по подмёрзшим пустым улицам, потом рядом остановилась машина. Из неё выглянул знакомый дядька. Тот самый, что отдал конверт в клубе.       — Эй! Скрипач? Что-то случилось?       Я киваю.       — Вырвался? Сбежал?       Я киваю.       — Молодец! Садись, довезу!       Я залезаю в машину, меня трясёт. Мужчина вздыхает. Достаёт из бара между креслами маленькую бутылочку и подаёт её мне.       — Глотни! Сейчас тебе нужно!       Я глотаю жидкость медового цвета. Горло загорелось, язык и нёбо защипало, из глаз вновь влага. Мне подают влажные салфетки.       — Это, правда, для автомобиля, но сойдут! — мужчина показывает на ранки. — Это тебя Деев?       Я киваю.       — Засранец. Но талантливый укурыш! Чего он хотел от тебя?       — Изнасиловать.       — И? Не получилось?       — Отпустил.       — Странно... куда ехать?       Я называю адрес, и меня мчат домой. Когда я выходил из автомобиля, дядька попросил:       — Если будешь обращаться в органы, не рассказывай всего про клуб! Я тебя прошу!       — Я не буду обращаться в органы… спасибо вам.       Мужик вдруг подозрительно взглянул на меня и спросил:       — Деев хоть жив?       Я пожал плечами. ***       Несмотря на дикую усталость и глубокую ночь, долго не мог заснуть. Прокручивал в голове тот бред, который нес Май. Тело ныло и ломало. Только под утро впал в беспокойное забытье. Тетя Анечка разбудила меня уже днем и тут же установила диагноз:       — Лёлечка, ты, наверное, поздно вернулся! А на улице холодно! Ты простыл?       Меня принялись лечить, запретили выходить куда-либо. С удовольствием подчинился и позвонил Гельдовичу, отменил сегодняшнее занятие. Целый день валялся в постели, залез в интернет. Нашёл вконтакте страницу группы «Маёвка». Со вчерашнего концерта кто-то на стену выложил фотки. В основном Май с черными глазами. Есть и фотки со мной: Май близко, чуть позади меня, смотрит как удав, а я в классической стойке, лицо в сторону грифа, глаза прикрыты, губы сжаты. Весь в чёрном, я совсем тоненький. Май выше, шире, он хозяин на этой сцене, а я - инородное тело. И вот фотография, как инородное тело отталкивает лидера «Маёвки», Май восторженно улыбается, я презрительно приподнял уголок рта. Народ завалил стену комментами:       — Обожаю Мая!       — новая песня — супер!       — где можно их песни качнуть?       — невозможный красавец, хочу его       — следущий концерт в Пели-кане только через месяц!       — скрипка теперь всегда с ними?       — Али – душка!       — Круто со скрипкой.       — а где они ещё выступают?       — Видел их в «Гуру» и на фестивале «Рок-молот»       — Май отморозок еще тот       — люблю, дам, звони 974......       И так далее. Еще была фотография после концерта. Май, растопырив руки, на мотоцикле и я, вжавшись в него, сзади. Фотка смазанная, нечеткая. И тоже комменты:       — Это Май со своей девушкой уезжает? Кто она?       — Идиоты! Это Али!       — между ними что-то есть?       — Май — кобель!       — Май нормальный. Он настоящий!       — А Али?       — а Али — зайка       Невыносимо это читать! Ладно, хоть мои преподаватели и родители вконтакте не мараются. Не увидят этого! Что сейчас будет? Как мне вести себя с Маем? Он потребует опять быть на репетициях «Маёвки»? Я его вчера изуродовал? Может, ему позвонить? Он вообще жив? Я его боюсь! Как он вчера говорил! Конечно, часть бреда можно списать на травку, но дурь только вскрыла то, что в нем уже сидело. Я сломал его? Порвал, взорвал, трахнул, сделал счастливым, убил… Это он так в любви признался мне? Нет, «любовь долготерпит, милосердствует, не превозносится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла…» Я запомнил, что мне Николай Иванович говорил. Это не любовь, это блажь. Я его жалею? Не нужно! Он мучил людей гораздо дольше, чем мучается сам… да и мучается ли? Может, это такой эффект от наркотического опьянения? А сегодня он проснется, свеженький как огурчик, ранки йодом смажет и примется вновь вытворять всякое непотребство.       Кольнуло в груди. Лидочка всё ещё у него. Я не смогу её вернуть. И как только я раскрываю местонахождение скрипки, ублюдок её ломает. А я схожу с ума. Может, стоило согласиться? Ну… изнасилует. Я потерплю. Я попрошу его не очень сильно. Хотя я не знаю, что значит сильно и несильно… Ну и что! Это всего лишь боль в заднице! Всего лишь раз! А если не раз? Если ему понравится, он не оставит меня, и быть его подстилкой? Нет.       Ближе к вечеру звонит отец. Из Риги, там какой-то музыкальный конкурс. Отец обещает приехать к концу недели. Интересуется моими успехами. А в школе? Отвечаю уклончиво. Спрашивает, правда ли то, что я играю в рок-группе? Это Гельдович рассказал? Блин! Отвечаю уклончиво. Отец вдруг проявляет любопытство, видите ли, ему интересно посмотреть. Спрашивает, на чём играю. Рассказываю про Ямаху. Отец, оказывается, в теме, говорит, что инструмент неплохой. И тут же добавляет, что акустическая Lidon-Framus ручной работы, конечно, лучше.       — Возможно, успею на отчётный концерт вашей школы, меня пригласили, там тебя и послушаю! До встречи…       Отлично. Через шесть дней мне придется рассказать отцу о том, что Лидочка у Мая. В голове возникали картины, как в дом Деевых вламывается ОМОН, бегут по лесенке, скручивают Мая, а тот злобно ухмыляется, показывая на бесформенный красный сверток. А там расчленённое тело моей Лидочки… Что мне с того, что его арестуют? Оштрафуют? Посадят? Может, мне как-то выкрасть скрипку? Он же смог! Ха… то он, а то я… То наш дом, а то их крепость. Голова опухла от мыслей, предположений, бестолковых планов и сумбурных чувств.       Вечер посвятил Бартоку. Каприска старалась. Моя беспородная скрипка! Единственный мой проводник к музыке. Твои счастливые конкурентки — аристократка Лидочка и продвинутая мощная Ямаха — недоступны. Легкие, игривые румынские танцы, музыка простого народа, пусть на простой скрипке и звучит. Понял, что абсолютно забыл вторую часть. Погрузился в ноты и в звуки, не заметил, как ушла тетя Анечка. Перестало колоть сердце, прекратили копошиться тяжёлые мысли, даже есть захотелось. Барток мне улыбнулся из неведомой Румынии. Сегодня буду спать хорошо.       Хлоп! Какой-то стук со стороны балкона. Может, это Май? Медленно подхожу к балкону, боюсь штору отодвинуть. Решился! Пусто. Никого. На дорожке тоже, только съежившиеся от первого снега кусты, остекленевшие лужи, тощая всклокоченная дворняжка Пулька, которую мы с Настёной иногда подкармливаем. Пулька начала заливисто лаять. Непонятно, лает на кого-то или о чём-то? Людей не видно. Наверное, Пулька ругает снег, дескать, нападал тут… ублюдок!       Ублюдок! Почему ты не пришёл?