***
— Слушай, братец Лаэрт... а на тебе и правда сейчас тёмно-синие трусы? Свет телефонного фонарика, прорезающий непроглядный мрак подземелий, дрогнул, а гулкое эхо шагов Лаэрта резко затихло, когда он остановился и, одарив Клару долгим взглядом, скептически поинтересовался: — Мы стоим в древнем подземном лабиринте на пороге открытия двухсотлетней мистической тайны, а тебя действительно до сих пор волнует цвет моих трусов? Клара криво усмехнулась и отвела взгляд в сторону; её глаза наткнулись лишь на темноту. Вопрос Клары был первым, что нарушило долгое молчание с тех пор, как её ноги ступили на твёрдую землю после слегка шатких ступенек длинной лестницы. Лаэрт к тому моменту уже успел не только спуститься, но и включить фонарик на телефоне (к счастью, у него заряд был больше половины — на долгую прогулку хватит) и начать изучать в его свете пространство вокруг. Собственно, кроме единственного коридора, уходящего вдаль, куда-то в направлении дома, других путей не было — так что Лаэрт взял Клару за руку, и, не сговариваясь, они отправились в путь по этому самому коридору. И вот, когда они уже прошли поворот в "кабинетный" выход и в немом диалоге решили не тратить время на его проверку (Лаэрт даже в полумраке умудрился понять эмоции Клары, за что она была ему очень благодарна), Клара и решилась задать вопрос, мучивший её на протяжении всей дороги. "Ну а чего он разбрасывается такими заявлениями, а..." — подумала она, надув щёки и слегка краснея — но при этом не в состоянии сдержать любопытства. Некоторое время они вдвоём просто стояли так в коридоре: Клара — старательно изучая чёрную землистую стену, Лаэрт — внимательно глядя на Клару. Она слишком хорошо представляла его выражение со вскинутой бровью, и с каждой секундой оно становилось всё невыносимее, хотя Клара его даже не видела. Наконец, она не выдержала и хотела уже попросить его забыть о её вопросе — однако не успела она открыть рот, как Лаэрт неожиданно усмехнулся и заметил: — Боюсь, в такой темнотище ты ни черта не разглядишь, даже если я сниму штаны и посвечу фонариком. Впро-очем, — Лаэрт отпустил руку Клары и потянулся к ремню своих брюк; в тишине подземелья особенно отчётливо послышался лязг металла, — я, конечно, всегда к твоим ус... — Совсем сдурел?! — не выдержала Клара и, резко развернувшись, возмущённо схватила его за лежащую на пряжке ремня руку. Лаэрт опустил глаза и одарил их сцепленные ладони задумчивым взглядом. А в следующий миг на его губах появилась издевательская ухмылка и он, кивнув на руку Клары, дразнящим тоном поинтересовался: — А чего не ниже? Клара проследила направление его взгляда — и, вспыхнув тут же отняла руку, как ошпаренная... лишь чтобы в следующий миг хлопнуть Лаэрта ладонью по животу. Лаэрт выдохнул и слегка согнулся от неожиданности — но тут же весело захихикал. Клара с тяжёлым вздохом взяла его под локоть и, выступив вперёд, нетерпеливо сказала: — Ладно, давай-ка всё-таки побыстрее до места дойдём — вон, как раз сейчас поворачивать. Лаэрт спорить не стал, хотя смешки с его стороны также не утихли. Клара тяжело вздохнула, но всё же скорее для приличия. В конце концов, она по-прежнему была скорее рада его дурачествам, отвлекающим её от тяжёлых мыслей — в частности, от воспоминаний о том, как она встретила тут убийцу. Или как она боялась поворачивать в тот коридор, в который они свернули сейчас... а затем ей буквально на голову свалилась отрезанная рука кузины... а потом она бежала от убийцы по этому самому коридору... Клара не успела понять, в какой момент воспоминания её всё-таки захватили, и потому для неё стало неожиданностью, когда Лаэрт внезапно переложил телефон с фонариком в руку, которую она держала, а освободившейся накрыл её ладонь. Ощутив тёплое прикосновение его пальцев, Клара слегка вздрогнула — и вдруг резко осознала, насколько же похолодели у неё руки и насколько сковал её страх — аж дышать перестала. Клара смущённо опустила голову. — Спасибо... — едва слышно пробормотала она. Даже не видя его лица, Клара готова была поклясться, что Лаэрт слегка улыбнулся и кивнул в ответ. Так они и дошли до финального поворота. В отличие от отрезка пути от кабинета до развилки, в этом коридоре Клара не слишком хорошо узнавала местность — её она в прошлый раз преодолела бегом; однако теперь, оказавшись напротив металлической двери с пластиной в верхней части, она наконец-то была уверена: они на месте. Лаэрт, похоже, также пришёл к тому же выводу: он поднял руку с телефоном, и Клара заметила, как, разблокировав экран, он открывает заметки. Её губы тронула удовлетворённая улыбка, и она потянулась к пластине, чтобы отодвинуть её, как в первый раз... ...но была опережена Лаэртом. На её вопросительный взгляд он нахмурился и негромко произнёс: — Тут может быть какая-то ловушка... Клара приподняла одну бровь. Затем она тяжело вздохнула (в нос ударил сладковатый запах — кажется, в первый раз она его не чувствовала?) и скучающим тоном заметила: — Но в прошлый раз-то не было. Не надо так сильно меня опекать, а, — добавила она, наклоняя голову вбок и заглядывая Лаэрту в лицо. Тот одарил её полным сомнения взглядом, но ничего не сказал. Клара осторожно забрала у него из рук телефон (Лаэрт не сопротивлялся) и, повернувшись к левой пластине, принялась нажимать нужные кнопки — сначала в соответствии со схемой кладбища, затем — согласно своим заметкам по "vanish". И вот она нажала последнюю кнопку, "h", и-и... Ничего. Для приличия Клара подождала пару секунд, а затем попробовала ещё раз — однако никаких изменений в обстановке не последовало. Ни звуков открывающегося замка, ни шороха механизмов, ни хоть грохота разрушения (хотя этот вариант был самым нежелательным) — ничего. Клара нахмурилась и, чуть подумав, попробовала другую комбинацию — только с Рюуби Тайоо, без Суйки. Затем — с Суйкой вместо Тайоо. Результат не изменился. Клару охватило нетерпение. — Да какого... — возмутилась было она — но была перебита спокойным: — Не ругайся. Возможно, — продолжал Лаэрт, задумчиво глядя на дверь, — здесь есть ещё какой-то секрет. Какая-то особенность, как нужно нажимать эти кнопки... Клара подозрительно прищурилась. — Например? — поинтересовалась она. Лаэрт пожал плечами... но тут же застыл с поднятыми плечами, и его лицо озарилось догадкой. Подняв палец вверх, он предположил: — А что если это как-то связано с "двумя идентичными"? Ты всё-таки сама говорила, что Рюуби на кладбище двое и что это неслучайно. Клара поднесла руку к лицу и задумчиво хмыкнула. — Да и когда я решала шифр третьего терцета, последние буквы из слова vanish регулярно повторялись не отдельно, а исключительно рядом, как пара... — заметила она — и, подняв глаза на Лаэрта, спросила: — Думаешь, и тут не стоит "разлучать" идентичных и надо нажимать одновременно? Лаэрт пожал плечами. — Возможно, — просто ответил он — и, нахмурившись, словно от головной боли, положил ладонь на лоб. Клара также поморщилась: сладковатый запах, который она ощутила, когда они только-только пришли, как будто бы усилился... и даже начал переходить в категорию "приторный"... Клара с тяжёлым вздохом развернулась к панели и попыталась поступить так, как предложил Лаэрт. Струны, две ивы, ветви, висеть... v, a, n, i... Перед sh пальцы вдруг предательски задрожали, казалось, желая соскользнуть с нужных кнопок и сбить всю выстроенную систему. У Клары от волнения перехватило дыхание, а на спине выступил пот. А что, если она в последний момент ошибётся? А будет ли у неё ещё один шанс? А есть ли у неё шанс до сих пор? Не на разгадку — ох, этот запах всё-таки так мешает думать — а на то, чтобы спасти? "Спасти семью"... А пока она стояла, пошатываясь от разрывающих голову путаных мыслей, Лаэрт успел заметить её состояние — и как всегда вовремя пришёл на выручку. Дрожащую узкую ладонь подхватила надёжная широкая — и слегка сжала в ободряющем жесте. Лаэрт склонился к уху Клары. — Не волнуйся так. Ты всё делаешь правильно, — мягко заверил он. Глаза Клары широко распахнулись, и она на секунду застыла. Этот тон... она хорошо знала его: именно так говорил с ней Лаэрт, когда она в детстве была на грани из-за очередного требования Отца, будь то задание по чистописанию или какой-нибудь момент застольного этикета. Да, всё было ровно так же, как тогда: Лаэрт украдкой — нет, не подсказывал, как поступить, — говорил ей что-нибудь поддерживающее, убеждая, что она делает всё правильно, и вот так же ободряюще сжимал ей руку. От воспоминаний у Клары всё сжалось в груди. ...А в следующий миг она уверенно кивнула и, даже не потрудившись полноценно высвободить руку из хватки Лаэрта, решительно нажала судьбоносное "sh". После этого Клара и Лаэрт затаили дыхание и взволнованно уставились на панель. На пару секунд они буквально стали одним организмом: их сердцебиение синхронизировалось, замедлившись в такт сердцебиению второй "части", глаза зафиксировались на одной и той же точке, пальцы переплелились... Щелчок! Дверь приоткрылась! Клара и Лаэрт сперва даже не поверили своим глазам. Неужели действительно получилось? Неужели их усилия, интеллектуальные и физические труды... окупились? Однако сколько они ни смотрели, сколько ни опасались, что открывшаяся перед ними дверь окажется иллюзией и развеется, стоит им лишь моргнуть, — реальность лишь подтверждала их успех. Первой хохотнула Клара. Впрочем, хохотом этот странный смешок можно было назвать с натяжкой — скорее, этот звук напоминал причудливый сдавленный хрип. Но когда этот же хрип повторился, сомнений не осталось: это действительно был слегка нервный, но определённо победный смех... или тот, второй смешок издала вовсе не Клара, а Лаэрт? Сейчас, в их синхронизированном состоянии, сказать было совершенно невозможно: хоть их голоса мало походили друг на друга, смеялись они определённо в унисон. Всё ещё как единый организм... Однако и эйфории в какой-то момент должен был прийти конец. После очередного глубокого, хриплого вдоха из груди Клары вырвался не новый смешок, а протяжный, усталый выдох — и она выпрямилась, мигом успокоившись. Как ни странно, в тот же момент успокоился и Лаэрт — и лишь их до сих пор сцепленные руки напоминали теперь о том, что только что они были буквально единым целым... Не размыкая ладоней, Клара и Лаэрт переглянулись. Пара секунд зрительного контакта — и, не обменявшись ни словом, они уверенно перевели взгляды на дверь и наконец-то расцепили руки. По ту сторону их ждала полная неизвестность. И, возможно, философский камень — тот самый, ради которого в Лунной гавани пролилось столько крови...***
Хоть Лев и сказал, что хочет поговорить, начинать беседу он не спешил. Напротив, он сидел в прежней расслабленной позе, сложив руки на коленях, и смотрел на тётю мягким, как будто бы выжидающим и одновременно всепрощающим взглядом. Всё это выглядело довольно причудливо, но... В какой-то момент тишина, казавшаяся давящей, рядом с Львом начала ощущаться... умиротворённо? Да, пожалуй, умиротворённо. В окутанной белым полумраком гостиной, заполненной сыроватым воздухом, тянущимся из щели в приоткрытом окне, тётю и племянника буквально обволакивало комфортное, уютное молчание. Точно бы резко перестали существовать все тревоги, а за стенами этой комнаты не находилось столько трупов людей, которых эти двое называли семьёй... Цудзура бы многое отдала, чтобы этот миг длился вечно. К сожалению, такие мечты были невыполнимы, какую бы цену она ни заплатила. В какой-то момент гармонии суждено было нарушиться — и нарушил её не кто иной, как Лев. Внезапно глубоко вздохнув, он на секунду прикрыл глаза — а затем взглянул своим обычным мягким взглядом Цудзуре в лицо и, слегка наклонив голову вбок, заметил: — А ведь с тех пор, как мы с тобой беседовали тут же, в гостиной, кажется, и суток не прошло... Помнишь, тётя Цудзура, когда у тебя вчера перед ужином упал сахар? Губы Цудзуры дрогнули в подобии улыбки. — И правда... — произнесла она, отводя взгляд (смотреть в его доброе, светлое лицо ей сейчас было невыносимо). Чуть помолчав, она добавила: — Разве что сидели мы с противоположных сторон... Лев с грустной улыбкой кивнул. — Столько всего произошло с тех пор — кажется, прошла целая вечность... — прокомментировал он — и, помолчав, рассеянно заключил: — Слишком много произошло... Цудзура подняла на него робкий взгляд. Лев не смотрел на неё — его зрачки зафиксировались на одной точке где-то выше и левее её головы. Всё его выражение ясно говорило, что мыслями он сейчас не здесь, а где-то очень, очень далеко... Цудзуру внезапно резко охватила жалость к нему. Причём жалость как будто необоснованная — но всё же от одного взгляда на племянника у неё сжималось сердце, хотелось как-нибудь его поддержать, подарить ему тепло... которое он, вопреки всему, всю жизнь пытался дарить ей. Цудзура даже подняла было руку, чтобы протянуть к нему, но... Бой настенных часов спутал все её мысли и сбил намерения. Рука опустилась и безвольно повисла вдоль тела. Лев неожиданно усмехнулся. — А, нет, сутки всё-таки прошли — шесть вечера... — произнёс он, неопределённо подёрнув плечом. Цудзура рассеянно кивнула... и вдруг её пальцы сжались, а с губ против воли сорвалось пылкое: — Не стоит тебе тут сейчас здесь находиться, Лев-кун... Кстати, — продолжала она уже похожим на обычный тон, в ответ на его изумлённый взгляд отводя глаза, — где Клара-тян и Лаэрт-кун? Лев несколько секунд растерянно смотрел на неё, точно бы пытаясь понять, что она вообще у него спросила. Наконец, он моргнул, и на его губах появилась обычная улыбка, когда он убеждённо ответил: — Клара-тян в безопасном месте. Лаэрт... — он замялся, и Цудзура краем глаза заметила, как сжались его руки на коленях, — Лаэрт, надеюсь, тоже — надеюсь, он не станет совершать необдуманных поступков... не когда он с Кларой-тян... Цудзура растерянно моргнула и подняла на Льва глаза. Тот уже снова не смотрел на неё, сосредоточенно хмурясь. Цудзура некоторое время внимательно глядела ему в лицо — а затем, как бы сдаваясь, вымученно улыбнулась и призналась: — Никогда не могла до конца понять, о чём ты думаешь, Лев-кун. Но, — она прикрыла глаза, игнорируя улыбку Льва, так и говорящую: "Я часто такое слышу", — и также слабо улыбнулась, — я всегда была тебе благодарна за то, что в твоих мыслях всегда было место мне. Жалкой, ничтожной, ни на что не годной мне... Цудзура горько усмехнулась и медленно приподняла веки. Руки Льва дрогнули; дёрнулся и уголок его рта. Несколько секунд он молчал — а затем негромко, но убеждённо произнёс: — Ты несправедлива к себе, тётя Цудзура... ты вовсе не ничтожная и не ни на что не годная, а очень даже способная, умная и талантливая... Я имею в виду, — сбиваясь на торопливую речь продолжал он, когда она подняла лицо, демонстрируя ему недоверчивую улыбку, — ты просто невероятна в обращении с цифрами — складываешь и умножаешь такие огромные суммы в уме лучше всякого калькулятора, ни разу не сбившись... И осёкся, наткнувшись на её скептическую ухмылку. А Цудзура покачала головой и со вздохом заметила: — Лев-кун, мне правда приятно слышать твою похвалу, но надо смотреть правде в глаза: каким бы гением в одной области ты ни был, это не имеет никакого смысла, если ты всю жизнь находишься в тени кого-то по-настоящему безупречного. Если такой человек всегда рядом, то вас непременно сравнивают, и непременно не в твою пользу. Потому что, — она невесело усмехнулась, — какой толк в моих способностях к математике, если сестра тоже в ней очень даже хороша... а ещё знает поимённо всех персонажей родной и зарубежной литературы, может без проблем поддержать любой разговор, имеет деловую хватку, прекрасно танцует традиционные танцы и великолепно смотрится в юкате, удачлива, во всех отношениях обворожительна и просто... — Цудзура страдальчески вздохнула, — идеальна. И она это прекрасно знает и не забывает напомнить окружающим. Впрочем, — с очередной невесёлой усмешкой продолжала она после паузы, — уж ты-то понимаешь меня, Лев-кун. Лев слегка вздрогнул. Цудзура подняла на него глаза, полные сострадания и понимания. Он снова смотрел расфокусированным взглядом куда-то сквозь неё — и по его шевелящимся губам она ясно прочитала беззвучное: "Ты же не хочешь стать как это ничтожество, Лаэрт?" Цудзура не сдержала сочувственной улыбки. А в следующий миг Лев тряхнул головой и, одарив её серьёзным взглядом, неожиданно прямо спросил: — Дядя Такечи был первым, кто заставил тебя верить, что тебя можно ценить, верно? От подобной прямоты Цудзура вздрогнула всем телом и, прижав руки к груди, испуганно уставилась на Льва. На его лице не было и тени издёвки — лишь спокойная собранность и уверенность, точно он и без её ответа прекрасно осознавал свою правоту... и снова ничуть не осуждал её, такую жалкую и наивную идиотку, доверившуюся первому встречному. В сердце Цудзуры кольнуло. Сглотнув, она медленно кивнула — и, низко опустив голову и слегка покраснев, признала: — Это так... Такечи-сан... я... — Она отрывисто вдохнула, чувствуя, как к горлу подступают слёзы, и жалко улыбнулась. — Да, ты совершенно прав, Лев-кун: поначалу Такечи-сан и правда вёл себя так, словно я имею значение... словно я важна как я, а не как тень сестры, на фоне которой она блистает лишь ярче... Я была такой дурой, что поверила в его красивые слова, — её руки опустились, и она мрачно усмехнулась. — Всю жизнь мне твердили, что я ничтожество и ничего не стою, смотрели на меня, как на мусор, как на человека второго сорта... и вдруг появился он — прекрасный принц, который вёл себя со мной, как, ну, с личностью. Дарил цветы, говорил нежные слова, красиво ухаживал... вот я и рискнула поверить. В конце концов, — очередная горькая, но при этом несколько смущённая усмешка, — в такой клетке сложно не мечтать, что однажды на горизонте возникнет добрый и сильный мужчина и спасёт тебя из неё, верно? Лев, уже некоторое время глядящий в сторону, рассеянно кивнул. — Да, я тоже иногда о чём-то таком думал... — вырвалось у него — но уже в следующий миг, почувствовав удивлённый взгляд тёти, он покраснел и, помотав головой, смущённо поправился: — Т-то есть, я прекрасно понимаю твои чувства, тётя, д-да... о том, чтобы кто-нибудь протянул руку помощи, да-да... Цудзура ещё несколько секунд смотрела на него недоумённым взглядом. Однако в конце концов она лишь пожала плечами, решив оставить эту тему, и, помолчав, вдруг зло выпалила: — И всё-таки они были правы. Лев вздрогнул и непонимающе уставился на неё. — Кто?.. — наконец спросил он. — Отец и матушка, — без промедления ответила Цудзура. Видя, как Лев нахмурился, она жалко улыбнулась и объяснила: — Правы они были, говоря, что я ни на что не годна. Ты можешь сколько угодно считать, что я к себе несправедлива, Лев-кун, — с неожиданным достоинством продолжала она, прикрывая глаза, — но я действительно дура. Дура, что доверилась Такечи-сану — ему я нужна была лишь для родства с хорошей фамилией да как инкубатор, чтобы родить ему такое же чудовище, как он. Дура, что осталась здесь, в этой проклятой семье, где, по их словам, меня только и станут терпеть. Дура, что не сбежала при первой же возможности, как Юи... — Тётя Цудзура... — попытался было осторожно вклиниться в её монолог Лев — но Цудзура лишь покачала головой и со вздохом продолжала: — С самого начала я была неправа. Глядя на отношение окружающих, мне бы стоило понять: я никому не нужна. У слуг, которые ко мне неплохо относились, есть и своя не слишком-то лёгкая жизнь, да и не Юи меня, ничтожество, тянуть... В этом доме, — она низко опустила голову, и её пальцы до побеления сжались на брюках от разрывающей изнутри боли, — всегда был только один человек, которому было на меня не плевать и которому я нужна была не для того, чтобы вытирать об меня ноги, — но не полагаться же мне на!.. И вдруг оборвалась на полуслове и широко распахнула глаза от испуга: дав волю эмоциям, которые она так долго в себе сдерживала, она совершенно забыла, с кем разговаривает. И теперь, почти позволив вырваться жестоким словам, она пришла в ужас: не этого, вовсе не этого она хотела! Не ранить его... Несколько секунд Цудзура сидела, вся вспотев и боясь пошевелиться. От ужаса собственное тело отказывалось ей повиноваться, а дыхание буквально перехватило. В какой-то момент ей даже захотелось умереть прямо на этом месте, лишь бы не видеть реакцию, лишь бы не узнать, что... — Тётя Цудзура. Спокойный, ровный тон Льва вырвал её из оцепенения — и Цудзура, чувствуя странное доверие к этому человеку, боязливо подняла увлажнившиеся глаза. Лев же... Лев улыбался ей как всегда мягкой улыбкой. Поймав её взгляд, Лев склонил голову набок и заговорил: — Я прекрасно понимаю, что ты хотела сказать, тётя Цудзура: даже в самой отчаянной и жалкой ситуации, никто, абсолютно никто с хоть каплей гордости не захочет полагаться на кого-то в ещё более жалком положении, чем он сам. А мы, — он неожиданно приподнялся с кресла и, потянувшись через стол, накрыл ладонь тёти своей и с улыбкой заключил: — оба знаем, что "ничтожная", — он презрительно хмыкнул, показывая, насколько согласен с этим определением, — но родная дочь намного желаннее в семье, чем бельмо на глазу в виде внебрачного сына-неудачника. Когда он говорил о самом себе такие жестокие слова таким ровным тоном, ничуть не изменившись в лице, у Цудзуры сжималось сердце. Однако все робкие попытки возразить застревали у неё в горле, стоило ей только встретиться с его взглядом — спокойным, серьёзным взглядом серо-голубых глаз, полным искреннего сочувствия к ней. В конце концов Цудзура только и могла, что стыдливо опустить голову, не соглашаясь с его словами, но и не споря. После этого Лев ещё несколько секунд пытливо всматривался ей в лицо, точно желая убедиться, что совершенно отбил у неё желание возражать. Наконец, он коротко кивнул — и, отпустив её руку, медленно выпрямился. Теперь, стоя в полный рост, Лев буквально купался в льющемся из окна тусклом, еле-еле пробивающемся сквозь туман вечернем свете — и его тонкая, но высокая фигура показалась Цудзуре неожиданно угрожающей. Вроде бы это был всё тот же Мизунохара Лев, её родной племянник, — юноша с добрым сердцем и мягким характером... но что-то в нём всё же было теперь иначе. Что-то едва уловимое, что-то неясное... Впрочем, мало что можно было сказать, глядя на одни только его колени. Вот почему в конце концов Цудзура, охваченная волнением и одновременно пугающим любопытством, всё-таки отважилась поднять глаза на Льва... и тут же обомлела, встретившись с его взглядом. Нет, он был вовсе не злой, он был по-прежнему спокойный, но... Одного взгляда в эти полные уверенности серо-голубые глаза хватало, чтобы понять: Лев всё знает. Знает, и... всё ещё не осуждает. Этого-то Цудзура вынести и не могла: мигом всё поняв, она побледнела и оцепенела — а её ладони вспотели так сильно, как не потели даже в самые "ответственные" моменты этих двух дней. Ни тогда, когда она... ни потом, когда... ни даже тогда, когда... Лев же, спокойный и уверенный Лев, казалось, в мгновение ока легко прочитал все её мысли по её лицу. На его губах появилась мягкая, сочувственная улыбка — и он, слегка пошатнувшись и нелепо взмахнув рукой, неторопливо направился к углу столика. Похолодевшая Цудзура следила за каждым его шагом, не дыша и двигая одними лишь глазами. Лев же, обогнув столик, подошёл к её дивану и, остановившись совсем рядом, заложил руки за спину и всё с той же улыбкой заговорил: — Позволь задать тебе всего один вопрос, тётя Цудзура. И, не успела она и рта раскрыть, неожиданно подался вперёд — и вот уже Лев склонился прямо к ней, его руки упираются в спинку дивана по обе стороны от её плеч, его лицо совсем-совсем близко, буквально в паре сантиметров, он больше не улыбается, глаза смотрят прямо в глаза — и с губ срывается тот самый вопрос, которого она с самого его появления в этой комнате боялась. — Это ведь ты убила своих мужа, сына и сестру? Вопрос просвистел ей в неплотно прикрытые губы, как лезвие гильотины, — Цудзура практически ощутила, как металл перерезает её шею, словно масло, а голова отлетает в специально подготовленную для неё корзину. Однако в реальности её голова была на своём родном месте на плечах, а сама она оказалась загнана в угол на диване в гостиной дома в Лунной гавани. А напротив в полумраке туманного вечера как никогда ярко горели два серо-голубых глаза — глаза, в которых не было и капли осуждения, но которые точно знали правду, даже если она не хотела её подтверждать... Таким глазам при всём желании невозможно было солгать — и потому Цудзура, уже ни о чём не думая, произнесла всего одно слово. — Да.***
Дверь открылась со скрипом, и перед глазами Клары и Лаэрта предстал новый спуск — узкий коридор с крутой лестницей вниз. Клара сглотнула и, игнорируя попытки Лаэрта пройти вперёд, проскользнула внутрь первой. Лаэрт не оставил её действия без ворчливого комментария — зато Клара, закатив глаза, оставила его без ответа. — ...А всё-таки я была права про важность идентичных, — заявила она спустя пару шагов — и, бросив быстрый взгляд на брата через плечо, добавила: — Коппелиус даже в загадке не захотел их разлучать. Лаэрт хмыкнул. — Или же он воспринимал этих двух Рюуби как одного человека, — парировал он, раскрывая дверь пошире и наконец-то заходя в коридор. Клара его снова проигнорировала. — Но мне вот что интересно, — продолжала она, делая следующий шаг вниз. — Элизабет-сан — а судя по всему, больше тут некому — Элизабет-сан по какой-то причине оставила букеты на почти всех могилах, связанных со стихотворением с гобелена... но при этом уделила внимание лишь одному из Рюуби. Да ещё и возложила ирисы, любимые цветы адресата Коппелиуса... Какой логикой она руководствовалась, хотела бы я знать? Лаэрт, нахмурившийся при одном упоминании Элизабет, неопределённо повёл плечом. — Понятия не имею, — небрежно бросил он. Клара снова с интересом взглянула на него через плечо. — А я-то думала, вы довольно близки... — заметила она. От этого заявления Лаэрт даже остановился и одарил Клару скептическим взглядом. А в следующий миг он невесело рассмеялся. — Мы? С Лави-тян? Тебе показалось, — отрезал он. И махнул рукой, всем своим видом показывая, что больше не желает обсуждать эту тему. Клара одарила его внимательным взглядом, но напирать не стала. Дальнейший короткий путь прошёл в тишине. Спустя примерно десяток крутых ступенек Клара с Лаэртом оказались перед ещё одной дверью. Конечно же, снова запертой. Подёргав ручку и убедившись, что впускать в лабораторию её так легко не собираются, Клара не сдержала громкого разочарованного цоканья — разочарованного, но не то чтобы удивлённого. Лаэрт на её недовольство тяжело вздохнул — и, помотав рукой перед лицом, разгоняя лишь усилившийся приторный запах, заметил: — Ну знаешь ли, древние секреты тебе в открытом доступе никто оставлять не будет... К тому же, — солидно продолжал он в ответ на хмурый взгляд Клары, выпрямляясь и подсвечивая телефоном дверь, — у нас ещё остался один неохваченный терцет. С этими словами он кивнул на дверь — вернее, на очередную металлическую пластину на ней. Клара также перевела на неё взгляд и убедилась: перед ней была очередная загадка, причём явно связанная с картой подземелий и гробом. Прямоугольное пространство почти в половину двери было полностью заполнено мелкими кругами-кнопками с различными алхимическими символами, причём не только теми, которые Кларе были знакомы, но и совершенно новыми тоже. Последние, впрочем, интересовали Клару мало — учитывая предыдущий опыт, ей явно надо было сосредоточиться на знаках стихий, философского камня и эфира. Лаэрт пришёл к тем же выводам. Приблизив телефон к глазам и болезненно щурясь, он принялся что-то искать среди медиа — очевидно, фото крышки гроба. Клара тем временем решила сосредоточиться на пластине — благо, свет фонарика был по-прежнему направлен на неё. Впрочем, учитывая расстояние, некоторые символы всё-таки слишком сильно походили друг на друга, например, такой важный в их деле огонь и воздух. Клара сердито замычала и принялась искать глазами расположенные рядом друг с другом философский камень и эфир... хоть и не была до конца уверена, какой из этих двух символов что значит. Да ещё и голова заболела, пока она глаза напрягала, пытаясь что-то рассмотреть... Лаэрт пришёл ей на выручку к тому моменту, когда она уже успела осознать одну вещь: комбинация нужных символов встречалась на пластине гораздо больше одного раза. — Значит, — пробормотала она, — надо сделать так, чтобы слева обязательно был огонь... И... вверху тоже, наверное? Как на щите... или нет... Клара положила ладонь на лоб: мысли как-то путались. Лаэрт хмыкнул. — Скорее всего, нужно совпадение и с щитом, и с гробом в целом — так что не зря я его сфоткал! — заявил он — и, поморщившись, снова демонстративно помахал рукой перед лицом и заметил: — И всё-таки мерзкий тут запах... Клара, которой в какой-то момент резко стало сложно удерживать мысли в голове, рассеянно и немного запоздало кивнула. — А-ага... — подтвердила она заплетающимся языком. — Приторный такой... и без того голова кругом после всех... всего... В попытке немного собраться, она мотнула головой, но добилась лишь того, что к горлу подкатила тошнота. Да ещё и координацию окончательно себе нарушила — аж пошатнулась и едва не упала. Поймавший её Лаэрт одарил её задумчивым взглядом... и вдруг резко побледнел, а на его лице настолько ярко отразился ужас, что Клара разглядела его даже в слепой зоне фонарика. В следующий миг он стал беспокойно озираться... и неожиданно начал снимать с себя пиджак. На вопросительный взгляд Клары Лаэрт нервно воскликнул: — Клара, живо прикрой чем-нибудь лицо и рот и постарайся не вдыхать слишком часто: походу эта дрянь в воздухе ядовитая! Клара широко распахнула глаза — а в следующий миг, хоть и охваченная ужасом, быстро перекинула спинку своего пиджака через голову и сделала так, как велел Лаэрт. Не успела она полноценно выпутаться из собственных волос и прийти в себя, как ощутила, как её подхватывают сильные руки — и мгновение спустя уже уносят прочь от двери. Клара настолько растерялась, что только и вымолвила: — А, а дверь?.. — К чёрту дверь — эта хрень явно оттуда идёт! — нетерпеливо выпалил Лаэрт, плечом толкая дверь в коридор. Из-за пиджака его голос звучал приглушённо. К этому моменту Клара наконец-то кое-как откинула волосы с глаз и взглянула на брата. Тот, держа её на руках и прижимая пиджак к нижней части лица плечом, суетливо вертелся (Клару от этого сильнее начало мутить) в попытках решить, куда бежать. Проследив взглядом бешеный пляс луча фонарика, скачущего в его руке, держащей её под коленями, Клара свободной левой рукой указала на коридор справа и из последних сил воскликнула: — Давай туда — выход в котельную ближе! И тут же уронила ладонь на живот: сознание, которое она удерживала с таким трудом, начинало ускользать от неё. Заметив её состояние, Лаэрт одарил её полным ужаса взглядом — и, тряхнув в своих руках (видимо, в надежде не дать ей забыться), без колебаний бросился в указанном направлении. Клара же, которой от тряски стало лишь хуже, опустила веки, прикрывая измученные глаза, и прижалась виском к его плечу. Теперь её жизнь была только в руках Лаэрта.