Впитавшийся дым.

У Даби были плохие привычки, много, но не то что бы они его беспокоили, скорее они волновали тех немногочисленных других, которые его окружали. Он невероятно много курил. Так часто вбирал в легкие едкий дым, что кажется не только его неизменный черный плащ, прямо как у героя, которым он не был, пропах дымом, но и сами органы, едва работающие в последнее время от нагрузки на них. Постоянство в одежде было особенностью Даби, такое же постоянство было и в выборе сигарет. Идиотское название «Lucky strike», которое он иронично произносил чаще чем любые другие слова, на пачке сигарет напоминало о том «счастливом ударе», который он получил, когда впервые попробовал курить. Отец врезал так, что ещё чуть чуть и на дверном проеме, куда влетел, тогда пятнадцатилетний, парень, остались бы следы от рассеченной брови. С того инцидента много времени прошло, примерно лет десять, он честно не помнит год, время. Помнит глаза брата, который просил не оставлять, но Даби ушел, потому что его ломали, хрустящие кости были мелодией их квартиры, а страх в воздухе витал чаще, чем аромат выпечки. Когда Даби ушел, казалось, что там всем стало легче. Курил Даби назло отцу, а уйдя из дома в шестнадцать курил по привычке, которую при большом желании бы не остановил. У Кейго тоже есть вредная привычка, но он её такой не считает, парень собирает всё поломанное, ничего не выкидывает и как ворона хранит всё, даже старые поломанные наушники лежат в отдельной коробочке в нижнем ящике стола. Коллекция. «Что-то сломанное всегда можно починить»—говорит юноша, но он никогда не чинил ничего из того, что валялось в квартире. Даже когда у него сломался кран на кухне, или кофеварка, хотя он ей почти не пользовался, вместо него это починили его приятели, навещающие «птичку, собирающую барахло». Пожалуй, Кейго только зашивал вещи и заклеивал книги, намеренно брал их в библиотеке и дома скотчем подклеивал края, чистил строчки от нелепых заметок и иногда сшивал страницы, научился единожды и освоил такой странный навык. Ему хотелось чинить, но никак не доходили руки, но это все равно был не повод выбрасывать что-то непригодное. Его не выбросили, а подобрали, брошенного ребенка, который был потерян. Кейго починили и дали стимул жить: заботиться о других. Поэтому он подрабатывал репетитором по литературе, биологии и химии, странный набор и странный учитель, всё как любят закрытые в себе дети, но не их родители, хотя если был результат, то никто и не был против. И Кейго был тем немногим, кто общался с Даби и переживал за него, такого отрешенного и натянуто веселого. Можно было назвать их друзьями? Возможно, хотя у Даби, как он сам сказал, не было друзей и никогда не будет, потому что он слишком противный и не хочет портить жизнь другим, в конце тогда он засмеялся, обнажая зубы, но Таками увидел в этом горечь, которая почти чувствовалась на языке. На языке чувствовался отвратительный привкус сигарет, когда юноша со светлыми волосами встречался с Даби, потому что от него несло за километр едким ароматом его одиночества. Кейго ненавидел запах дыма и больше всего не терпел сам дым, который Даби выдыхал ему в лицо, обзывая неженкой. Чем чаще они встречались, тем реже он повторял шутку, вскоре просто перестав дышать в сторону парня. Было в этом своё признание и если друзей у Даби не было, то точно был Кейго, носящий с собой жвачку со сладкой мятой, вечно бурчащий что ему не нравится запах табака и «не кури пожалуйста рядом со мной». Он как-то молча понимал Даби, научился видеть в его привычках его самого, настоящего и без ироничных высказываний в адрес, наверно, всего, что его окружало. О дне Даби можно было судить по тому что он курил и это Кейго выяснил часто таскаясь с ним «по делам», потому что Даби было скучно, хотя на самом деле он просто не хотел оставаться один. Если брюнет курил из пачки, значит всё катится к чертям, значит сил нет даже закрутить табак в бумагу; если в тонких бледных губах зажата самокрутка, то день его прошел немного лучше, без слишком сильных потрясений, спать он будет немного спокойнее, проснувшись всего лишь раз. Самокрутки Даби курил редко. Таками изучил его привычку и не разговаривал с парнем, пока он вытягивал третью сигарету, всё никак не пропитываясь никотином, после третьей он все же прерывал его коротким «Дабс» и тот понимал, убирая трясущимися руками в пачку уже новую, четвертую сигарету. Ненавидя запах дыма и табака всем своим существом, он не осуждал парня, потому что приблизительно знал почему тот глушит себя этой дрянью. Приблизительно, потому что Даби никогда о прошлом прямо не говорил, пару раз обмолвился, что у него есть шрамы, которые оставил любящий отец. Но Таками их никогда не видел, не спрашивал, считая, что расскажет ему, если будет готов. Чуть позже, наверно, спустя все стадии принятия, Кейго решил пересилить себя, потому что сам уже пропитывался дымом, и сделать для брюнета самокрутку, считая, что хоть как-то заставит его улыбнуться нормально, без оскала или, сквозящей в глазах, иронии. Неумело, смотря какой табак лучше, какая бумага, как закручивать, Кейго сделал три. Руки, пропахшие горечью, он отмывал душистым мылом, но запах всё ещё оставался, Даби, наверно, одним своим присутствием пропитал всего Кейго своим терпким ароматом. Мерзко не было. Было одиноко. Отдав приятелю три, сложённые в какую-то коробочку, самокрутки, Таками увидел эмоции парня: удивление, снисходительная улыбка, которая оказывается была в арсенале Даби, и почувствовал его руку на своей голове. Его потрепали по макушке с коротким «спасибо». Теперь он точно пропах дымом. При Кейго самокрутки не курились. —Неужели я так плохо закрутил эту гадость, что ты даже их не куришь? —Кейго внимательно смотрит на парня, прислонившись к стене склада. —Они слишком сильно воняют, не хочу чтоб твой носик пострадал, птичка.—Даби сейчас разрушил какую-то крупицу своего образа или наоборот уплотнил её. Кейго не понял правда это или нет, но если слова парня, пропитанные как всегда желчью, были честными, то у Таками все же сложится мнение о них, как о друзьях. Друзья с плохими привычками. Друзья, где один был разбит и собран, а другой уничтожен до пепла, сломлен. Кейго не выкидывал сломанное, поэтому и не выкинул Даби, когда тот пришел к нему под утро, кажется, сильно пьяный и трясущийся. Блондин не помнит когда дал ему свой адрес и не помнит когда Даби хоть что-то говорил о внезапном приходе. В дверях его сразу встречает запах спирта, дешевого, потому что деньги парень тратит на сигареты, еду и квартиру, даже на проезд не оставляет, передвигаясь пешком. Но почему-то Таками совсем не морщится, подхватывая брюнета под локоть, заводит внутрь, хочет помочь снять обувь, но тот сам прекрасно справляется, выскальзывая из черного потертого плаща и кроссовок, которые в отличном состоянии, потому что парень как-то слишком их ценит. Светловолосый уже думает, что уложит его на диван, расстеленный, теплый, потому что Даби разбудил Кейго, а сам ляжет на пол, чтобы не смущать друга на тесной площади. Но Даби решает за него, со стоном прижимается к стене и сползает вниз, матерясь, когда больно соприкасается с полом. —Дабс, вставай, пошли спать.—Кейго пытается уговорить его, но приятель стучит по месту рядом с собой и тому ничего не остается как сесть. —Знаешь почему я ничего тебе не рассказывал? —интригующее начало и блондин всецело отдает внимание Даби—Потому что те, кому я говорил реагировали «оу», и если бы твоя реакция была б такой, то сжег бы тебя нахер прямо в твоей квартире. Здесь стоило бы усмехнуться, чтобы не создать напряжение, но брюнет молчал, не кривил улыбку, а только пьяно смотрел вперед, там не было окна, только стол и выключенная лампа, стоящая на стопке книг. —У меня все тело в шрамах, отец так пытался сделать из меня мужчину, наверно.—Таками услужливо забирает бутылку из пьяных рук.—Хочу забыть всё это, не просыпаться ночью от кошмаров, да я уже с параличами на ты, мне всего-то двадцать три, а такое чувство, что жизнь вместе с отцом отделала меня на лет сорок вперед. Кейго, я устал, хочу сдохнуть. —Тогда ты выбрал не лучший путь, травя себя сигаретами ты годам к сорока подохнешь.—Даби и не надеялся на поддержку, он просто не хотел снова быть один. —А знаешь, я понимал, что у тебя все хреново, ты и выглядишь как мумия, честно говоря, но мне на твои шрамы плевать, точнее не плевать на их историю, а вот на то как выглядишь вообще до звезды, понял? Просто блондин заметил ещё давно, что плащ с высоким воротом парень не снимает потому что прячет шею, водолазки неотъемлемая часть гардероба и даже сейчас он в ней, несмотря на то, что на улице тепло, Кейго не хотел говорить ему «расслабься», потому что тогда, действительно зная привычки Даби, он напрягся бы ещё сильнее, встав в оборонительную позу. —Понял.—он не будет говорить что ему стало свободнее. —Тебе одиноко? —взгляд падает на бутылку и Кейго думает, что даже если он ослепнет, то Даби, с его взъерошенными волосами, в качестве последнего воспоминания не такая уж и плохая вещь. —Сильно, но пока ты со мной, даже просто где-то неподалеку, то уже не так хреново.—Таками давится спиртом, или что это вообще, и, видимо, Даби думает, что он смеется—Да я знаю что звучит отвратительно, заткнись. —Мне тоже.—теперь и он смотрит вперед—Тоже проще, если ты рядом. Даби не отвечает и Кейго думает, что тот уснул в такой важный момент их разговора, но повернувшись натыкается на подсвеченные глаза брюнета, на мгновение теряясь в пьяных зрачках. Взгляд у того не холодный, а заинтересованный, устрашающе напуганный и это странно. —Не говори, что я важен тебе, пожалуйста, это больно.—хочется ударить по бестолковой голове брюнета, но Кейго вообще не поднимет на него руку. —Не буду.—Кейго встает, слегка убитый видом брюнета, и протягивает ему руку.—Я лягу на пол. Даби замирает, отшатываясь. —Я воняю спиртом и дымом, не полезу так к тебе в кровать, ты же потом меня не простишь.—он прав в какой-то степени. —Тогда вали в душ. Пока вода шумит в ванной, Кейго расстилает себе футон, традиционно припрятанный в шкафу на случай слишком внезапных гостей. Юноша хотел бы не врать себе, но все же не может принять то, что, сидя так близко к брюнету, он почувствовал его парфюм вперемешку с привычным табаком и даже не поморщился, а в голове не промелькнула мысль, что противно, только почти шепчущее «обними его». Было до одури ванильно, за такое Даби ему точно бы врезал. Но Кейго ему врезать бы не смог и не хотел, поэтому когда Даби днём, все ещё сонный, подскакивает и начинает задыхаться, бегая глазами по комнате ища спасение, хоть какую-то ниточку, вытягивающую из кошмара, блондин обнимает его, прижимая к себе плотно от испуга за, пожалуй уже, друга. И он держит пока парень в руках не начинает повторять за ним вдохи и выдохи, а потом не произносит простое предложение. В тот момент блондин обжигается об его кожу и царапается о шрамы, конечно, не видимо, но ощутимо, повреждая не кожу, а что-то внутри, от стянутых больших порезов и ожогов. Даби лег спать в белье, не помня почти ничего, но уже не закрывая себя одеждой, придвинулся к Кейго снова, благодаря и посапывая, снова проваливаясь в сон. На руках парня тепло и безопасно. Проснувшись, Даби ненавидит себя за эту слабость. Он в целом ненавидит себя. Не только потому что сейчас жмется ближе к чужой гладкой груди, обнажая собственные шрамы, кажущиеся ему позорными, но то как Кейго заботливо гладит его по, израненному детством, плечу, совершенно не стесняясь, заставляет парня расслабиться и забыть о том, как он уродлив. И уродливым он тоже не был, блондин легко, пожалуй только это было легко, признался себе, что Даби красив даже с шрамами на подбородке, с ожогом на тыльной стороне ладони, оставленным сигаретой, наверняка это грустная история. Кейго готов слушать все истории с горчащим послевкусием отчаяния, даже не сорвавшись на вдох, не желая прервать брюнета. И он искренне, даже наверно, болезненно честно, желал быть спасательным пледом, крепким плечом и теплым телом, которое отогревало бы заледеневшего Даби. После ночного диалога никто ничего не говорит, но понимая, что все это остается у них в памяти. И обоим на это плевать, потому что они не врали ни секунды, но также оба боятся повторить это всё не оправдываясь алкоголем, потому что два раза обжигаться больно, разбивать то, что так хочешь починить—отвратительно. В целом, Даби был не единственным кого надо было спасать. Просто Кейго ощущал и вел себя немного иначе, он также был отравлен внутри, а на языке иногда появлялся привкус пустоты, он как будто добавлял в свои неумелые блюда приправу, которой сам себя и отравлял. Он не совсем понимал своё желание помочь, не понимал почему хочется ощущать Даби под боком и зачем ему постоянно проверять телефон, надеясь, что брюнет уже прочитал пять его сообщений, где парень снова ругается на что-то под окнами. Его сообщения никогда не оставались без ответа. Даби мог быть занят очередной подработкой, загнать себя до обморока, бегая по тем самым «делам», говорить о которых он не будет никому, даже Кейго, хоть и доверял ему, не доверяя себе, тот, таскаясь с ним, всегда был на стреме. Даби так было спокойнее, но случись что он бы никогда не впутал в это светловолосого, взяв на себя ответственность. Чем чаще Даби заходил к Таками, тем больше чувствовал себя в безопасности, он не курил перед тем как придти к парню, обрабатывал руки и жевал жвачку, натягивал другую водолазку, которая пахла не так едко и шагал к нему, иногда покупая еду, потому что готовил Кейго только себе, говоря, что если Даби отравится и умрет в его квартире, то он не сможет жить с этим. Обычно парень приходит и улыбается, но стоит снять плащ и сесть на диван, он беспомощно ложится на плечо друга. Они обсуждают самое разное, начиная от надоедливых старушек, которые почему-то выглядят счастливее, хотя парни догадываются, что дыхание смерти просто щекочет им бока, заканчивая теорией первичности духа, а не материи. И темы никогда не заканчиваются, всегда находится новая, неизведанная тропа, поэтому они редко молчат. А если и замолкают, то тишина не кажется им неуютной, воздух в комнате в такие моменты пропитывается пониманием, необходимым. У Даби сигареты заканчиваются медленнее, пачки хватает на полтора дня. И он все чаще приносит Кейго продукты, напивается у него и сопит ему в шею, позволяя трогать шрамы и чувствуя себя в самом уютном и безопасном месте на планете. Это чувство было таким забытым, непривычным, что он все ещё просыпался от кошмаров, в которых часто видел ненавистный огонь, которого боялся и отца, смеющегося, ещё был плачущий брат, просящий вернуться, это давило больше всего, но когда спросонья в ужасе брюнет находил руку Кейго, он сам залезал под неё хватаясь как за спасательный круг. Даби чувствовал себя жалким, но его это тревожило чуть меньше. В следующий раз, когда брюнет приходит без уже привычного предупреждения, он кажется более трезвым, чем в тот раз месяц назад. Но его состояние почему-то чувствуется напряжением, колким и болезненным, жалящим прямо в уязвимые места, совсем не как в прошлый раз. Он кажется более разбитым чем раньше, будто вот-вот и вся его оболочка разойдется по швам, выпуская прожженные внутренности наружу. Кейго без слов его понимает, впуская в квартиру и не ставит чайник, который хорошо бы хоть раз нормально почистить, чтобы не отравиться, достает воду и протягивает Даби, тот берет бутылку слишком отрешенно и крышку откручивает не с первого раза. Молчание не нарушается даже надоедливым жужжанием холодильника, а фоновый шум от ноутбука вообще не заметен. Блондин поглощен растрескавшимся Даби у которого заметны покраснения у краешек глаз, губы стали чуть краснее, наверно, он их кусал, что кровь прилила. Кейго чувствует и молчит, вытягивая руки на столе вперед, ладонями вверх, приглашает, но не настаивает. И Даби послушно берет его за руки, разрежая чужие пальцы своими, нервно подрагивающими. Он хранил в памяти все моменты с Кейго, не желая ничего забывать, поэтому и чувствовал себя с ним спокойно, потому что как минимум понимал, что тот знает его лучше, чем сам Даби, а то, что блондин провел с ним множество отвратительных дней было также понятно. Темноволосый молча подошел к парню и упал на колени, как преданный пес заглянул в глаза и расплакался, укладывая голову на ноги блондина. Таким он ещё не был. —Я встретил отца.—заключение не требующее дальнейшего пояснения. Кейго, если честно, впервые захотел убить человека, разрезать тело на куски и захоронить где-то у дома, чтобы проходя плевать на могилу, сделанную простой кучей мусора, хотя тот уже и так не должен был существовать, по крайней мере в жизни Даби. —Он сказал, что я умер для них. Я и правда мертвый, Кейго. —успокаивающие поглаживания по голове не дают ничего и блондин, ударяясь о стул копчиком, стекает вниз к Даби, обхватывая подрагивающие плечи. —Мы тебя воскресим, потому что ты не один. Позволь мне быть здесь. Быть где? Вопрос логичный для Даби, но спустя пару всхлипов понимает, что быть рядом, впутанным в его руки так же, как и он сейчас в его. Кейго всегда почти умолял его восстанавливаться, не в саморазрушении находить недостающее, а в анализе и действиях не деструктивных. Молил взглядом и терпением, нося с собой жвачку и обнимая Даби, несмотря на то что тот был как табак даже наощупь. Кейго сломанное не чинил никогда, отправляя всё в ящик или коробку, но теперь, самое сложное устройство, заброшенное ещё в пятнадцать лет, требует ремонта. Даби будет первым и последним, кого Кейго обязательно починит и о ком не будет забывать.