***
...Такой же безотчётный страх охватил всё тело, когда ему стало резко недоставать воздуха. Пальцы на горле были твёрдыми и сильными и сжимались стремительно, не позволяя даже на секунду приготовиться к последствиям. В качающемся перед глазами тумане Володя видел такое же лицо, как недавно на фото, только не бесстрастное, паспортное, а перекошенное от злости и ещё каких-то сильных чувств. За оставшуюся крупинку времени, которую обеспечивал микрокуб воздуха в лёгких, он успел представить себе всё, что с ним будет дальше, и ужаснулся ещё больше. Внезапно что-то изменилось, весь мир сотрясся от верха до низа. А через нос и открытый рот ринулся мощный поток. Сладкий, желанный — такой, что от счастья помутилось в голове. Володя лежал на траве, вздыхая хрипло, как при коклюше, и неосознанно стараясь сделать каждый вдох длиннее предыдущего, чтобы захватить воздуха ещё больше и напиться им, наконец! По мере того, как мозг утолял эту первобытную жажду, зрение становилось чётче и начинало фокусироваться сквозь линзы очков. Слух обострялся тоже, медленно, будто после контузии. Различая сперва гул, а после и отдельные слова: — ...вот зачем ты их убивал. Ну, что? Как теперь чувствуешь себя? Григорьев-младший поморгал, поправил съехавшую с уха дужку и перевёл взгляд на источник звука. Похоже, воздух теперь требовался самому маньяку. Совсем рядом Егоров скорчился на земле под деревом, поджав колени к груди, хрипел и разевал рот, как рыба. Его одутловатая рожа была разбита, из ноздрей и уголка рта сочилась кровь. Не иначе, Меглин успел хорошо его отделать, расквасить нос, выбить парочку зубов... И, судя по всему, садануть в солнечное сплетение или куда-то ещё так, что маньяк теперь не скоро решился бы вздохнуть. — А, — сочувственно протянул бородатый местник. — Дышать нечем? Понимаю. Ну, они все тоже... не могли. С этими словами он кивнул на пострадавшего. Тот не успел зажмуриться и увидел, что его спаситель был весел и возбуждён. От того мрачного и молчаливого водителя, что вёз его на смерть, осталась одна оболочка. Теперь Меглин улыбался, словно занимался бог весть каким увлекательнейшим занятием, в темноте глаза горели ярко и жутко. — Оклемался? — спросил он. — Ну, давай. Дыши. Дыши, дыши... Видишь, он — не может. В подтверждение Григорьев-младший услышал тот же протяжный хрип, что всего пару минут назад издавал он сам. Это хрипел Егоров. Какие-то силы вернулись, захотелось сесть и разобраться в происходящем. Вдруг послышался негромкий металлический щелчок. Когда он поднял голову, то прямо перед собой увидел раскрытый перочинный нож на протянутой ладони. И недоумённо уставился на Меглина. — Ну, ты же хотел кого-то убить? — напомнил тот. — Почувствовать, каково это, а? Вперёд. Володя воззрился на него в ужасе и ничего не ответил. Но зловещий сотрудник папиной конторы, видимо, рассудил по-своему. — Смотри, как это делается! — задорно объявил он. Ловко прокрутил нож в ладони так, что острие оказалось сверху. Сжал пальцы. После — сделал несколько широких шагов к маньяку. Здоровый Егоров при его приближении вместо крика испустил хриплый стон и попытался отползти. Но Меглин легко его настиг — как кролика или, там, курицу. Наступил ботинком на растопыренные пальцы. Володя скривился от придушенного вопля и едва подавил в себе порыв отвернуться А Меглин шагнул в сторону, вытащил совершенно обалдевшего маньяка под мышки вверх, потом отбросил от себя на бок. Подступил ближе, нагнулся и вогнал нож ему куда-то под рёбра, по самую рукоять. Провернул вокруг оси. И так же молниеносно выдернул. Володя схватился за голову. Творившееся на его глазах сумасшествие напоминало ночной кошмарный сон. Одно дело — видеть, как убивают людей в кино, даже наблюдать, как с ног валится отравленный физрук. И совсем другое — вот так. Некрасиво, пугающе буквально, ужасно, просто отвратительно! Избитый Егоров хрипел и давился воздухом, его грудь высоко вздымалась как мехи. В свете автомобильных фар тёмная, вытекающая из раны кровь пузырилась, блестела и переливалась, будто грани драгоценного камня. Вроде того маленького рубина, что покойная мама носила в кулоне... В этом ступоре он почти не услышал приближения тяжёлых шагов. — Гемопневмоторакс, — спокойно пояснил Меглин, поигрывая окровавленным ножом. — Ты вот в медицинский собрался. Знаешь, что это такое? Володя молчал, глядя на него снизу вверх с таким же оторопелым ужасом, что и раненый маньяк. — Лёгкое сдувается как шарик, — продолжал Меглин. — Умрёт через час, когда крови больше потеряет. Или задохнётся. Выбор невелик. Тогда Григорьев-младший пролепетал: — Я д-думал, от такого сейчас не умирают. В смысле, — поспешно поправился он. — Врачи спасают, и... — Правильно, — безлюдная округа будто сотряслась от раскатов зловещего хохота. — Так кто ж его здесь найдёт-то, а? На то, чтобы оценить услышанное и представить себе дальнейшую картину, хватило доли секунды. — Так что... мы его так... оставим? — ужаснулся Володя. — Здесь? Меглин наградил его снисходительной усмешкой и окровавленными руками протянул липкий окровавленный нож. Сказал: — Решай. Генеральский сын задрожал. То, что ему предлагал этот псих, было невероятно и немыслимо. Что значит "решай"? Жить ему или умереть? Нет, не так. Умереть ли ему сразу или через час, в этом вечном мучительном недостатке кислорода и в характерном для таких состояний ужасе смерти? Да, он убил десятерых подростков, надругался над ними и искромсал их тела. Он передавил ему, Володе, горло и собирался сделать с ним эти же кошмарные вещи, по списку. Но всё-таки он — человек. Он не заслуживал такого ухода из жизни. Никто не заслуживал. Наконец, на глубоком вдохе, Григорьев-младший решился, взял нож. Краем глаза отметил, с каким напряжённым вниманием сыщик наблюдал за его реакцией. Насмерть перепуганный педофил только булькал, но ни вдохнуть, ни чего-то сказать не мог. Меглин абсолютно спокойно и бесстрастно перевернул его, как некое учебное пособие. После — вытащил вверх, усадил спиной к дереву и окровавленным пальцем прижал артерию, что билась как живая змейка: — Вот сюда. Володя задохнулся. Что делать и делать ли вообще? Оставишь — умрёт в мучениях. Подчинишься — станешь убийцей. Не так, как случилось с физруком, а уже по-настоящему. И тогда на руках совершенно точно будет кровь. Тёплая и липкая, чужая кровь. Он с опаской покосился на Меглина и понял, что к этим двум вариантам можно было смело добавить ещё один: убежишь, — и тот догонит и сам тебя убьёт... Сейчас, с этими звериными расширенными зрачками, так точно. С психами можно договориться, если повезёт. Но им лучше не перечить. Что за удивительный стремительный путь от убийцы к жертве и вновь — к убийце! Вот оно что... Ничего предпринимать не хотелось, брать на себя такую ответственность — тем более. В голову даже полезли малодушные мысли оставить всё как есть. Как же он не хотел встретить предсмертный взгляд Егорова и осознать, что тот запомнит его как своего убийцу! Однако бросить какого бы ни было человека мучиться медленной смертью — это было что-то, наравне с подлостью. Этим занимались отъявленные злодеи в фильмах и книжках, находя в таких издевательствах особое удовольствие. Но ведь он, Володя, не такой! Ему всё это решительно не нравилось! Никакого удовольствия он не ощущал, только отвращение и схвативший за живое страх перед необходимостью сделать выбор. И более всего, страх от того, что этот выбор мог оказаться неправильным. Пальцы сдавили рукоять ножа сильно, до боли в суставах. Наконец, он приставил острие куда следовало, удерживая, чтобы с резкой волной пульса в руке оно не проткнуло кожу раньше, чем получится принять окончательное решение. Сглотнул. — Спасти его хочешь? Смелее, — подбодрил Меглин. Володя сжал жёсткую рукоятку ещё крепче и зажмурился. На очередном оглушительном ударе сердца нож самовольно проник глубже, прошёл в ткани как по маслу, почти не встретив сопротивления. Осознав, что случилось, он распахнул глаза и увидел тот самый предсмертный взгляд, которого так хотел избежать. Егоров таращился на него в совершенно диком ужасе, как на чудовищного монстра. А лицо при этом щекотали ручейки слёз, застилая глаза и делая очки мутными. Подавив всхлип, Володя вдавил лезвие дальше, ещё дальше, чтоб всё это просто прекратилось, поскорее. Чтобы не смотреть на маньяка, он сосредоточился на ноже и крови, что выступала вокруг рукоятки, больше, больше... Показалось, он даже ощутил её солёный вкус. Только потом сообразил, что неосознанно прикусил себе губу и даже не почувствовал боли. Наконец Володя ослабил пальцы и отдёрнул руку. Рукоятка ножа осталась в ране, подрагивать в такт судорожным вздохам его жертвы. "Нет, — подумал он. — Больше в жизни никогда... И ни за что..." Само время вокруг замедлилось. Володя думал, что прошло уже часа два, не меньше. А на самом деле всё случилось так быстро... Вот только Егоров, вопреки его ожиданиям, до сих пор был жив. Слабо кашлял кровью и таращился на своего малолетнего убийцу в таком же искреннем недоумении. Володя перевёл взгляд на Меглина с немым вопросом. Что такое? Почему он не умер? Тот молчал, но смотрел испытующе, с ожиданием. Так, будто какая-то часть задания осталась не выполненной. В конечном счёте Володя догадался, в чём было дело. Нож закрывал рану. "Нет... Нет, нет, нет!" — Ну? — произнёс Меглин. И было видно, что всё, что произошло, было лишь прелюдией к вот этому. Отступить, спрыгнуть на полпути ему уже не дадут. Ну что ещё было делать?.. Володя как во сне вновь взялся за рукоятку, сжал пальцы, напряг все свои силы. Почему-то ему подумалось тогда, что это понадобится. И выдернул нож. Горячая струя из артерии брызнула в лицо, он испуганно заслонился ладонями, отшатнулся назад. Одежда, лицо, руки — всё в крови. Липкая, она залепила стёклышки, и перед глазами была только кровь. Одна кровь... Хорошо, что здесь не было зеркала... — Тебе понравилось? — спросил Меглин, когда подопечный нетвёрдым шагом, пошатываясь и содрогаясь всем телом, вернулся к машине. Сил едва хватило на то, чтоб отрицательно помотать головой. Железная окровавленная рука сгребла его за грудки и притянула к себе, взгляд блестящих как в лихорадке глаз прожёг насквозь, на всю оставшуюся жизнь. — Не выйдет у тебя это — ручки не марать, — услышал Володя и невольно зажмурился. — Каждый должен отвечать за то, что натворил. Каждый. Он несмело приоткрыл один глаз, после — второй. Уже позже, в машине, пытаясь унять дрожь во всём теле, Володя осторожно спросил: — Мы... куда? Меглин выдохнул дымок и стряхнул пепел с сигареты себе под ноги. — К отцу твоему, — пророкотал он. И больше уже ничего не сказал, до самой Москвы. У своего дома Володя неуверенно выбрался из автомобиля, совершенно не представляя себе, как ему в таком виде войти в парадное и добраться до квартиры. Он обернулся и посмотрел на Меглина вопросительно. — Ты становишься таким, каким хотел стать, — сказал тот, не поворачивая головы. — Каждый делает свой выбор. Запомни: сделаешь неправильный — и я тебя убью. Через секунду голубой "Мерседес" взревел мотором и исчез в подворотне. А его возвращённый в этот мир пассажир понуро пошёл в дом. Когда он, вытираясь полотенцем, вышел из ванной, отец уже ожидал его в комнате. — Собирайся, — отрывисто сказал тот, морща лоб. — Поедешь к бабушке. Будешь жить у неё. Получишь паспорт — возьмёшь её фамилию, имя поменяешь. — Пап... — прошептал Володя. — После того, что случилось, — отец сжал кулаки и уставился в пол. — Ты... сам понимаешь... больше не можешь жить здесь. Не можешь быть моим сыном... Это опасно. Он опустил голову. И собрал себе сумку. — Начиная с определённого момента жизни, каждый в ответе за то, что он делает, — сказал генерал, когда сын переступил порог квартиры. — И за то, что он не делает. Ты понимаешь? Володя сказал: — Да. И прибавил твёрже: — Я всё понял. Григорьев-старший окинул его взглядом с головы до ног, будто привыкая к этому новому подростку со спортивной сумкой через плечо. Хмурому, серьёзному, повзрослевшему за одну ночь. Подступил ближе и положил руку ему на плечо. Сказал: — Надеюсь, ты сделаешь правильный выбор...***
Когда она проснулась, за окнами машины всё ещё была ночь. Да и луг, на котором они остановились, странно напоминал тот самый. Где-то совсем близко шелестела вода и кричали ночные птицы. Есеня подтянулась и села, оглянулась по сторонам. И с изумлением сообразила, что всё это время она спала на откинутом сиденье старого "Мерседеса", отвернувшись к окну. А её бок прикрывал плащ наставника Его обладатель тоже был здесь: Есеня увидела знакомый силуэт сразу, когда вышла из машины. Меглин сидел на берегу реки, на расстеленном пледе, подозрительно похожем на тот, который обронила парочка свидетелей. Ярко освещённый светом фар, он дымил сигаретой и увлечённо читал развёрнутую газету. — И с каких пор тебя интересует политика? — насмешливо поинтересовалась она, когда вернула плащ на плечи хозяина и села рядом, подобрав ноги. — Кому — политика, а кому — криминальные сводки, — промурлыкал тот, раскрывая газету шире. — Вот, полюбуйся. Есеня придвинулась ближе, заглянула. На газетной странице, освещённой до мельчайших подробностей, была только одна статья с аршинным заголовком. — "На берегу реки в Орехово-Зуево обнаружено массовое захоронение", — прочла она вслух. И недоверчиво покосилась на наставника. — Наши клиенты? — Ты дальше читай, — буркнул тот и протянул ей газету. Есеня недовольно скривилась, потёрла глаза. — Читай, читай, — сказал Меглин и с наслаждением выпустил дымок. — А то разучишься скоро. Не всё же кнопки на телефоне тыкать. Есеня недоумённо подняла брови. Но послушалась. — "Жуткая находка обнаружилась на берегу реки Клязьмы, Московской области, в десяти километрах от города Орехово-Зуево, — прочла она. — Молодая пара очевидцев обратилась в местное отделение полиции по поводу найденного ими фрагмента человеческого тела. Прибывшим на место сотрудникам полиции удалось обнаружить массовое захоронение кистей рук разной степени давности, предположительно, принадлежавших молодым девушкам. По словам столичных судмедэкспертов, идентификация жертв затруднена значительной разрозненностью фрагментов. Места захоронения тел по-прежнему остаются неизвестными..." Бр-р! — она поёжилась. — Как будто маньяк писал! — В нашей стране поживёшь — станешь. Либо маньяком, либо следователем, — глубокомысленно изрёк наставник и выпустил колечко дыма. — Что видишь? Есеня уставилась в газетный лист, но строчки расплывались перед глазами. "Что видишь?" Ничего. Кроме, самого очевидного: что объявился новый серийный убийца. — Интнедоумённоересные у нас реки, — задумчиво протянул Меглин. — Клязьма, да?.. Красотища. Вот так погуляешь — и много чего интересного найти можно. Воды грунтовые. Рано или поздно, а выплывет. Каждый год одно и то же. Привыкай. Есеня изумлённо уставилась на него. — В смысле? Ты хочешь сказать, что каждый год... — А ты только что чем смотрела? — нахмурился он. — Когда читала? "Разной степени давности" — это тебе о чём-нибудь говорит? — и, так как она молчала, прибавил: — За пять лет уже собралось. В тайничке-то. Скоро и всё остальное выплывет. Земля терпеливая. Секреты в себе держит долго. А потом выбрасывает, как время придёт. У неё сузились глаза: — Ты уже вёл эти дела, да? Раньше? А почему его не нашёл? — Времени не было, — ответил наставник. Пыхнул сигаретой и усмехнулся. — Теперь — есть. Есеня сложила газету, со вздохом отбросила от себя. По-детски потёрла глаза. Яркий свет фар словно по её неслышной просьбе погас, и вокруг воцарилась синяя темнота, наполненная свежестью влажной земли и лёгкого движения воздуха в пространстве. На расстоянии вытянутой руки плескались маленькие волны, и где-то шуршал камыш. От подобной картины на сердце потеплело, тревога отступила в темноту. Как никогда прежде, ей захотелось лечь, так, чтоб перед глазами поблёскивала речка, неся куда-то свои грунтовые воды, чтобы покачивались острые травинки. И, чтобы рядом был он. Позади раздались шаги, и на ноги опустился всё тот же старый плащ с маленькой прорехой от пули на левом плече. Меглин вернулся, сел рядом, устремил взгляд вдаль. Огонёк сигареты подсвечивал его задумчивое отрешённое лицо. — Когда убили папу, — тихо произнесла она, — камеры не показали момента убийства. Ни одна из них не работала чисто, без помех. Кроме той, что в гостиной. Да и на ней целого куска записи не хватает, — она пожала плечами и передразнила мужа: — "Перепады напряжения". — Ага, хорошая вещь — камеры, — пророкотал Меглин. — Всегда только одну сторону показывают. А кто-то должен быть и на другой стороне. Есеня вздрогнула как от сквозняка. — Но кто? Папа жил один, в дом никого не пускал. Охранник? Водитель? Кто? Ответом было молчание. А она почувствовала, что дрожит всем телом. Все догадки были слишком невероятными. Да, Женя бывал в доме у отца и даже помогал ему в чём-то, может быть, даже с установкой новой системы видеонаблюдения... Но, как же это его загадочное падение, сломанные рёбра, рана на руке, множество царапин? Он утверждал, что "Ты меня не поймаешь" сбросил его с высоты. И за этим действительно последовал звонок от анонимного ублюдка. "Мне нравится причинять тебе боль, — пояснил ТМНП. — Боль не даёт спать. А ты должна проснуться, Есеня..." Но что, если всё это было подстроено?.. Как убедиться, что правда, а что — плоды её воображения? Разве можно верить своим снам? Даже если по-другому не получается? Она помолчала, собираясь с духом. И, наконец, задала свой главный вопрос: — Там, на стене... Это ведь ты... Это ты написал: "Поймаю". Правда? Скажи мне... Он насмешливо фыркнул: — Ты меня спрашиваешь? Это же твои сны. — Ты жив... — в её глазах будто стремительно таяли льдинки. — Я знаю. Я тебя найду. В ответ послышался тяжёлый вздох. — Спи давай, — буркнул Меглин, не глядя на неё. — Утро уже скоро. Решившись, Есеня подобралась ближе и бесстрашно положила голову ему на колено. Замерла так, затаив дыхание от собственной дерзости, готовая вскочить на ноги в любую секунду. Но наставник отнёсся к этому спокойно, если вообще заметил её жест. Повернув голову, она с любопытством проверила его реакцию. И словно ухнула в мягкую пропасть: он смотрел на неё. — Но зачем? — пролепетала Есеня, неотрывно глядя в любимые глаза. — Если... это Женя... Зачем ему было убивать папу? Я не понимаю. Меглин затянулся сигаретой и устремил взгляд куда-то в темноту и на другой берег. Струйки дыма плыли над водой, повторяя изгибы волн. — Ты и не поймёшь, — услышала она. — Пока. А выспишься — и соображать лучше станешь. Есеня тревожно подняла брови. Уснуть? Опять? Да, ей этого очень хотелось. Не испытывать больше ни боли, ни страха, ни сомнений. Только — тепло его рук, его глаз и его присутствия. Но стоит сомкнуть веки, и всё закончится... По её щеке вниз, к губам бесшумно поползла солёная струйка. — Я не хочу, — всхлипнула она и испуганно схватилась за его предплечье. — Я усну — и ты исчезнешь. Опять! Уйдёшь. Не хочу... Не хочу. Не хочу! В ответ на её руке сомкнулись горячие пальцы, слёзы обожгли глаза. — А ну, — грозно повелел он. — Я что сказал? Быстро спать! Приказ старшего по званию!***
Когда Есеня очнулась, то обнаружила себя за полированным столом в кабинете Быкова. Помещение было пустым, дверь закрыта. В распахнутую форточку с улицы задувал тёплый ветерок, тихонько вороша бумажные листы. Старое дерево поблёскивало на солнце. На плечах была её собственная куртка, а под локтем — газета, раскрытая на репортаже из области. Рядом лежали ещё несколько газет и небрежная стопка казённых папок, с развязанными тесёмками. Глаза были влажными, — не то от пробуждения, не то от отголосков мучительного сна. Уперев локти в стол, Есеня обхватила пальцами голову и попробовала вспомнить всё, что случилось за день. Однако получилось плохо. — По твоей наводке на берегу реки обнаружено массовое захоронение, — говорил Быков, когда шёл с ней по коридорам управления. — Пока нашли только кисти рук. Давность разная, но максимум лет пять. — И сколько тел? — спросила она. Он вздохнул: — Тела пока не нашли. Это было правдой. За остаток напряжённой ночи и утро, в течение которых живописный берег одного из рукавов Клязьмы был перерыт вдоль и поперёк, удалось обнаружить только женские кисти. Каждая была упакована в точно такие же вакуумные пакеты, как и та, которую нашли свидетели. Вкратце сообщив последние новости, Быков, конечно же, приказал ей браться за это дело. После чего должна была быть "летучка" по убийству прокурора Стеклова. А потом Есеня собиралась отправляться на новое расследование, прежде всего — в судебный морг. Вопрос: что она здесь делала? Если совещание закончилось, почему она не уехала? Неужели... Есеня села на стуле как полагается, помассировала виски, поморщилась от резкого уличного гудка. Верхняя половина тела от неудобного положения уже начинала ныть, болели плечи, шея, поясница. Сонная память милостиво подбросила страдалице ещё несколько фрагментов, таких же разрозненных, как и главные улики по новому делу. Вот Быков слушает каких-то незнакомых ей сотрудников. За полированным столом нет свободного места, кому-то даже приходится стоять у стены. Все её былые подозрения оказываются верны. Охранники из дома отца уже заняты на другом месте службы и дают пространные показания. Старый преданный водитель не видел Стеклова с того момента, как высадил его у дома дочери, и потом, на его похоронах выглядел не менее убитым, чем другие присутствующие. Что касается камер, то перепад напряжения на подстанции, о котором говорил Женя, лишил электрического сигнала не только таковые в доме отца, но и обесточил весь коттеджный городок, пока не включилась аварийная линия. Кстати, причина была самой банальной: упала ветка, вызвав короткое замыкание. Вдруг. В совершенно безветренную ночь. И да, она была подпилена. Чем больше Есеня слушала доклады коллег, тем меньше ей хотелось участвовать в дискуссии. Единственное, о чем она спросила, — о том самом охраннике, который непосредственно отвечал за видеонаблюдение в доме отца. Записи с других камер, у ворот и во дворе, были. Сам охранник пропал. К тому же выяснилось, что он состоял на учёте по причине своей психической нестабильности и скрывал этот факт. Как отец, с его хладнокровной бульдожьей хваткой и профессиональной въедливостью, который всегда докапывался до малейших деталей, мог нанять такого на службу, увы, было уже не спросить. Незнакомые голоса сливаются в глухой шум поломанного телевизора. Голова становится тяжёлой, такой, что её приходится поддерживать обеими руками, как в академии, на утренней лекции. Веки смыкаются сами... Чёрт. Похоже, это и случилось. Лучше и не догадываться о том, что подумали присутствующие, когда обнаружили одного из них в такой вот отключке. Как и о том, кто из них набросил ей на плечи её же куртку. С насмешкой? Либо с заботой? Ну, не Быков же! Надо было всё-таки по возвращении заехать в Одинцово, выспаться как следует в своей кровати, поцеловать Витюшу. А не ехать тотчас сюда, в управление, демонстрируя начальству какое-то странное рвение. Да лучше вообще было остаться в комфортабельной владимирской больнице, сказаться более оглушённой, чем на самом деле! Отдохнуть ненадолго, просто выйти из игры... А вместо этого она помчалась в столицу на ночь глядя — будто убегая от кого-то. По логике ей вообще было нечего делать в окрестностях Орехово-Зуева. Она съехала с трассы? Уснула за рулём? Хорошо ещё успела затормозить прежде, чем вмазалась в какое-то дерево или столб! И спасибо местным полицейским за отзывчивость. Не устроили бы её в своей местной гостинице — и ещё неизвестно, куда бы она смогла доехать в таком состоянии. Словом, неудивительно, что она уснула прямо на совещании. Сны эти ещё... Есеня потёрла глаза и уже приготовилась подняться на ноги, чтоб немного размяться, как тут в коридоре послышались громкие быстрые шаги. — А, проснулась, — холодно приветствовал начальник, закрывая за собой дверь. — Что у тебя за манера, Есения Андреевна, отключаться прямо посреди служебного совещания?.. Да, сиди ты, сиди! В самом деле! — Простите, пожалуйста, Егор Александрович, — прошептала та. Опустилась обратно на стул и уставилась в столешницу, чувствуя как щёки наливались краской. — Я больше... — Да, я вижу, как ты "не будешь", — нахмурился Быков. — Перед отъездом мне то же самое говорила. Теперь всё, Стеклова, — он тихо стукнул кулаком по дереву. — Или ты берёшь отпуск, уходишь в декрет по собственному желанию... — Или? — прошептала она. Он вздрогнул. Справившись с собой, навис над столом: — Или ты наконец-то найдёшь себе нормального врача! Она поморщилась. Вот этим ей точно не хотелось заниматься сейчас. — Пусть выпишет тебе снотворное или оформит справку о профнепригодности. Надеюсь, временной. По столу скользнула маленькая визитка с аптечной змеёй в уголке. Есеня вздохнула. — Я могу работать, — услышал Быков. И раздраженно втянул воздух. — Сказки мне тут не рассказывай. Следователь как никто должен ценить здоровый сон. Мозг — точный инструмент, которым мы пользуемся в работе, а ты, Стеклова, забиваешь им гвозди! Она вспыхнула и ещё пристальнее уставилась в зеркальную поверхность. — Я понимаю, столько всего на тебя навалилось в последнее время, — продолжал начальник с такими же морозными нотками в голосе. — И он тоже на это забивал. Не спал, бухал. Вспомни, чем всё окончилось? Он с катушек съехал совсем, а ты что — туда же? Тоже хочешь глюков ловить? Есеня вздрогнула. — Мне уже доложили о ваших с Женей художествах во Владимире, — говорил Седой с плохо сдерживаемым раздражением. — Три трупа, Стеклова! Три! И это не считая самой "серии"! Какая, к лешему, "успешная операция"! Полшколы заложников! Да ты вообще понимаешь, какое дерьмо мне приходится после вас разгребать? Если только подробности просочатся в прессу... Да я вас всех уволю к чёртовой матери! Она вжала голову в плечи, пролепетала: — Егор Александрович... — Думаешь, если ты полгода с ним моталась, тебе теперь всё можно? — цедил Быков. — Ты убийцу ловишь, и щепки летят? Два десятка "щепок"? Совсем мозги вытекли? Медиумы хреновы! Есеня убрала дрожащие пальцы под стол. Со всем, о чём рычал начальник, она была согласна. И это начинало пугать. — Визитку в зубы, и чтоб я тебя не видел! — выдохнул он. Есеня не стала больше испытывать королевское терпение начальства и выскочила за дверь. Первым делом направилась в патологоанатомическое отделение судебно-медицинской экспертизы. В коридоре её уже дожидался некто старший лейтенант Леденеев — тот самый парень со светлым "ёжиком" волос, что вчера приехал на её вызов, в составе оперативной группы. А за дверью, к своему удивлению, она обнаружила "патологоанатома с гордыней" — Палыча. — Есеня! — обрадовался тот. — Палыч! — воскликнула она. — А как это я тебя раньше пропустила? Судмедэксперт картинно вздохнул: — Да, понимаешь, из отпуска дёрнули. Сказали: смены не вырастил, никто, кроме тебя... Он махнул рукой. — Помню, как тебе нравилась идентификация по частям тела, — заметила Есеня. — В тот раз, кажется, зубы были? Палыч невесело вздохнул: — Да, повезло тогда. Ваш клиент жертв хотя бы целиком в могилу укладывал. Все кости на месте. — А что тут? Вместо ответа судмедэксперт сдёрнул покрывало с каталки, на которой лежали жутковатые вещдоки. Доложил, листая протоколы: — Вот эти — пара. Эти — тоже... Вон те все — ещё не смотрел, — он махнул рукой на другую, ещё более жутковатую каталку, где вещдоки громоздились друг на друге, явно ожидая его особого внимания. — А вот эти принадлежат разным людям. Ну, в общем, получается где-то больше десятка тел, не знаю ещё, какие из тех парные... Причём, все женские. Судя по зонам окостенения, им было лет двадцать-двадцать пять. Отрез ровный, уверенный. Сначала отсекал мясо, ну, а кости — уже пилой. "Подготовился". Есеня вздрогнула. "Что видишь?" — раздалось в ушах. Она пригляделась: — А это что на фалангах? У всех... Палыч загадочно улыбнулся: — А вот эти травмы получены ещё при жизни. Каким-то узким тупым предметом, незадолго до смерти. — Он их фиксировал? — догадалась Есеня, заглядывая ему через плечо. — Удалось установить личности жертв? — Двоих, — обрадовал Палыч, передавая ей папку. И развёл руками. — Материала много, все части разрозненные. А как у нас работает ДНК-экспертиза, ты знаешь. Пока родят, приходится складывать и совмещать как пазлы. И всё это требует времени. — Ну да, — пробормотала она, листая материалы. С особым вниманием рассмотрела две фотографии обладательниц кошмарных находок, что притаились между заявлениями их родителей. Задумалась. И повернулась ко второму участнику процесса, что до сих пор хранил почтительное молчание. — Протоколы допросов родственников у вас есть? — У нас — только заявления родственников, — возразил Леденеев. — Я же вам говорил. У нас — по десять таких в месяц! Мы не успеваем. Она глубоко вздохнула. — Значит, так. Найти среди пропавших девушек подобного типажа, — с этими словами в руки лейтенанта перекочевала и папка, и фотографии. — Светлые волосы. Двадцать-двадцать пять лет. И быстро! Старший лейтенант воспринял распоряжение больше как приказ, чем призыв к действию, и выскочил за двери в ту же секунду. А Есеня и патологоанатом снисходительно переглянулись. Теперь, когда они остались вдвоём, казалось, вернулось время её тревожной стажировки. Недоставало здесь только лишь их общего знакомого. "Палыч, гордыня для патологоанатома — глупое качество, — когда-то ворчал тот. — Давай не томи, рассказывай". Палыч по-хозяйски прогуливался между прозекторскими столами и накрытыми простыней каталками в своём ледяном царстве, шуршал листами заключений, всё так же хитро посверкивал большими глазами в тон синего хирургического костюма, таинственно улыбался и как будто не особо печалился по своему прерванному отпуску. А Есеня рассматривала отрезанные конечности внимательно и пристально, со всех сторон, едва не утыкаясь носом. Так, будто он мог видеть её старания, развалившись вон на том пустом стуле... И как прежде, это занятие позволяло сделать оправданную передышку. Не работал такой приём только с наставником, ибо его легендарная проницательность легко подмечала момент, когда у ученицы в глазах исчезал интерес, а взамен появлялась растерянность и фрустрация. В тот миг он отрезвлял её каким-нибудь едким замечанием, а затем — мячиком бросал впереди себя новое умозаключение. И она устремлялась следом как щенок в приступе охотничьего азарта. Похоже, отец был прав, когда говорил про эскалацию. Казалось, с каждым разом маньяки становились изощрённее, ловчее и кровожаднее, а зацепок, по которым можно было разгадать очередной "ребус" — всё меньше и меньше. Может быть, это просто совпадение? Но почему чувство было такое, будто её испытывали? Стоило найти верткого Кукольника или группу обалдевших подростков с помощью детской считалки, как ей словно выставлялись "галочки", и следующее дело становилось ещё на порядок труднее. В тот раз никто бы не нашёл Малявина, не обнаружь она спасённые папки из архива наставника. Но там хотя бы все части тела были на месте и просматривалась общая картина. Что было делать с отсечёнными конечностями, которые принадлежали разным людям? Что они могли рассказать? Что это за общее повреждение у всех? И можно ли, в принципе, было найти изощрённого убийцу, всего по одной части тела его жертв? В этом Меглин не успел её убедить. Бесплотный помощник теперь молчал, будто анализировал всю полученную информацию. Был бы здесь его живой прототип, он бы и из такого маленького кусочка головоломки сумел добыть драгоценные сведения. Но, увы. Наставник лежал в могиле, а его ученице ничего не оставалось, кроме, как задавать стандартные вопросы. И думать о том, что в "конторе" старые дела считались ещё тем подарком. Чем старше, тем более приятным... Она выпрямилась, спросила: — Долго в земле пролежали? Палыч раскрыл папки с документами, сообщил: — Яна пропала год назад. И Даша — восемь месяцев как. Если удастся найти тела — дам более полную картину. Но сейчас это — всё, чем могу порадовать. Остальные ещё не опознаны. Разве что, если смотреть по давности, то вот этой, — он указал на самую тёмную и неприглядную из улик, — не меньше четырёх-пяти лет. Точнее скажу позже. На, держи, для вдохновения. Он вынул из папки несколько жутковатых фотокарточек и протянул Есене. — Спасибо, — устало улыбнулась та. И уже направилась к выходу, когда услышала участливое: — Ты как? Держишься? — В смысле? — нахмурилась она. Обернулась и поникла головой, избегая пристального взгляда. — Ну... как, — продолжил Палыч. — Столько всего случилось... Знаешь, когда ты вошла, мне показалось, следом войдёт и он... Есеня опустила глаза. — Извини. — Ничего, я... — её голос предательски сел. — Я привыкла уже. — Вот был бы ему ребус, — мечтательно вздохнул патологоанатом. — Знаешь, в девяносто восьмом, кажется, он нашёл серийника-расчленителя всего по одной голове. Есеня вытаращилась на собеседника, а, тот, не замечая её экспрессии, простодушно продолжал: — Ну, голову женскую нашли, на стройке. Тот псих всё органы собирать любил, на балконе у себя в морозилке хранил, представляешь? А голова, видать, не понравилась чего-то — выбросил... Её передёрнуло. Она уже подошла к дверям, но один важный вопрос не терпел отлагательства. — А ты можешь вспомнить, не было ли подобных случаев здесь раньше? — попросила, остановившись в проёме. — Может, уже находили кисти рук? Или тела? Мне бы очень помогло. Палыч с усмешкой покачал головой: — Да сколько их каждый день находят, разве упомнишь! Но для тебя, так и быть — пороюсь. Может, и откопаю что-то интересное.***
— Добро пожаловать! Смотрите, выбирайте. Молодая девушка-флорист приветливо улыбнулась. В последнее время дела у её маленького бизнеса шли так себе. Лето, пора отпусков, столица на треть, но всё же опустела. К тому же, аренда помещения в центре по ценам приближалась к космическим, а здесь на отшибе редко когда тормозила какая-то машина. Вот почему любой потенциальный покупатель был как подарок с небес. Тем более, такая приличная молодая девушка, её ровесница, в хорошей одежде и на дорогом внедорожнике. Среди обилия цветочных композиций и прекрасных биологических видов её питомцев посетительница остановила свой выбор на маленьком цветущем кактусе в горшочке и букете алых роз. Только попросила, чтобы их было именно два десятка. Не больше, ни меньше. Ясно. Вот откуда этот хмурый вид, покрасневшие глаза, бледное лицо и тёмные краски в элегантном гардеробе. Флористка погрустнела. И мигом отказалась от идеи завернуть букет во что-то весёленькое. Выбрала обёртку красивую, но строгую, больше подходящую ситуации. "Думаешь, ей понравится?" "Заплатить надо будет". Есеня вздохнула. Открыв бумажник, расплатилась на кассе, чтобы поскорее закончить весь удручающий процесс покупки. Рассеянно поблагодарив, бережно уложила цветы на переднее сиденье, рядом поставила и кактус. До места, куда она направлялась, было около часа езды. А солнце уже клонилось к закату. Надо было спешить. Встав в пробке и нервно барабаня по рулю пальцами, Есеня задумалась о том, что случилось всего два часа назад. Звонок, что поджидал её на выходе из здания центральной судебно-медицинской экспертизы, неожиданно порадовал. Сперва. Кажется, в последнее время любой вызов с телефона доставлял ей странное облегчение и возвращал радость жизни, если он был не от него... В её голос даже проскользнуло ехидство: — Не поздновато для психологической помощи? — Я звоню не как психолог, а как неравнодушный человек, — возразила трубка, удивительно строго. — Я говорил с вашим мужем. Нам надо встретиться. Она скривилась. И в кои веки попробовала соврать: — Я... далеко от столицы. Командировка. Вряд ли смогу приехать в ближайшее время. Но такой ответ не осадил собеседника. Вопреки устоявшемуся мнению, что красноречие — главное оружие манипуляции, не менее эффективным была и немногословность. И Самарин прекрасно об этом знал. — Уверяю вас, это в ваших интересах, — сухо сказал он. Есеня вздрогнула. — Когда? Он буркнул: — Когда сможете. — Хорошо, — не задумываясь, ответила она. — Выезжаю. Положила трубку и дальше анализировать разговор приходилось по дороге, как и чем-то заполнять время до предстоящей встречи. Эх, правильно говорят: соврёшь раз, — и тебе поверят. "Даже не пытайся, — когда-то посмеивался наставник. — Врать ты не умеешь. И вряд ли уже научишься" А он не ошибался никогда. Впрочем, насчёт того, как именно потратить ещё часа два или три, идеи у неё были. Сомнительно, что по новому делу в ближайшее время могли появиться какие-то внятные зацепки. А это означало, что теперь безо всяких ограничений можно было отпустить мысли туда, куда они рвались всё это время, как нетерпеливая охотничья свора. "Там был ещё один человек... Такой, в плаще". И к тому же бородатый... Нет, конечно, возвращаться во Владимир было не с руки, да и не имело больше смысла. Морозов — явно "пешка" ТМНП, а быть может, и фигура покрупнее, навряд ли от него можно было добиться правды. Скорее всего, он просто повторит то, что уже говорил, и что ему велел говорить его телефонный "друг" по переписке. Именно так сказал и Быков, когда терпеливо выслушал её сбивчивый доклад. Нет. Если она хотела по-настоящему разобраться во всей этой чертовщине, искать следовало не здесь. А там, "где всё начиналось". Ну, почти что. Ещё один вопрос, что не давал ей покоя все эти месяцы, была настоящая причина, по которой Верещагин так испугался, что бежал, растеряв весь свой инвентарь. Есеня и сама толком не понимала, почему не удовольствовалась сухим и лаконичным объяснением начальника, а захотела поговорить с неудавшейся "буквой И" самостоятельно. Неужели всё — из-за того списка адресов, которым пользовался "алфавитный маньяк" и который бесследно пропал с капота её внедорожника в почти безветренный день? Кому он, в самом деле, мог понадобиться? Мелочь, один из притянутых за уши, но всё же — фактов. Как и пожар в архиве наставника, но более всего, эти собранные кем-то материалы и разложенные по папкам в том строгом порядке, что выдавал хозяйскую руку. Интригующее бормотание "наших", которое можно было трактовать по-разному. Кукольник... А теперь — ещё и руки, что тащили её из воды, под мышки. Жёстко, больно, так, что она почти выкарабкалась тогда из своего бессознательного состояния... В любом случае, теперь в её распоряжении наконец-то было время, ясная голова, что с жадностью требовала каких-то вразумительных объяснений. И до Ивантеевки было всего около часа езды. Правда, искать ответы довелось на лестничной клетке. Несмотря на то, что Верещагин завершил свою ненавистную ему жизнь почти полгода назад, некая Ильина Ирина Викторовна долго не решалась открывать посетительнице и нервный разговор приходилось вести через дверь. Наконец, несостоявшаяся "буква И" отодвинула створку на маленькую такую щёлочку. Осмелев, с опаской выглянула на лестницу, смерила взглядом с головы до ног гостью из СК, раскрасневшуюся, с выпученными глазами и приоткрытым ртом. — Ну, какой, — пробормотала она. — Бородатый такой. Рожа наглая. Он же — ваш, сказал... Всё, всё, уходите! Слова больше не скажу! Есеня с трудом заставила себя перевести дух. — А как же цепочка? — неуверенно напомнила она. — Вы же потому Верещагина не пустили? Цепочку накинули... на дверь? Ирина Викторовна фыркнула. Кивнула на приоткрытую створку. — Да вы что? У меня и цепочки-то нет давно, дверь же — новая. — Ясно. Дальше упомянутая дверь оглушительно грохнула. Так, что даже в лицо дунул лёгкий ветерок. Вот так новости. Получается, Быков солгал? Но для чего? Она едва подавила в себе порыв немедленно набрать номер и призвать начальника к ответу. Наверное, побоялась. Например, того, что её познакомят с каким-то другим бородатым сотрудником их необъятного, судя по всему, спецотдела... Похоже, полномочия Быкова позволяли ему манипулировать штатом как ему было удобно, то призывая нужных людей, то наоборот — отзывая. Кого она из них толком знала? Его самого, Женю да Худого, может быть. И то с последним общалась по телефону. До недавнего времени её это не смущало. Помогают и помогают, работают на износ... Это был только сон. Сон! И точка. Лучше, наверное, было не разбивать эту робкую хрупкую надежду на осколки одним махом, чтобы не пораниться о них. Нет, пускай себе будет, радует глаз, сверкает на солнце как хрусталик. Иначе вся её жизнь погрузится в непроглядный мрак. Пропасть... Медленная, мучительная смерть. С открытыми глазами... После разговора с несостоявшейся жертвой Есеня стояла на крыльце небольшой пятиэтажки и курила, не получая от этого процесса никакого удовольствия. К тому же, в этот раз сигарета в портсигаре наставника попалась не ахти. Прямо — в точности под настроение. Да, лучше бы она сюда не ездила. Её крошечная, единственно светлая мечта, в которой она боялась признаться даже самой себе, от услышанного не разлетелась вдребезги, только надкололась. Но, в таком месте, что крошечный осколок был острым и вонзился точно в сердце. И там застрял. Всё, хватит. Самое безумное, что можно было сделать сейчас, так это набрать номер и потребовать у вечно занятого начальника объяснений по поводу полученной информации. Особенно на фоне их последнего разговора, на фоне всего того, что случилось за последнее время. Ведь, успевая как-то утрясать дела специального отдела и ещё нескольких — которые ему так же отчитывались, — Быков ещё и занимался убийством её отца. Причём, лично, оказывая тем покойному полковнику уважение и делая большое одолжение его дочери. И всё же осколок напоминал о себе, ныл, звал её проверить свои догадки, даже если взбешённое начальство отправило бы в такие дали, о которых она прежде не имела понятия. Может быть, Седой вовсе ни при чём? Не ездил же он сюда, в самом деле! Он же живёт на телефоне, а если и выезжает куда-то, то редко и — как министр — кортежем. Не царское это дело бегать по вызовам. Мало ли, как и что ему доложили? Скорее всего, это она и услышит. Память у начальника была отменной, в отличие от её собственной, и хранила даже такие мелочи. А если — нет? Если некий бородатый сотрудник — это не выдумка? А зацепка? Зацепка, о которой никто не подозревает? В том числе, и он? Нет, надо было это выяснить! Её пальцы уже выхватили из кармана телефон. "Ну, что ты делаешь, а? — раздалось в ушах. — Так ты его не поймаешь". Она мрачно подумала: "Да? А как надо?" Не дождавшись ответа, раздражённо выкинула начатую сигарету в урну и направилась к машине. "Отличница... День-то какой сегодня? Помнишь?" Единственная собеседница, что могла слышать этот голос, недоумённо нахмурилась, забралась внутрь. Хлопнула дверцей и положила локти на руль. Горестно упёрлась в них лбом. — Знаешь, что? — глухо пробормотала она. — Не помню. И не знаю я ничего! Фигня какая-то творится... Но уж точно не двадцатое. Был "Колумбайн", да весь кончился. Есеня вздохнула и откинулась на сиденье. Невесело засмеялась. Но вдруг замерла на месте, уставившись в экран телефона. Поморгала, поднесла ближе к глазам. "Ну?" — подбодрил знакомый баритон. — Вот чёрт! — воскликнула она. — Чуть не забыла! И выпрямившись, сев за рулём как следовало, торопливо пристегнулась и выехала со двора. Постепенно наращивая скорость по маленькому проспекту, пробормотала подрагивающими губами: — Да чтоб он провалился! Ублюдок! Со всеми его ребусами! Я же опоздала! Пока до Москвы доберусь, уже вечер будет! Вот чёрт, чёрт, чёрт! Она сердито хлопнула ладонью по ободку руля. И, схватив подпрыгивающий на переднем сиденье айфон, едва успела притормозить на красном светофоре, чуть не врезавшись при этом в чей-то бампер. Похолодела. "Тебе жить надоело? Или ещё помучаешься?" Однако сразиться в остроумии с собственным подсознанием времени уже не было: на том конце провода сняли трубку. — Вероника Викентиевна, — тихо, жалко пробормотала она, когда перевела дух. — Есеня? — голос Анюлиной матери был почти ровным. — Да, я... Вы... Простите меня. Я... — она закусила губу. — У меня никак не получилось приехать раньше. Командировка и... — Ну, что ты? — донеслось в ответ. — Никак, плачешь? Есеня мучительно скривилась. — Что ты, дорогая, не переживай так. Мы тихонько собрались, посидели семьёй. Из ваших никого не было. Ну да я же понимаю... Два года прошло. Вы молодые ещё, у вас — своя жизнь, работа... Она тоже поймёт. Ты... Она ждёт тебя, — голос на том конце провода ощутимо задрожал. — Она теперь никуда уже... не уйдёт... В трубке послышались приглушённые всхлипы и чьё-то бормотание. Видимо, Захарову как обычно утешал муж. А то и всё многочисленное семейство, что в этот день специально приезжало из Ярославской области вот уже второй год кряду. В щёки бросилась краска, а на глаза, будто по команде навернулись горячие слёзы. — Простите меня, — расстроенно повторила Есеня. И отключила связь прежде, чем услышала ответ. Не удержавшись, всхлипнула. Отстранённо подумала, что за весь долбаный год ещё не плакала столько, сколько за эти несколько месяцев. "Рождаемся в слезах, живём в слезах и умираем, не успев утереть щёки, — глубокомысленно заметил внутренний голос. Посуровел. — Довольно реветь. Слезами горю не поможешь". Есеня вздохнула. Невидимый помощник как обычно был прав. — Ну что? — она устало усмехнулась. — Простишь мне такую сентиментальность? "Поехали уже", — буркнул тот.***
Она остановила машину. Взяла с сиденья маленький горшочек с кактусом и захлопнула дверцу. Вокруг, насколько хватало глаз, простиралось кладбище, и чистое небо нависало над ним как перевёрнутая чаша. Солнце уже готовилось к своему торжественному уходу, золотило его причудливыми филигранными отблесками, превращало в джиразоль. До нужного места оставалось шагов двадцать. Вот и скромная могила подающего большие надежды молодого следователя, погибшего при исполнении. Простая плита тёмного мрамора, ещё новенькая, не покрытая ни пылью, ни белыми полосами прошедших дождей. И буквы, цифры ещё пока не стёрлись. Без фотографии, но зачем она, когда перед глазами — живое, милое лицо бывшего отличника и гордости всего юрфака? Который отчаянно пытался выглядеть солиднее, хмурил брови. И пытался её догнать. Вот в той самой берёзовой роще неподалёку... — Слушай, может, сейчас не время и не место, — пыхтел он. — Но, я давно поговорить хочу, а ты всё время исчезаешь. — Говори, — разрешила она, садясь в свой внедорожник. Положила руки на руль, уставилась перед собой. Саша заглянул в распахнутую дверцу, заметил: — Я же вижу, — тебе плохо. Ты... другая стала. Может, я могу помочь? — Ты меня спасти хочешь? — усмехнулась она. — Увезти на белом коне? Конечно, он возмутился: — Не говори со мной так! — Как? — Свысока. Относись ко мне серьёзней, ладно? Есеня глубоко вздохнула, повернулась к нему. Выпалила: — Серьёзней? О’кей. Саша, ты — очень хороший, правильный, умный и скучный мальчик. Поэтому у нас с тобой никогда ничего не будет! Она уже хотела захлопнуть дверцу, но бывший однокурсник с неожиданной горячностью заявил: — Я сам его найду. — Кого? — Того, кто Аню убил. — Флаг тебе в руки, — фыркнула она. — Можно, я поеду? Он отпустил дверцу, махнул рукой. А Есеня повела внедорожник к выходу, — вот на эту же дорогу. И тогда была абсолютно уверена в том, что поступает правильно, и всё сказала так, как думала, честно и прямо. Привыкла за сорок дней стажировки к такой же резкой манере наставника резать правду-матку и совсем не задумалась о том, какой эффект произведут её слова. Не отнеслась к его обещанию всерьёз. А Саша оказался стойким, как и его чувства к ней. Ради неё он отказался от куда более безопасного места в аспирантуре и пошёл под пули, в следователи. Ради неё загорелся страстью доказать, что он ещё был на что-то способен. И несомненно, ради неё пошёл в специальный отдел СК, в тайной надежде, что капитан Стеклова не откажется работать с ним, когда выйдет из декрета. Ради неё он вообще влез во всю эту историю, ездил беседовать с покойным Семёном Аркадьевичем — часовщиком в той мастерской, где работал Анюлин убийца, и даже провёл лингвистический анализ, чтобы выудить хоть какую-то информацию из записи грубого, искажённого голоса. — Чего ты там провёл? — хмыкнул Меглин. — Родион, — укоризненно произнесла Есеня и наклонилась к своему айфону, что лежал на краю стола с зелёным сукном рядом с кактусом, серебристой флягой и прочими атрибутами её новой жизни — одной на двоих. — Продолжай. — Мы думаем, что следы — это отпечатки рук, ног, ДНК… — говорил Саша по громкой связи. — Но человек оставляет след словом, поступком, даже своим присутствием. Короче, я проанализировал каждое слово, его манеру речи, фразеологию, композицию фраз. Он одержим властью. Настолько, что бросает вызов самому себе. Ему недостаточно просто убивать. Он должен ощущать, что на голову опережает самого талантливого из преследователей... Не выдержав, Меглин схватил телефон и прервал этот поток красноречия: — Сашенька, родной, ты думал, я этого не знаю? Всё, свободен! За старания "четвёрка". Молодец... Есеня невесело усмехнулась. Если бы не заинтересованность Саши и тот своевременный разговор с часовщиком, не осталось бы даже такой вшивой зацепки. Конечно, этот телефонный мерзавец, кем бы он ни был, подсуетился, по своему обыкновению, и никакого фоторобота Семён Аркадьевич помочь составить уже не смог. Но зацепка всё же была. Одна и важная. Об их договорённости со свидетелем знали только в "конторе". А значит, ТМНП на самом деле был ближе, чем они думали. Действительно, молодец. Вот и у наставника он ходил в "хорошистах". Наверное, тот со своей непревзойдённой проницательностью разглядел в приятеле ученицы потенциал к следственной работе, математические мозги и чистое, пламенное сердце? Сколько преступников они ещё смогли бы разоблачить, эти мозги, и сколько спасти невинных людей! А вместо этого несколько месяцев назад она держала его на руках, слушая предсмертный хрип: "Я же просил... Си-ди..." И чего ей, действительно, в машине не сиделось, как он просил? Он же из-за неё помчался на встречу со смертью! И наверное, даже если бы первой с Катериной Суворовой встретилась Есеня, он бы без колебаний бросился закрыть её собой. Не говоря уже о том, что безо всяких раздумываний согласился выступить в роли подсадного жениха! Даже надел бронежилет под свадебный костюм. А выстрел пришёлся в шею... Как так получилось? Ведь эта сука всегда стреляла в сердце... Ах, если бы она знала тогда! И почему после того — первого за долгое время — рокового звонка с неизвестного номера, после цепочки всех зловещих и трагических событий, что случились следом, после гибели отца и всей другой чертовщины, и эта смерть казалась ей частью какой-то сложной головоломки, вроде одноцветного пазла на тысячу фрагментов? Ведь если подумать, все, кто хотя бы короткое время имели несчастье слышать грубый, искажённый голос в телефонной трубке либо просто задумываться о личности его обладателя, теперь, спустя два года, были мертвы. Субботник, Пиночет, Скутеев, Меглин, Саша, отец, старый часовщик... "Ты меня не поймаешь" отлично умел заметать следы. Свидетелей не осталось, его "куклы" уходили со сцены после того, как сыграли свою роль, с удивительной быстротой. Старшеклассник Никита, например, который, подобно владимирским "видеоблоггерам", устроил расстрел в собственной школе, заболел в колонии и умер, не успев там толком обжиться. Пожалуй, повезло только олигофрену Кулибину, но почему-то Есене казалось, что и эта ниточка была давно оборвана. Наверное, если бы она схватилась за эти ниточки, мелкие зацепки сразу же, после "самоубийства" наставника, то сумела бы, если не опередить ТМНП, то хотя бы не выпускать из поля зрения его крысиный хвост! Но что она могла поделать тогда, когда сама была практически при смерти? Ничего. А драгоценное время было упущено. Он всегда опережал преследователей на несколько ходов. И всегда предугадывал следующие. Впрочем, какая разница теперь? Он погиб из-за неё. Всё из-за неё. Опять... — Ну, как я тебе? В голубых глазах — весёлые, даже какие-то сумасшедшие искорки, которых она прежде не видела там никогда. Её руки, что оправляли подсадному "жениху" пиджак и, оторвав от свадебного букета розочку, всовывали её на место бутоньерки. Внезапно на её пальцы с обручальным кольцом легли его, тёплые, с таким же украшением. И на миг отстранённо подумалось, что было бы, если... — Мы были бы красивой парой, — безжалостно продолжал он, делая вид, что шутит. — Может, поспешила? Есеня вспыхнула, заставила себя вспомнить, что он — её подчинённый. И что она отправляла его под снайперскую пулю. Не удержавшись, ткнула пальцем ему в грудь, проверяя твёрдость средства защиты. Спросила, отводя взгляд: — Ты точно не передумал? Он покачал головой. Убеждённо сказал тогда: — Всё будет хорошо. Сегодня мы её возьмём. Я чувствую... Вздохнув, Есеня подступила ближе и поставила на маленький бортик то, что принесла с собой. Ещё один кактус на могилу близкого человека. Кажется, это становилось традицией? — Ты её взял, — прошептала она. — Мы её взяли. Прости меня... В глазах было сухо. Слёзы лило сердце, и на душе было больно, тоскливо и одиноко. Непроглядно темно. Заметая ли следы или целенаправленно, согласно плану, но телефонный ублюдок сделал всё, чтобы у неё не осталось ни единой живой души, которой она могла бы довериться, выговориться или у которой могла получить мало-мальскую поддержку. В который раз напоминал ей, с кем она села играть, и не терпел, чтоб партнёрша отвлекалась от партии. Словно тушил свет, чтоб вокруг не осталось ни одного знакомого лица. Только кровавая шахматная доска перед глазами и расположение фигур. Не так уж и много их было на самом деле... Пожалуй, из той компании, что слышали голос ТМНП два года назад, он помиловал только Кулибина, Женю и её саму. Странное сочетание. Об этом были все мысли, пока она наращивала шаг к берёзовой роще. Асфальтовая дорога плавно вела к ней и пронизывала насквозь. Можно было подъехать ещё ближе, но захотелось пройтись. Только пришлось вернуться к машине за букетом роз. Внутри, под сенью деревьев, было светло, но как-то уютнее, спокойнее, чем на открытом пространстве. У старых берёз причудливо почернели низы стволов, будто отразив контраст верхней половины. Однако здесь явно что-то происходило: ещё на подходе Есеня услышала чей-то вопль. — У тебя что, совсем совести нет! Безбожник! А ну положил на место! — Да молчи ты! — донеслось в ответ. — На бутылку тебе не хватает? Да чтоб руки у тебя, сволочи, отсохли! А ну положил, сейчас же! Поморщившись, Есеня прибавила шаг, намереваясь поскорее проскочить мимо этого места. Ещё недоставало участвовать в чьих-то разборках. Но крики перепалки становились громче и, судя по всему, доносились как раз с той аллеи, куда она направлялась. Выяснилось, что какая-то интеллигентная бабулька поймала хмурого товарища неопределённого возраста с авоськой пустых бутылок прямо у Анюлиной могилы. "Безбожник" — бомж, алкоголик, неважно — из тех, кто по чужим могилам любят ходить и всё тырить, сердито на неё шипел, и от своей добычи отказываться явно не собирался. Вот только выход из узкого прохода между оградами был заблокирован возмущённой старушкой — явно посетительницей, судя по её аккуратному внешнему виду, странного набора из пары садовых перчаток и сумки с чем-то горячительным на лавочке у соседней могилы. Но больше, конечно, по её праведной ярости. Сообразив, что в данный момент времени она здесь являлась единственным представителем закона, капитан Стеклова собралась с духом и шагнула к месту событий. — В чём дело? Парочка обернулась одновременно. Бабушка обрадовалась поддержке, объяснила: — Погляди, дочка, до чего человек дойти может! С могил берёт! Совести ни на грош! Это же люди принесли, — чуть не плача, укорила она своего ответчика. — Дочка у них погибла, или, может, жена! Ожерелье у неё любимое было, видно! А ты за бутылку пропьёшь! Да чтоб ты, гад, поперхнулся! — В гроб класть надо было, — со знанием дела проворчал алкоголик. Воспользовавшись замешательством, обошёл бабушку и пошкандыбал прочь. А до Есени наконец дошёл смысл происходящего. "Ну день-то сегодня какой! — в подтверждение грохнул знакомый баритон в её ушах. — Забыла уже?" Ещё миг, и алкоголик услышал за спиной щелчок предохранителя. — Стоять! — рявкнула Есеня и одновременно показала ойкнувшей бабушке своё удостоверение. — Следственный Комитет. — Слава те!.. — всплеснула руками та. Бомж медленно обернулся, обмер от вида пистолета. — Ожерелье? — уточнила она, разглядывая в прицел полосатую лыжную шапку мародёра. — А где он его взял? — Тут, тут! — закричала бабулька и резво подбежала к Анюлиной могиле, хлопнула по надгробию. — Вот, прямо тут лежало. Я ещё подумала... — Ко мне, — холодно приказала бомжу Есеня. — Сюда. Что взял — покажи. Тот кивнул, испуганно подошёл. Трясущимися руками достал. Протянул на руке, и Есеня вздрогнула. "Нет, не может быть..." "Может". — Давай сюда. Она шагнула к расхитителю гробниц и забрала упомянутое ожерелье. Которое видела всего раз в своей жизни, два года назад. И с тех пор отчаянно старалась забыть о том роковом вечере. Пришлось себя пересилить, чтобы вообще прикоснуться к украшению свободной рукой. Несмотря на тёплое время года и послеобеденный зной, внезапно стало так холодно, что Есеня подумала об оставленной на заднем сиденье куртке. Неизвестные науке кристаллы в её руке были ледяными и острыми. Зажав ожерелье в кулаке, она прожгла воришку взглядом, не хуже наставника. Перевела дух. — Карманы! Обладатель лыжной шапочки живо вывернул карманы. Вниз посыпались какие-то вещи, даже чья-то игрушечная машинка. Да, точно безбожник... Есеня прошипела: — Пошёл вон. Тот был рад стараться, засверкал пятками как расстрельный, что надеялся удрать от фашисткой пули. Даже позабыл про авоську. — Стой! Бомж резко затормозил, едва не грохнувшись на землю. Застыл на месте, первое время страшась оборачиваться. Наконец, заторможенно повернулся лицом. Есеня кивнула на добро у своих ног, сказала: — Всё по местам разложил. Или — пулю в лоб. Обойма полная. Отсюда как раз попаду. Выбирай. Старушка рядом была уже почти что в инфаркте, как, впрочем, и бомж. Наконец, выбрав более безопасный вариант, тот нехотя и в ужасе вернулся. Сгрёб всё в подол рубашки. — Ты кто вообще? — прошипел он. — Нет такого закону, чтоб людей ни за что... стрелять. — А думаешь, тебя искать кто-то будет? — холодно усмехнулась она. — Здесь? Давай проверим? — Дочка, — прошелестела бабулька. — Учти, у меня — куча свободного времени. И с головой, как ты понял, не всё в порядке. Я же проверю. И тебя найду — работа у меня такая. Так что ты уж постарайся. Ну? Есеня кивнула, и бомж вприпрыжку побежал ещё быстрее, теряя по дороге чьи-то маленькие сокровища. — И друзьям своим! Собутыльникам расскажи! — грозно донеслось ему вслед. А Есеня стиснула ожерелье в руке так, что острые грани впились в ладонь до крови. Но она почти не почувствовала. "Вот, вырастил смену!" — хохотал в ушах знакомый баритон. Она поморщилась. — Дочка... — пробормотала старушка. Есеня выдавила: — Вон там, говорите, лежало? — Да, дочка, — старушка рассыпалась чуть ли не в поклонах. — Давно? — Не знаю, дочка. Я тут недавно пришла. На могилку к мужу хожу. И к сыну своему. Единственному. Каждый день. Она вздохнула. — Так вы были здесь вчера? Видели? — Нет, дочка, — с готовностью ответила бабулька, косясь на огнестрельное оружие в руке незнакомки. — Вчера была. Не видела ничего, не было. "Пистолет-то убери", — её невидимый взору спутник, должно быть, выразительно закатил бы глаза. Если б смог. Спохватившись, Есеня поспешила вернуть оружие в кобуру. — Значит, сегодня появилось, — заключила она. — А вы только пришли или уже к мужу успели сходить? Облегчённо вздохнув, старушка, на удачу, не последовала примеру задержанного и не стала спасаться бегством от явно профессионально выгоревшего на работе следователя по особо важным делам. Осталась, кивнула на две могилы по соседству. — Так я и прийти не успела. Подхожу — и вижу... Есеня разжала ладонь и положила окровавленное ожерелье на камень. Где оно, видимо, и лежало. Дожидалось её прихода... Сказала: — Спасибо вам. Что мимо не прошли. И молчать не стали. — Ой, как это ты поранилась-то? — встревожилась бабушка. — Ой! Покажи! Это же обработать надо! Погоди, погоди. Она метнулась к брошенной авоське и выудила из кучи пустых бутылок одну, прозрачную и полную, даже запечатанную. Успокоила: — Не боись. Я сама — фельдшер. Потерпишь, дочка? А? Есеня невесело усмехнулась. — Потерплю. Работа такая. Тут пришлось осознать, что она вновь переоценила свои способности. Это наставник мог снести подобную операцию не моргнув глазом, так, словно ему на рану лилась простая вода... Это, чёрт побери, было больно! До тех самых искр из глаз. Сквозь сомкнутые губы с мычанием прорвался вскрик. Не выдержав, она отшатнулась, зашипела. "Зашить бы", — подсунула ей память один давний разговор в соответствующей ситуации... Тёмное время суток, будто встревоженный их неожиданным возвращением, лофт. Хмурый, раненый наставник, что твёрдым шагом подошёл к своему чудесному холодильнику и на сей раз открыл дверцу морозильной камеры, где была припасена ледяная бутылка водки. Видимо, как раз для таких случаев. Он сел верхом на стул, запрокинул голову и сделал несколько глотков из горлышка. Окинул взглядом свою обалдевшую и растерянную стажёрку, что изо всех сил старалась не показывать свои истинные чувства, и плеснул из бутылки себе на рану. От такого зрелища свело зубы, её рука сама стиснула моток стерильного бинта. А Меглин даже не поморщился. Сдвинул брови, облокотился на спинку стула, велел: — Так бинтуй! Заживёт... Она расправила бинт, принялась старательно накладывать туры повязки. В душе от такой неожиданной встряски перемешались самые разные чувства. И неуверенность в своих силах, и сомнение в том, что наставник мог адекватно оценить состояние раны, и страх перед последствиями такой опрометчивости, и желание всё сделать аккуратно и правильно, чтобы ему помочь. И, ещё кое-что. От прикосновения к горячей коже, при виде раны в его плече, из которой сочилась кровь, она вдруг почувствовала боль. Едва ли не такую же, которую испытывал он сам. Просто не подавал виду. Когда она затянула узелок и разогнулась, то встретила острый взгляд. — Раздевайся! Её брови стремительно взлетели вверх. А Меглин закатил глаза. — Кровь на одежде, — уже мягче пояснил он. — Раздевайся. Душ — вон там... — Помыть бы, — заметила пожилая женщина, косясь на ожерелье. Есеня будто очнулась, отрицательно помотала головой: — Не надо. Её этим убили. Старушка ахнула и закрыла себе рот рукой. — Помните, случай тот был? — хмуро пояснила Есеня. — На выпускном? В прошлом году? Газеты читали? — Ой, дочка! — воскликнула та. — Да кто ж такое забудет-то! Я как в телевизоре увидела, всю ночь потом спать не могла. — Я тоже, — мрачно добавила Есеня. Старушка взглянула на неё с почтительным любопытством: — А ты, что ж, дело это расследовала, да? — Это подруга моя была. Лучшая. Наш курс выпускался. Бабулька покачнулась и села на лавочку. — Ой, господи боже... Так это ты к ней... Вместо ответа Есеня нагнулась, подняла с земли свой оброненный букет и положила на могилу Анюли. Розы были невозможно алые, как кровь. — Я тебя поймаю, ублюдок, — прошептала она. — Поймаю! Поймаю! Поймаю! Закусила губу, на миг прикрыла глаза. После — выпрямилась, провела по холодному камню пальцами. Жаль, выбитая на нём фотография не передавала удивительного сочетания огненно-рыжих локонов и глаз оттенка морской воды, самых красивых глаз на курсе! "Уши — как у слона, — вспомнилось ей. — Вот, у тебя, я понимаю, — сексуальные. Зато, мне насчёт украшений париться не надо". Туалет ночного клуба, глухие раскаты музыки из зала и критический взгляд в отражении большого настенного зеркала. Их последний разговор... — А ты по ним паришься? — небрежно поинтересовалась Есеня, подкрашивая себе ресницы. — Я по всему парюсь, — ещё больше удивила её лучшая подруга. — Я вообще, знаешь, завистливая. Для дочери прокурора Стеклова такое заявление, равно как и все последующие, оказались новостью. Никогда прежде Анюля не обращала внимания на разницу в их социальном и материальном статусе. А теперь оказалось, что обращала, да ещё как, просто копила в себе. Видимо, её уста разомкнулись после алкогольного аперитива? А может быть, внезапно осознала, что после этого вечера дорожки лучших подруг должны были разойтись? Работа следователя либо прокурора Анюлю не прельщала никогда. Место адвоката в Ярославле было пределом её мечтаний. Вот откуда взялась эта откровенность. Практически, предсмертная... Взгляд рыжей пышки выразительно пробежался по элегантному чёрному платью с соблазнительным разрезом у бедра, выглаженным утюжком и тогда ещё длинным до пояса волосам, золотистому ошейнику в тон босоножкам. А обладательница гардероба впервые за годы их дружбы захотела натурально провалиться под землю. — Ну, ничего, — наконец, смилостивилась Анюля. — Я же теперь — дипломированный юрист? Заработаю. Есеня с большой охотой подхватила эту мысль. - А украшения — опасная штука, — наставительно добавила она. — С их помощью мужики нас покупают. - Мне что-то не предлагали, — расстроилась Анюля. — А тебе? В уголках глаз потеплело. Память, что бережно хранила каждый звук любимого баритона, с не меньшей точностью воссоздала и досадные нотки в речи однокурсницы. А следом, торопливо вытеснив страшное зрелище кровавых брызг, подсунула и другую картину. Это же место, старая берёзовая роща. Похороны. У могилы собралась печальная траурная группа: семья погибшей, что создавала массовку, и несколько однокурсников. В их числе Саша Тихонов, Женя Осмысловский и она сама. Дети с причудливо одинаковым, медным оттенком волос, испуганные и растерянные вне зависимости от пола и возраста, провожали свою старшую сестричку. Поседевшая за одну ночь Вероника Викентиевна сперва скорбно молчала, пока не закончилась печальная церемония. А после, будто прорвавшаяся через плотину река, взорвалась рыданиями. Её стенания раздирали душу на части. Больше всего Есеня винила себя за то, что не вырвалась из рук будущего мужа и не подбежала к бедной Анюле, когда ту ещё можно было спасти. Закричи она, решись что-то сделать в холодном рассудке, — и кто знает, может быть, кто-то из присутствующих опомнился бы от потрясения, от этого ужасного всеобщего ступора, и пришёл бы ей на помощь? И сейчас Анюля была бы жива... Заплаканные глаза смотрели на выбитую на плите фотографию лучшей подруги, и гранитная улыбка казалась печальной, а взгляд некогда зелёных глаз — укоризненным. Рядом, как воин на дозоре, стоял Саша, но Есеня его не замечала. Женя приехал уже явно навеселе и явился на похороны с початой бутылкой мартини, которую и допил к концу церемонии. Видеть их обоих не хотелось совершенно. Она догадывалась, что по большему счёту оба присутствовали здесь из-за неё. Сморгнув слёзы, она приблизилась к могиле и положила на пестрый ковёр букетов свой, дорогой и строгий. Отступила. Мать Анюли рыдала и отчаянно обнимала каменную плиту, супруг безнадёжно утешал её. А маленькая сестричка погибшей, испугавшись материнской истерики, оглянулась и поразмыслив, заняла место подальше, рядом с Есеней. Ей было лет пять-шесть. Большие, растерянные глаза, нос в точечках веснушек. Наверное, так же выглядела в детстве и Анюля? Пламенно-рыжие кудряшки — как обрамление для траурного платочка. И, маленькое ушко с золотистой бусинкой. От одного взгляда на него в груди до боли сжалось сердце. Присев на корточки, Есеня погладила девочку по голове, и следом осторожно вынула украшение из её ушек. А затем, в том же неясном порыве души, сняла свои, бриллиантовые, и вдела их на место скромных серёжек. Увы, слишком поздний подарок, опоздавшее раскаяние. Впрочем, страсть будущего юриста, о которой её однокурсница особо не догадывалась, была слишком непреодолимой. И даже после её шутливого предупреждения и выдуманной поучительной истории Анюля приняла зловещий подарок и надела на себя это смертельное украшение. Увы, свою голову не поставишь, даже тем, кто тебе ближе, чем остальные, кого ты хочешь уберечь. Эх, знать бы тогда! Эти крохотные золотые бусинки с тех пор так и были в её ушах, на работе и дома, днём и ночью, они стойко прошли с ней всю стажировку и вытерпели все её испытания и горести. Как необходимое напоминание о том, что в тот же день и час, на этом самом месте, неслышно, без слов и втайне ото всех, она поклялась лучшей подруге, что её убийца получит по заслугам. И что она, Есеня, непременно станет следователем, чтобы защищать. Таких девочек, как Анюля. И как её маленькая сестра. Тот роковой вечер, вернее, ночь, в первый раз после маминой смерти опять перевернул весь относительно благополучный мир с ног на голову. Заставил её своими глазами увидеть убийство и смерть подруги и почувствовать свою отвратительную беспомощность и абсолютную неготовность к жизни, в самом зловещем её проявлении. Этот же случай погнал начинающего следователя на край пропасти и вынудил заинтересоваться таинственной личностью бородатого сыщика, для которого, как тогда казалось, в принципе не существовало невыполнимой задачи. Тогда же она впервые услышала его голос, даже раньше, чем имела удовольствие рассмотреть его обладателя. А ведь не случись этой трагедии, их дорожки могли и не сойтись. Он бы искал ТМНП сам и, возможно, нашёл бы и поймал его. Был бы сейчас жив-здоров, никто бы не вмешивался в его работу, не натравливал бы на него покойного прокурора, неосторожно вспоминая обоим старые грехи. Не хватал бы его за руки, не просил остановиться. И не пытался бы непременно пробраться в его таинственное сердце и открыть давно сломанный там замок клинком перочинного ножа как мелкий воришка... И нынче никто бы не звонил ей с неизвестного номера, чтобы просто помучить и отомстить. Были бы живы папа, Саша и ещё целая куча народа... Сколько всего случилось, это ж просто с ума сойти! И сколько ещё ему надо было таких могил, чтобы успокоиться? "Думаешь, он остановится?" — проворчало подсознание. Она зажмурилась, пытаясь сдержать слезы. Мысленно взмолилась: "Ну, что ему нужно от меня! Скажи!" "А что им всем нужно? — фыркнул её невидимый спутник. — Он же такой крутой, а похвастаться некому. Не с кем больше по душам поговорить, не с кем". Она вздохнула, подавленно слушая ответ на собственный вопрос. "Маньяки — это же алкоголики, да? — продолжал внутренний голос. — Только, вместо водки — кровь человеческая. А бухать в одиночку — какой с этого прок? Так только самые пропащие души делают. Нет-нет, ему собутыльник нужен. Вот он его повсюду и ищет. Всю свою жизнь. Меглин был, да сплыл. Одна ты у него и осталась". Вздрогнув от любимого имени в третьем лице, да ещё и произнесённого знакомым баритоном, она с трудом перевела дух. Мысленно возразила: "А если уехать? С Женей, с Витюшей? Далеко-далеко? И пускай он говорит тогда с кем хочет! Других себе... собутыльников ищет!" Эта идея собеседнику не понравилась категорически. " Далеко-далеко... — насмешливо передразнил он. — Ты серьёзно, что ли? Думаешь, ты уедешь, а он тут со скуки помрет? От старости? Сколько ещё человек положит, а? Десять, пятьдесят? Сто? Чтобы с тобой договорить? " У неё из глаз катились слёзы, уже потоками. "Я не хочу! — мысленно завопила она, вцепившись в холодный мраморный край и чувствуя, как трясётся всем телом. — Я не могу! Не могу-у! Не могу больше!" "Не можешь?" Есеня стиснула зубы. "Хорошо тебе! Ты — в могиле. Тебе бояться нечего. А у меня душа — в пятках уже! Откуда он знал? Кто это принёс? Когда? И как... Это же..." "А с чего ты взяла, что это — те самые бусы?" И правда. Но ведь так похожи. Кулибин — за решёткой, уже два года как, роковое украшение — в архивах, среди вещдоков. Кто же сделал дубликат? Только он мог. Вот бы к кому наведаться... "Ну, соорудил на пробу несколько. И выбрал самое удачное. Делов-то". "Точно". Надо будет Быкову сказать. Дело с этими отрубленными конечностями — явно тупиковое. Пусть там, в Орехово-Зуево, сами разбираются. Лучше отделу вновь заняться старым, уже закрытым, но до сих пор нераскрытым делом. И объединить, наконец, все многочисленные убийства в одну грандиозную "серию"... И тут в поток её мыслей нагло вломился телефонный звонок. — Да? — Знаешь, я тут подумала о твоём предложении, — тоненько засмеялась трубка. — У меня маникюр сорвался и как раз нарисовалась свободная минутка. Помнишь ещё, какой ресторанчик у меня самый любимый? Она едва взяла себя в руки. Этот весёлый, беззаботный тон совсем не вязался с её настроением, с мрачной обстановкой кладбища, стволами берёз, на которые ложились огненные закатные краски. Но чего ей, в самом деле, нужно было напоминать этой безмозглой курице о важных датах? Ей, Анюлиной одногруппнице? Зачем было ждать, что сегодня, сюда, два года спустя, явится весь поток? Многие бы предпочли забыть о том вечере, как о кошмарном сне. Лиза Гнедова — в их числе. И она, Есеня, — тоже. Только она не имела права. Если бы тогда она сориентировалась, не позволила Жене схватить себя за руки, а после — и в охапку, если б у неё не отшибло мозг и не отнялся язык, как у всех окружающих, может, ещё было возможным что-то сделать! Анюля задыхалась на полу, но ведь тогда она ещё была жива! Кто знает, а вдруг у персонала клуба нашлось бы что-то вроде плоскогубцев, и получилось бы разрезать это проклятое ожерелье! Ведь "скорая", спецназ, служебные автомобили — всё было наготове, все, оказывается, ждали снаружи! Меглин знал, что Кулибин выберет себе жертву именно сегодня, именно здесь. Однако это только свою ученицу он бежал спасать сломя голову. На истекающую кровью Анюлю наставник смотрел так же хладнокровно, как и сам убийца. Он и в тот раз не стал изменять своей долбаной привычке ловить маньяков на живца, с поличным, со свежей кровью на руках... Не хотелось никуда уходить, тем более, в какой-то ресторан, к Лизе. Но и оставаться — тоже. Страшно, жутко было понимать, что он реально за ней следил. Либо же её так легко было просчитать? Он знал, что она сюда приедет. Именно сегодня. Не могла не приехать... — Эй! Ты там уснула, что ли? Против воли Есеня выдавила из себя: — Хорошо. Буду через час. На том конце провода надули губки. — А что так? Ты где? — У Анюли на могиле. Ты помнишь вообще, какое сегодня число? Или, — она вздохнула, — это только я... помню? — Ой, Есень... Ну, ты же знаешь... — капризно забормотала трубка. — Маникюр, — хмыкнула та. — Понимаю. Тогда, через полчаса. И, не дождавшись ответа, отключила связь. Сказала: — Я найду его, Анюль. Я его обязательно найду. И убью. Я тебе обещаю. А потом быстрым шагом направилась к машине. Старушка тихонько перекрестила удаляющийся силуэт. После встала и со вздохом направилась к своим. Подошла, но глаз то и дело возвращался к окровавленному ожерелью на соседней могиле. — Свят, свят! — наконец, забормотала она. Перекрестила жутковатый предмет, плиту, после — себя. И, не выдержала, — подхватила сумку и заторопилась прочь.***
— Боже, что случилось? Есения Андреевна, вы... — В порядке, — отрезала та. Вошла, швырнула куртку на диван. И решительно вынула спящего ребёнка из манежа. — Витюша... Да, да... Мама здесь. Мама рядом. Ух, какой ты у меня тяжёленький стал. Вокруг шеи обвились маленькие ручки, цепко, должно быть, напрягая все свои младенческие силы. Она на миг прикрыла глаза. Хватка сынишки была приятно горячей и крепкой. — Мам-ма... — тихо, сонно пробормотал он. А у неё боль скрутила всё внутри, на щёки поползли новые слёзы. Нет, всё. Довольно. Больше она не вернётся, ни за что. Не бросит ребёнка. Ему нужны не банальный уход по оговорённому расписанию, не няня или чужие люди, а она сама. Больше никогда. И никто не сумеет её заставить. Все старые долги и счёты могут подождать, пока у её груди колотится вот это крошечное сердечко. А ей в глаза смотрят огромные для такого личика, но удивительно знакомые глаза. И счастливая улыбка, с жемчужинами первых зубиков... Наверное, он мог бы так улыбаться, если бы хоть раз сумел себе это позволить... — Елена Михайловна, — не оборачиваясь, позвала Есеня. Но няня не отозвалась. Тогда она подхватила сынишку удобнее, оглянулась. Увидела, что комната пуста. Однако из прихожей доносился чей-то приглушённый голос. — Да-да, Евгений Владимирович, — шептала няня, прикрывая у уха телефон ладонью. — Да, я поняла... Я позвоню... Обернувшись и увидев Есеню, эта обычно невозмутимая, уверенная в себе женщина неожиданно, вздрогнула и шарахнулась в сторону как от огня. — Простите... — пролепетала она. — Вы... Вы, наверное, хотите... — Что с вами? — нахмурилась та, поглаживая маленькие кудряшки сына. — Испугались? Чего? — Да... Нет, нет, — пробормотала няня, не отрывая от её рук странно напряжённого взгляда. — Что-то померещилось... Извините. А Есеня внезапно поняла, что ужасно устала только за эти несколько часов. Здесь, в Одинцово, на относительно безопасной территории, тело посчитало, что имеет право отключить боевой режим. Даже голова пошла кругом, захотелось срочно сесть, а лучше — лечь. И закрыть покрасневшие глаза хоть ненадолго. Вздохнув, она передала ребёнка няне, сказала: — Раз уж вы здесь, замените меня ещё немного. Пойду к себе, отдохну. На кладбище была, у подруги годовщина. Ну, сами понимаете... Будто опомнившись, Елена Михайловна кивнула и подхватила малыша. — Да, и будете звонить моему мужу — передайте ему привет. Пусть выздоравливает. Она и сама не поняла, откуда прорвалось это раздражение. Наверное, просто устала. В последний раз запустить руку в маленькую гриву, подержаться за протянутую кукольную ладошку, даже шутливо её потрясти. А уже на лестнице ослабить контроль, позволить ногам дрожать и спотыкаться, выпустить слезы на щёки. Ещё пару шагов, и — если до того она не доберётся до кровати, то свалится прямо здесь. Как Меглин. В кататоническом ступоре... — Крикните, если что-то будет нужно, — донеслось с первого этажа. Ага, вовремя... К счастью, внутреннего завода хватило на то, чтобы добраться до холодной супружеской кровати. И там — повалиться на подушку, зарыться в неё лицом, сжаться, точно получив сокрушительный удар. Нет. Нет, нет! Решительно, для одного дня впечатлений — уже более чем достаточно. Странные бородатые сотрудники спецотдела СК, с которыми она была не знакома, отрезанные кисти чьих-то рук. Даже банальное посещение кладбища стало целой маленькой драмой, ещё одним актом в какой-то страшной пьесе. Всё завязано между собой, а она видела только небольшую часть этого сложного переплетения, игры ТМНП. И даже приблизительно не могла представить себе грандиозные масштабы этой паутины. Можно было думать всякое, успокаивать себя, если бы этот телефонный ублюдок не позвонил сам!.. — Да? — раздражённо произнесла она, не успев даже выехать с территории кладбища, только — сесть в машину. — Ты помнишь, какой сегодня день? — спросил ненавистный голос. Есеня сердито хлопнула дверцей, процедила: — Хорошо, что ты об этом... не забыл. — Как я могу, — на том конце провода послышался смех. Она прикрыла глаза и приложила все усилия для того, чтобы сохранить спокойствие. Руки тем временем уже сами вытащили блокнот и вооружились карандашом. — Значит, ты всё видел? — Конечно. Глаз оторвать не мог. Как и ты. Скажи, разве тебе не понравилось? Она стиснула карандаш в кулаке. — Нет. — Я всё видел, — медленно, даже укоризненно, протянул он. Есеня со свистом втянула воздух. Постаралась унять дрожь во всём теле и не пропустить её в голос. Отбросив карандаш и блокнот на сиденье, завела мотор. — Значит, ты там был, — подчёркнуто безразлично произнесла она. — В зале? Среди людей, или?.. Тишина в эфире теперь показалась ей не спасительной, а угрожающей. — Ты же не думаешь, что меня получится развести на таких дешёвых трюках? — искажённый голос посуровел. Есеня решила промолчать. — Я оставил тебе подарок, — пророкотал он. Она буркнула: — Я знаю. — Ты неплохо справляешься. Надеюсь, новый ребус придётся тебе по вкусу. Она подавленно предположила: — Значит, эти отрезанные кисти в Орехово-Зуево... — Это тоже — мой тебе подарок, — докончил ТМНП. — Ведь сегодня — особенный день. Есеня вздохнула. Под шум работающего мотора услышала спокойное: — Жаль, что Кулибин в камере повесился. И сглотнула. — Но эта подсказка — лишняя. Будет только отвлекать. У тебя нет времени на прошлое, Есеня. Надо жить настоящим. — Что? — ахнула она. — О чём ты говоришь? Но колонки молчали. И эта его новая манера начинала вымораживать не хуже ненавистного голоса. Внедорожник содрогался всем корпусом, шумел двигателем, нарушая почти могильную тишину этого последнего пристанища под берёзами. А его владелица откинулась на сиденье, совершенно без сил. — Кто же ты... — прошептала она. Так тихо, почти беззвучно, чтобы за оборотами мотора её не услышали. Но собеседник ответил: — Я друг, Есеня. Я — твой друг. Я единственный помню о тебе то, что ты так стараешься забыть. Она зажмурилась. — Ты прячешься от себя самой, отрицаешь свою природу, свою суть. А за такое природа обычно наказывает. Скоро ты сможешь в этом убедиться. Дрожащие пальцы сами повернули ключ в обратную сторону, до щелчка. Внедорожник умолк. — Скажи, — её голос звучал хрипло. — А как долго ты собрался со мной... играть, а? До самой смерти? Как с ним? Колонки вновь ненадолго взяли паузу. — Интересный вопрос. О таком я ещё не думал. Есеня насмешливо покивала. Ну, разумеется... — Не буду мешать, — вдруг сказал он. — Иди, работай. И пока она, задыхаясь, хватала ртом воздух, произнёс свою коронную фразу и сам отключил связь. И главное, после всего этого на остатке душевных сил она осмелилась притащиться в суши-бар и плюхнуться на сиденье, напротив этой безмозглой курицы! Помнится, ещё пару лет назад та лила слёзы на выпускном вечере по причине того, что будущему майору Осмысловскому приспичило непременно узнать, надела ли она под платье нижнее белье? Теперь Лиза Гнедова такой скромницей не выглядела точно. Круглые и голубые, чуть навыкате, глазки с удлинёнными ресницами полнились нахальством. Ещё на подходе к нужному столику стали слышны её визгливые претензии к официантам. В общем — все прелести того, как меняет человека работа в частной адвокатской конторе всего за пару лет. — Ну, и как ты меня нашла? — с вызовом спросила она. — В его телефоне? Да уж. Разговор явно предстоял не из лёгких. Ранее почти никак не пересекаясь и потому не испытывая друг к другу ни особой симпатии, ни неприязни, теперь они были чуть ли не соперницами. Причём, статус "бывшей", судя по всему, Лизу не смущал. Наоборот, придавал ехидства. Думала, что законная супруга её бывшего парня пришла жаловаться на пробоину в семейной лодке? Да сейчас... — Нет, — возразила Есеня. — Он всех стёр, с кем встречался. Сразу после свадьбы. "В контакте", в группе однокурсников. Ты же с ним целовалась, на выпускном? "Когда только успели", — мрачно подумала она. — И не только, — Лиза картинно вздохнула и демонстративно проверила время на экране своего айфона. — Первая любовь. Что ты хочешь? — Дело одно нужно проверить, — сухо пояснила Есеня. — Что было с ним двадцать седьмого апреля, три года назад. Листала тут твой "Инстаграм", "Фейсбук". Ты же каждый день постишь? Лиза изобразила гордый, выразительный кивок. — А жить-то когда успеваешь? Лиза улыбнулась: — Итс май лайф. — Понятно, — буркнула Есеня и потянулась в карман за айфоном. Выложив перед собой пальчики с идеальным новеньким маникюром, Лиза с большим интересом наблюдала за её действиями. — Хорошо, — произнесла Есеня, показывая экран с увеличенным постом, переполненном весёлыми и грустными смайликами. — Вот, смотрим. "Двадцать седьмое апреля. У любимого несчастье. Пришлось стать медсестрой". Это что значит?" От многозначительной улыбки Лизы захотелось так же демонстративно закатить глаза. — Медсестрой была, — протянула та. — Раны ему промывала. А тебе прямо очень-очень надо знать? Есеня нахмурилась, осторожно подтвердила: — Ну, прямо очень-очень. Тогда Гнедова взяла свой золотистый айфон и грациозно пробежалась пальчиками по экрану, принялась что-то на нём сосредоточенно перелистывать. Видимо, отыскав то, что хотела, объявила: — Ну что, счастливый у тебя день сегодня! На, любуйся. В шумном зале, наполненном застольной беседой, звяканьем тарелок и перестуком деревянных палочек, обострённый слух уловил характерные приглушённые звуки из колонок. И предложенное домашнее видео смотреть не захотелось. Она и сама не поняла почему. — Ему так нравилось тогда, — пояснила Лиза, не отрывая от собеседницы пытливого и мстительного взгляда. — Мы даже пересматривали. А вы с ним так не пробовали? Есеня заставила себя заглянуть в экран. Получить всю нужную информацию и при этом попробовать сохранить себе нервы. Как на местах жестоких преступлений, когда хотелось отвернуться от окровавленных, обезглавленных и растерзанных трупов, но суровый баритон приказывал: "Смотри". "Смотри!" Вздрогнув, всё тело послушалось этого тона как в условном рефлексе. Голова повернулась в нужную сторону, руки взяли устройство в ладони и поднесли ближе, глаза сами уставились на происходящее по ту сторону экрана. Губы скривились. Вот чего-чего, а подобные зрелища её никогда не волновали. Секс хорош, когда им занимаешься, когда отключается голова и позволяет вытворять разные, порой даже невообразимые вещи, на которые в светлом уме и здравом рассудке никогда не хватило бы смелости. Что-то вроде пьянства. И так же, как непривлекательны бывают люди, когда их уже не держат ноги и вступают в силу разные физиологические процессы, так же отвратительно было наблюдать за чужой близостью со стороны. Тем более, своей собственной. Неужели Лизе не противно? Кажется, такие сладкие воспоминания, жаркие океаны лавы и слияние тел и душ. А на каком-то грубом уровне всё выглядит так примитивно и... просто? "Неужели так было и с ним?.. Нет, лучше этого не знать и не видеть, никогда. Только чувствовать..." "Не в ту степь, — строго одёрнуло подсознание. — Что видишь? Она едва сумела подавить нервный смешок. "В жизни не слышала более идиотского вопроса". "Ну?" Пришлось всмотреться в экран. Да ничего особенного. Лиза сумасшедшая, потная и совсем не красивая, а в таком странном ракурсе — даже толстая. Муж за её плечом — такой же мерзкий, каким он был год назад, да и не слишком с тех пор изменился. В постели эта странная плотоядная ухмылка, которую он обычно не показывал людям, проявлялась в полной мере. В сочетании с прищуренными глазами, он как никогда походил на довольного кота, которому попалась мышь. Его законная супруга об этом знала и потому каждый раз старалась прикрывать веки, отчаянно пытаясь представить себе совсем другой взгляд. Тоже хищный, но восхитительно спокойный, немигающий и убеждённый в своей власти, полный внутренней силы и голода. Нет, лично она предпочитала семейство псовых... "До свиданья". Есеня вздрогнула так, что айфон чуть не выпал из её рук. Угрожающий тон, как и смысл самой угрозы, был предельно ясен. "Сейчас, сейчас... Ну, подожди, ты! Ну! — она почувствовала, как от удовлетворённого вида Гнедовой, собственных мыслей и самого двусмысленного положения, в котором оказалась, кожа на лице начинает полыхать. — У него плечо перевязано, так? А татуировки пока нет..." Не выдержав, палец сам надавил на боковую кнопку. Лиза улыбнулась и пригубила прозрачное вино из огромного широкого бокала, похожего на тюльпан. "Правильно думаешь", — одобрил внутренний голос. Есеня с трудом выдавила из себя: - Он тогда целый день с тобой был? Конечно, Гнедова постаралась усилить эффект. — Угу, — мечтательно подтвердила она и включила видео по-новой. — Буквально не выходя. Есеня заставила взять себя в руки и встать из-за стола. - Спасибо, — бросила она через плечо. Не отрываясь от экрана, соперница пожала плечами: — Сама попросила. Тут уже Есеня вспыхнула. Всё её существо требовало хотя бы небольшой сатисфакции за этот напряжённый день.. "Разрешаю", — пророкотал знакомый баритон. Два шага назад — и выдернуть айфон из ошеломлённых пальчиков с новеньким шеллаком не составило труда. А потом Лиза сама не поняла, как устройство оказалось в её почти полном бокале.. — Ты что, дура, что ли? — взвизгнула она на весь свой любимый ресторанчик. Но Есеня уже была далеко. Выскочила на улицу пулей, а там оглушительно грохнула дверцей внедорожника. И ещё довольно долго сидела за рулём, силясь унять дрожь во всем теле. Теперь уже не от страха, а от чистой ярости на всех, кто так или иначе превратил её обычный день в подлинный кошмар.... Есеня вздохнула и, отпустив подушку, заняла более удобное положение на ней. Сложила руки на груди. Задумалась. Ну, и что теперь было делать с этой новой информацией? Вернее, было ли это вообще информацией? Банальная женская вредность и гадость. Чьи-то чужие ролевые игры, перевязанные плечи... И говоря честно, альковное прошлое мужа никогда её особо не интересовало. Надев кольцо, он очень изменился, в положительную сторону, и этого было достаточно. Куда больше её беспокоили сегодняшние события, особенно те, что случились под конец дня. Получается, ТМНП не просто знал, что она придёт. Он совершенно точно знал, когда именно. Вряд ли Анюлины родные — а семья у Захаровых была дружная и большая, — отнеслись бы спокойно к такому "подарку" на её могиле. Значит, злосчастное ожерелье появилось позже, после поминок. Интересно, кто его принёс? У кого мог быть дубликат окровавленного вещдока? Ведь Кулибина и ту часовую мастерскую, где он работал — и откуда чуть позже бесследно пропал бедный Семён Аркадьевич, — перетрясли сверху донизу. Золотых дел мастера сразу же упрятали в тюрьму. Не это ли та самая нужная ниточка? Увы. Она была таковой ровно до той секунды, как кто-то повесил Кулибина в его одиночной камере. Да, именно так. Вряд ли этот олигофрен, с круглой и вечно довольной физиономией, решился бы на такое самостоятельно. Вне всяких сомнений, ему помогли. Если бы она спохватилась чуть пораньше... Надо будет расспросить Быкова о подробностях, как только в новом деле появятся какие-то подвижки. Начальник ужасно не любил, когда для его сотрудников "хобби" — как он называл параллельные расследования — становились важнее основного. Что оставалось? Да ничего. Что хотел своим "подарком" сказать ТМНП? Ничего, кроме того, что он контролирует всё, даже то, до чего она пока не додумалась. В его руках — все ниточки. И он явно не заинтересован в выигрыше. Ему был в кайф сам процесс. Ну, разве что мелочи, которые приходили ей в голову и раньше? Стальные гитарные струны и стальная же нитка, на которую были нанизаны острые кристаллы. Двадцать первое июля, годовщина Анюлиной смерти. Вернее, если так подумать, около полуночи она уже была мертва. Значит, двадцатое. Опять эта цифра... Полумрак ночного клуба, испуганные вопли будущих юристов и следователей. Анюля на полу, хрипит, задыхается и корчится как пойманная рыбка. Самые красивые на курсе глаза выпучены из орбит и смотрят в никуда. Злосчастное ожерелье врезается ей в шею, и вокруг разлетаются кровавые брызги. Где-то в толпе, совсем близко, стоит Кулибин и наслаждается зрелищем. А ещё где-то из темноты полыхают суровые волчьи глаза. И все в этом долбаном зале, в этом долбнном клубе, — гости, персонал, органы правопорядка и даже сама жертва — замерли как на остановленной плёнке и ждут только одного: чтобы этот кошмар, наконец-то, закончился... Есеня скривилась, как от боли. Но всё-таки... Как он мог! Как Меглин мог так спокойно дать этому гаду убить её лучшую подругу на её глазах! И даже не попытался ничего сделать! Не рявкнул, как он может, на весь спятивший от страха, визжащий клуб, включая персонал, её саму, и даже собственных коллег, чтобы они проснулись и хоть попробовали помочь бедной Анюле! Вместо того, чтоб картинно вынудить Кулибина сознаться в содеянном, прямо у её мертвого тела. Бесспорно, выглядело эффектно. И именно это обстоятельство толкнуло её саму на то, чтобы... Чтобы фактически сунуть себе голову в петлю, что медленно, неуклонно затягивалась. Там уже была голова Меглина, и отчего-то его стажёрка полагала, что именно её компания поможет им обоим избежать неприятного конца... За такое какая-то часть души продолжала на него злиться, даже после всего того, что случилось. Хоть и находила потом кучу оправданий и как будто даже понимала: у бедной Анюли не было шансов. Не было, и всё... — Ты им показал? У тебя получилось, — вспомнились раскаты тогда ещё незнакомого баритона, усиленные колонками в несколько раз. И ни души — только этот голос, в такой обстановке ещё более зловещий, ещё более загадочный и пробирающий до мурашек. Немножко спятивший, позабывший обо всём Кулибин, в дорогом костюме и покупных очках на одутловатом лице олигофрена. Толпа, что окружила его кольцом, оставив в промежутке целый метр пустого пространства. И звенящая тишина, в которой их с наставником жуткий диалог был слышен особенно отчётливо, каждое слово. Бойцы спецназа, что в темноте клуба незаметно обложили маньяка со всех сторон, а после и вывели из зала. И Женина пьяная истерика, на которую никто тогда не обратил особого внимания. — Я — как Меглин буду! — орал он на весь зал, пока отбивался от рук какого-то спецназовца. — Как он его! А? За пять минут! На чистой психологии! И её дрожь во всем теле, что только усилилась от прикосновения к брошенному на стойке микрофону диджея. Ручка была горячей, почти раскалённой. От напряжения в электрической сети? Или оттого, что её всего две минуты назад сжимали тогда ещё незнакомые железные пальцы? — Вот у кого надо было учиться. А не на юрфаке этом тухлом, — пару часов спустя, продолжил свою мысль Женя, пока она стыдливо прятала под покрывалом своё обнажённое тело. — А он что, спец по маньякам? — уточнила Есеня как можно более безразличным тоном. — Спец... Спецов — полстраны. А Меглин — один такой... Она улыбнулась. Повернулась на бок, пристроила щёку на согнутый локоть и подтянула колени к груди. Подавила зевок. Ещё немножко полежать, может, чуть-чуть, ненадолго прикрыть глаза, и она будет в полном порядке...***
...Кулибин стоял как беспомощный дошкольник, безропотно позволяя поправлять себе воротничок и плечики дорогого пиджака. Когда его новый знакомый закончил и отступил на пару шагов, чтобы полюбоваться на творение своих рук, помощник часовщика несмело достал футляр для ювелирных украшений. И, с гордостью показал то, что за прошлую ночь создали его собственные. — Закрой! — прошипел тот и надавил на крышку. Раздражённо вздохнул: — Ну, куда ты пошёл, а? Здесь стой, понял? Вот прямо тут. Кулибин испуганно замер на ступеньке. — Текст выучил? — Выучил, — важно кивнул он. — Ну, молодец. Олигофрен расплылся в улыбке. Хотел сунуть чехол себе под мышку, но светловолосый парень не позволил. — Куда? Схватившись за край коробочки, он вынудил Кулибина встать у перил, с футляром на вытянутых руках. Сказал: — Слушай внимательно. Последнее. Он спросит тебя, как меня зовут. И ты скажешь. Да? Ювелир-любитель согласно покивал. Потом только сообразил. — А что я скажу? — смущённо спросил он и пожал плечами. — Я же не знаю, как зовут. Собеседник засмеялся. Так, что у будущего исполнителя задрожали на носу дорогие очки. — Да, — наконец, выдохнул парень. — Смешно получилось. "Ты меня не поймаешь". Так зовут. Понадобилось ещё секунд пять для того, чтобы новая информация поступила в этот, туго соображающий, процессор и прошла там хотя бы минимальную обработку. И как только он сумел выучить свою речь? — А, — наконец, оценил Кулибин. Улыбнулся во весь рот. И так же медленно добавил: — Хорошее имя. И красивое, и притом редкое. Женя Осмысловский усмехнулся: — Сам выбирал. Есеня проснулась, не успев подавить вскрик. Ещё в тумане этого перехода между сном и явью первые несколько секунд таращилась на знакомые предметы и обстановку. Наконец, сообразила, что она — в спальне, на супружеской кровати, раскорячилась по диагонали, без подушки, в одежде и обуви. А, плевать... Веки всё ещё были тяжёлыми. Удивительно, как она вообще проснулась раньше, чем выспалась? Но не успела Есеня вновь прикрыть глаза, как прямо под ухом вновь раздался дребезжащий звонок айфона. Тем ещё более неприятный, что он был стандартным, предвещая вызов с неизвестного номера. С первого этажа доносился возмущённый плач Витюши. Поморщившись, она уже приготовилась к очередной пространной беседе. К счастью, номер на экране определился, и у неё отлегло от сердца. Ах, да. Ведь на сегодня была назначена ещё одна встреча. — Где? — вздохнула Есеня. — Вы знаете. Пришлось спешно укладывать ребёнка спать и добившись в этом успеха, устраивать проверку своей интуиции. В столь позднее время суток, улицы в столице были живыми и шумными. Казалось, огромный и жестокий город не спал вообще никогда. И никогда не мог умереть. По спокойной глади пруда скользили еле уловимые тени уток. А ступени в темноте как будто сбегали к самой воде. Не глядя на собеседника, Есеня произнесла: — Так, значит, Женя ходит к вам на приём? — Нет. Тогда бы я не мог нарушить профессиональную тайну. Мы... Скажем, так. Приятели. Она приподняла брови. — Но дело не в этом. Он обратился ко мне за помощью, — Самарин сделал выразительную паузу. — По процедуре лишения родительских прав. "Опа!" — насмешливо брякнуло в ушах. Есеня вздрогнула, но быстро взяла себя в руки. Повернулась и спросила первое, что пришло в голову: — Почему — ты? Он опустил взгляд, признался: — У меня был опыт. — Успешный? — воинственно спросила она. — Гонца не убивай, — попросил психолог и тоже легко перешёл на "ты". — Он считает, что на тебя слишком много всего навалилось в последнее время. Что ты винишь себя в смерти отца. Что ты уже не раз пыталась покончить с собой и для этой цели неоправданно рискуешь жизнью... Что ты совсем не занимаешься ребёнком, и что в последнее время твоя профессиональная компетентность... оставляет желать лучшего. Есеня оторопело посмотрела на собеседника, отчаянно сражаясь с порывом протереть глаза и прочистить себе уши. — Что? О чём ты говоришь? "Вернее, что он тебе наболтал? Ну точно, треснулся башкой, недаром она у него была перевязана". — А! Ты наверное не в курсе, — догадалась Есеня. — Он сейчас — в больнице. Со второго этажа упал. Черепно-мозговая травма. И, не удержавшись, тихонько прыснула. Хотя от неуклюжих прыжков сердца содрогалась вся грудная клетка. Но Самарин обнадёжил: — Тогда должен огорчить. Наш первый разговор состоялся... раньше. Она посерьёзнела. "Вот как. И насколько "раньше"?" — Ну, и что же его заставило так думать? — её голос задрожал и треснул. — Обо... мне? — Ты знаешь, — вдруг загадочно ответил он. — Правда? И этот туда же! Со своими ребусами? — Скажи! — сквозь зубы прошипела Есеня и даже поневоле шагнула ближе. — Ну, же! Давай! "Да-да! Скажи! Скажи, что я..." В тот миг оглушённый новой информацией мозг, будто перебирая какую-то картотеку, добрался, наконец, до нужного ответа. Что был одновременно и предельно понятным, и невероятным. "Нет... Я же была осторожной... Никто не мог узнать... Никто..." Непривычно внимательный взгляд Самарина её отрезвил. Есеня положила подрагивающие пальцы себе на пояс, сказала, стараясь, чтобы голос звучал ровно: — Это серьёзные обвинения. Ему понадобятся доказательства. И, так как психолог молчал, добавила, уже не так уверенно: — Что он тебе сказал? Самарин покачал головой: — А вот это уже — профессиональная тайна. Извини. Она вспыхнула. И теперь уже едва сумела справиться с чувствами. Отвернулась. Судорожно сжала кулачки. Этот участливый тон доводил её почти до бешенства. Стоило ему просить о встрече, чтобы... Чтобы не сказать ничего существенного? Кроме самого главного... — Ну, хотя бы... намекни. Повисла пауза, окрашенная далёкими отзвуками уличных гудков. Взгляд синих глаз внимательно изучал её, останавливаясь на тёмных кругах под опущенными ресницами, на её наскоро перевязанной руке, на растерянном выражении лица, с которым она ничего не могла поделать. — Ты сейчас — на грани нового срыва. Он считает что ты... опасна для окружающих. Для себя самой. И даже для собственного ребёнка, — Самарин подчеркнул. — Особенно для него. Так вот откуда этот испуг у няни, как будто та увидела привидение! Что он ей наговорил? Неужели мог даже допустить себе мысль, что она способна... Есеня глубоко вздохнула. И попыталась в кратчайшие сроки успокоиться, насколько это было возможным. Медленно преодолела последнюю ступеньку до низа. Направленный на неё взгляд словно усилили линзы карикатурных очков, даже в такой темноте. И теперь показалось, что он её изучает, с пытливостью энтомолога, специалиста, которого попросили проконсультировать как раз по его части. А все мысли помчались анализировать то, что случилось за прошлый месяц, торопливо, лихорадочно и совсем в другом ключе. Совсем расклеившись после смерти отца, была ли она где-то неаккуратна в высказываниях или в поведении? Ну да, конечно, она рисковала жизнью! Вызывала огонь на себя, чтобы к трём трупам до прибытия спецназа не прибавилось четвёртого, отпускала подозреваемого, который действительно был ни в чём не виноват... Свидетель этот ещё, повешенный... А что касается заботы о малыше, то в последнее время её и вовсе было грех в чём-то упрекнуть! Уж, как она с ним носилась после таинственной гибели его дедушки, так, наверное, не делала ещё никогда, практически не спускала с рук! Даже самой себе удивлялась. Но кто знает, как мы на самом деле выглядим со стороны? Нет, лучше, действительно, помнить о самообладании. И, впредь постараться развеять этот дутый миф в глазах окружающих и мужа. Вот гад! Нанес ей такой удар в спину? Он же знал, как ей было трудно и тяжело, он же всё видел! Если, вообще, не устроил всё это... Заметив, что почти в гробовой тишине Самарин смотрел на неё так же пристально, Есеня опомнилась. Спросила нервно: — Ну, так что? Ты согласился? — Я — нет, — ответил тот. — Но найти тех, кто согласится, несложно. Поверь. — Верю, — резко ответила она. — Это всё? Психолог кивнул: — Да. А она тяжело дышала, смотрела на тень какой-то одинокой утки. И чувствовала, что дрожит от ярости. Новости — просто класс! Ну, пускай он только выпишется! Пусть только приедет! Рассказывал ей во Владимире сказки, пока валялся на больничной койке и охал от своих ушибленных рёбер! А сам... Нет, она этого так не оставит! Пускай ей никогда не получалось добиться ответов от наставника. Но из своего мужа она их вытрусит, все до единого! Что он себе придумал? Неужели... Он её что... подозревает? Есеня буркнула: — Спасибо. И уже повернулась, чтоб уходить, но услышала: — Нет, это не всё! Она удивлённо обернулась. Похоже, новостной поток на сегодня ещё исчерпан не был. Сперва эта странная поездка к "букве И", потом — тягостное посещение кладбища, дальше — звонок от её телефонного мучителя с новыми пространными угрозами и странное поведение няни. А теперь — ещё и тайный ход мужа за её спиной? И Самарин, что, очевидно, ещё не всё сказал, что намеревался. Обычно невозмутимый и сухой, психолог заметно подрагивал всем телом, будто с ним сражался, а с его очкастой физиономии как налёт, слетела почтительная и отстранённая маска, пропустив подлинные чувства. — Чёрт! — выдохнул он и вдруг вцепился рукой себе в волосы. — Я не знаю, как сказать... Понимаешь, как врач, я всегда держу дистанцию... Но ты мне не безразлична. "Вот это точно — новости..." — А, — он махнул рукой. — Нет, не в том смысле! Мне... за тебя больно. Понимаешь? Я же вижу, как тебе непросто. Работа, отец, свидетель... теперь вот, Женя, сын. Брось всё! Займись сыном! Ты ему нужна! Понимаешь? Ты! Не позволь его забрать... у тебя! Мгновенно обострившийся слух легко выхватил нужное слово. Что? "Забрать"? Чёрт, это было слишком... Слишком всего за один день. Есеня переступила на месте, чувствуя, как от леденящего холода телесная дрожь усилилась и уже добралась до коленей. — Я сама с ним поговорю, — её голос противно подрагивал. — Ты уверена, что это — хорошая идея? Она фыркнула: — А у тебя есть другая? Получше? — Есть категория людей, которые, обнаружив трещину, разбивают всё, сносят к чёртовой матери весь дом. Чтобы не мучиться с замазкой, лучше сразу построить новый. Который ждёт та же участь. Есеня вздрогнула: — Это ты к чему сейчас? — К тому, что пока это — трещина. Будешь углублять — сломаешь всё. Он тяжело дышал. — Ну подумай сама, что ты делаешь. Разве ты сейчас, после всего того, что случилось, выдержишь... развод? Разве ты не понимаешь, чем это грозит? Для тебя... Есеня ошеломлённо не двигалась с места, смотрела на тёмное зеркало воды невидящими глазами. В тот миг показалось, под ногами разверзлась пропасть, и на сей раз край был пугающе близко. Что? Развод? Ребёнок?.. Нет, нет... Не может быть... Ведь всё было так... хорошо? В уголках глаз опасно потеплело, а лицо совершенно против её воли стало всё больше искажаться, кривиться, как в детстве. "Нет! Я не могу так больше! Не могу-у!" Она прошелестела: — Тебе-то что... с того? — Ребенок — самое главное, всегда, — убеждённо заявил Самарин. — Всё остальное — неважно. Уже неважно, тогда... — Неважно? — её губы задрожали. — Да что ты можешь об этом знать! Ты не смотришь в его глаза каждый день!... Не видишь и не думаешь, что ничего, ничего уже не поправить и обратно не вернуть! Не отмотать! Я не знаю, что делать! Я ничего не могу... Не вижу! Не понимаю! И... Он умер, понимаешь! Умер! И я... Я его... Самарин вовремя подступил ближе, и она уткнулась ему в плечо, так и не озвучив последнее слово. Икнула и позорно разрыдалась во весь голос. — Я не могу так больше! — всхлипывала Есеня, с удивлением чувствуя на волосах неуверенную незнакомую руку. — Я не выдержу! Я не хочу! Не хочу... — Ну, вот видишь, — говорил психолог, осторожно поглаживая её по голове, как ребёнка. — Ты — уже на пределе. Но здесь есть выход. Только один! Есеня замерла. — Тебе нужно всё бросить, — жёстко сказал он. — Сейчас же! Немедленно! Бери отпуск! — Что? — пролепетала она. — Отпуск! И уезжай! Уезжай, вместе с мужем, с ребёнком! Уезжайте отсюда! "Уезжайте"... А ей слышалось более понятное: "бегите!" С кем? С ним? — Он же хочет... — Это всё потому, что ты сходишь с ума, — убеждал Самарин. — Вспомни. Ведь это — не первый ваш кризис, правда? Он уже вытаскивал тебя из пропасти, и не раз. Вспомни, Есеня! Та тяжело дышала, вцепившись пальцами в складки чужой рубашки, а на её плечах лежали незнакомые руки. Голова кружилась. — Вы уже многое преодолели. Преодолеете и это. Просто пойди ему навстречу. Позволь тебе помочь. Она глотала слёзы, слушая сочувственный голос над ухом. — Вот увидишь. Сменится обстановка, вы отдохнёте, отвлечётесь. Побудете там вместе, — и всё наладится. Забудется. Море всё лечит — это давно доказанный факт. Есеня мрачно усмехнулась. Да, море... И вдруг будто вновь увидела заплаканные глаза нерадивых беспечных родителей, отрезанные человеческие кисти на прозекторском столе, счастливые лица их обладательниц на фотографиях в социальных сетях... Бросить всё... сейчас? "Потрясена, — вдруг вспомнились ей собственные слова. — Но это ничего не меняет, — я ухожу"... Меглин тогда не сказал ничего в ответ. Только смерил начинающую стажёрку своим всезнающим, снисходительным взглядом и кинул на асфальт недокуренный бычок. И этот взгляд, и этот жест в тот миг словно перевернули что-то в её душе. Там всё смешалось в одно: и маленький страх перед его реакцией, и большой стыд за то, что она своими капризами попусту отнимала время у самого майора Меглина — светила столичного уголовного розыска. И сожаление о словах, что вырвались у неё как-то необдуманно, преждевременно. Иещё много чего. — Вернёмся, — можешь гулять на все четыре стороны, — пророкотал он, когда она всё же решила изменить своё намерение. — Сейчас ты мне нужна. На счастье или на горе? Тогда казалось, что она поступает единственно верным образом. И в самом деле, разве жалела она впоследствии о своём решении? Она сожалела только об одном: что у них оставалось так мало времени... — У меня — новое дело, я не могу бросить. — Сейчас! — неожиданно твёрдо возразил Самарин. — Если хочешь, чтобы всё прекратилось, ты должна выйти из игры! Есеня ахнула. Отстранившись, вгляделась в хмурое встревоженное лицо психолога с затаённой надеждой. Но так ничего и не увидев, тряхнула волосами, развернулась и побежала по ступенькам наверх. — Люди начинают ценить что-то только, когда потеряют! — кричал он вслед. — Но я не хочу, чтобы так случилось с тобой! Ты слышишь? Есеня! Она выразительным жестом закрыла себе уши. Процедила: — Со мной уже это случилось. А Самарин, что с волнением смотрел ей вслед, вдруг потянулся в карман за телефоном. Жаль, Есеня не обернулась, не могла слышать его дрожащий голос, увидеть испуганное выражение его лица! — Оказывается, ты можешь преподносить сюрпризы, — поразился на том конце провода грубый, искажённый голос. — Я думал, ты будешь вести себя осторожнее. — Послушайте, — пробормотал психолог. — Хотел бы я знать, кто давал тебе право вмешиваться? — рокотал телефонный собеседник. — Это не твой ход. — П-простите... — Кто нарушает правила игры, тот совсем не заботится о своих фигурах. И о своих маленьких... пешках. — Пожалуйста, — попросил он. — Не делайте им ничего плохого... Я обещаю, что впредь буду осторожнее. Только... не трогайте их. В трубке тянулась угрожающая пауза, он вздохнул. Перевёл дыхание и подавленно, тихо сказал: — Я сделаю всё, что вы скажете...***
— Привет. Ты где была? — спросил он. — Работала, — сухо ответила она, чтобы разом предупредить все дальнейшие расспросы. — Потом к Анюле ездила, как освободилась. — Так поздно? — Я могла бы задать тебе тот же вопрос. Есеня сидела на краю супружеской кровати с тех пор, как пришла. Бросила мимолётный взгляд на электронное табло будильника, вздохнула. Возвращаясь, она была уверена, что запланированный серьёзный разговор получится отложить дней на пять. Но тут внизу неумолимо заскрежетали ворота, а после этажом ниже послышались шаги. Как странно, что он вернулся только сейчас... В каком-то оцепенении она дождалась, пока откроется дверь в спальню. Но до сих пор не могла заставить себя обернуться. — Ну, у нас в управлении — завал, — судя по шороху, Женя вытащил ремень из пояса брюк, снял пиджак. — По папе никаких подвижек, куда не ткнёмся — тупик. Ещё и с этим твоим новым делом... "Серия" с особо тяжкими — у нас под носом, пять лет! Начальство — просто в ярости. Есеня прикусила язык. А майор Осмысловский внезапно поступил ближе, взял её за руку, осторожно повернул к себе ладонью вверх. — Ух, ты.…. Ты где это так? — На кладбище. Он аккуратно развязал её неуклюжую повязку, размотал, сбросил на пол. Поцеловал в ладонь. Поморщившись от боли, она отняла руку. А он смутился. — Есень, ты бы это... Напомнила, а? Вместе бы съездили. Ради такого дела я бы отпросился. Прости, совсем из головы вылетело. Та буркнула: — Я думала, ты в больнице ещё. — Так, я сразу выписался, когда узнал, что в тебя стреляли. "Да неужели?" Её кожа в вырезе на спине ощутила тепло другого тела и предательски покрылась мурашками. — Я волновался, — прошептал он. — Ты как, а? Плечи под его ладонями приподнялись и опустились. — Нормально. Броник. Повернувшись, Есеня решительно поднялась с места и стащила майку через голову, предъявляя синяк под лифчиком, в том месте, куда должна была угодить пуля малолетнего террориста. Пускай он видит — как и главное — ради чего она снова "рисковала жизнью"! Конечно, подобный жест не мог оставить мужа равнодушным. Усмехнувшись, он надвинулся на неё, бережно прикоснулся к кровоподтёку, пустив по телу искорку дрожи, склонился к губам. Зачем-то спросил: — Как Витюша? Спит? — Я уложила его давно, — прошептала Есеня. От плотоядной улыбки супруга вниз по позвонкам, будто соскользнула холодная змейка. — Заслужила, — отметил он. Она недоверчиво прищурилась: — А тебе разве можно... сейчас? Больно же будет... Женя усмехнулся. — Моя боль — это моя боль. Она всегда со мной. И пока супруга изумлённо таращилась на него, прохладные пальцы уже спустили с её плеч лямки лифчика. А её пальцы в то время старательно сражались с маленькими пуговицами его рубашки. Справившись с последней, распахнули полы, пробежались по груди и вверх — точно по хищной пасти красивой кобры. Грозное пресмыкающееся плело кольца поверх его ключицы, а хвост обвивал спину. Теперь большую часть татуировки прятали туры повязки, только голова змеи выглядывала на плече. Но вдруг от одного взгляда на неё в виски ударила кровь. Она видела эту татуировку сотню раз, сотню раз вот так к ней прикасалась. Но ещё никогда прежде ей не приходило в голову связать два, на первый взгляд, разрозненных факта: это изображение и то, что ей успел рассказать повешенный свидетель. Да, именно так! Повешенный! Она же ещё не сошла с ума, как бы ловко её ни пытались в этом обвинить! Она же видела, где валялась табуретка. Явно выбитая пинком из-под его ног. При всём своём желании паренёк бы не сумел отбросить её сам и так далеко... Погибший — будем называть его так — не мог сообщить ничего существенного о том, в каком месте следовало искать маленький шрам от гвоздя. Но если взять эти незначительные мелочи: эту кобру, что от дыхания обладателя как будто начинала шевелиться под её пальцами, этот неприятный разговор с Гнедовой — плод её прошлых увлечённых поисков.... И это число. Какие ещё раны она ему перевязывала как раз в тот день, когда... Поборов дрожь, Есеня решила выяснить это для себя раз и навсегда. Может быть, она действительно сходила с ума? Числа, знаки, вся эта чертовщина. Как бы ни был всемогущ её тайный недоброжелатель, но он бы не сумел подстроить всё столь идеальным образом. Просто воспользовался совпадениями, не более того. Просто хорошо её изучил за это время, настолько, что теперь мог предугадывать её действия. А её сны — это только её сны. Как бы не казалось, не хотелось верить в обратное, сновидения — не более, чем вымысел, её собственные догадки, страхи, её тайные желания. Разве можно полагаться на них? — Я тут подумала, — промурлыкала она. — Хочу себе такую же. Руки, что скользили по её плечам и спине, остановились. Муж одобрительно качнул головой, хоть и заметно напрягся, чуть сильнее сжал пальцы. — А ты когда её себе набил? Прозрачные глаза приобрели невыносимую остроту, всмотрелись в её собственные. — А тебе зачем? Есеня улыбнулась, пробормотала: — Да я так... Просто... От ответной усмешки её неприятно пробрало холодком. Пара шагов назад, — и спина и локоть так некстати натолкнулись на стену. Женя подступил ещё ближе, упёрся руками в преграду, отрезая последний путь к отступлению. Насмешливые губы почти коснулись её сжатых губ, прошептали вкрадчиво: — Я... На гвоздь напоролся... В темноте. После того и набил... Она вытаращила глаза и в один момент почувствовала себя полностью обезоруженной. — Ты же это хотела услышать? Кровь бросилась ей в лицо. Но тело вместо того, чтобы сопротивляться, вдруг поддалось какой-то обречённой покорности. Даже как будто поползло вниз... — Страшно? — спросил он. Все десять пальцев легли на её шею, подушечками лаская кожу и постепенно сжимаясь вокруг как змеиные кольца. Большие пальцы прижали пульсирующую жилку, и её губы жалобно приоткрылись в поисках кислорода. Он улыбнулся. — Я — "Ты меня не поймаешь", — поражённо услышала Есеня. — И я хочу тебя... убить. Последовавший за этим поцелуй оглушил, будто сокрушительный удар. А она вместо того, чтобы бороться за свою жизнь, или хотя бы попытаться высвободиться, только закрыла глаза, ослабела, сдалась. Опять эта неправильная реакция, за которую её не раз корил Меглин, но которой он сам частенько пользовался в своих интересах. Да и Женя — тоже. Три главных урока были усвоены, но, похоже, вместе с ними пришло и вот это опасное последствие. Увы, она слишком полюбила жестокие пальцы наставника на своём горле в то невозможное утро. В тот самый миг, когда успела восхититься им и ужаснуться, когда возненавидела его и безгранично ему доверилась, когда захотела убежать без оглядки и тут же, немедленно, остаться и погибнуть в его руках. И вот с тех пор не представляла себе прелюдию без контролируемого насилия в том или ином роде. Она — такая сильная и бескомпромиссная, порой жёсткая, порой даже грубая — в постели хотела быть безгранично слабой и сдаться противнику, который был сильнее её. Но только после положенной по правилам битвы. Позволив ей вдохнуть воздуха, майор Осмысловский повалил жену на кровать. Навис над ней, прижимая обе её руки к покрывалу над её головой, так, будто она заранее признавала своё поражение. — Шутка, — произнёс он, всматриваясь в ошеломлённые чёрные глаза. — По-пьяни набил. Татуху. Я и не помню, когда. Есеня облегчённо выдохнула. А муж усмехнулся: — Понравилось? Может быть, продолжим? Она сдвинула брови, прошептала: — С Лизой тоже... так было? В один миг прозрачные глаза прожгли её насквозь. — А ты знаешь, что стало с одной кошкой? — мягко, вкрадчиво спросил он и выдохнул в её приоткрытые губы. — Кошкой, которая была слишком... любопытной? Есеня замерла. И в сотый раз за две минуты, пожалела о том, что вообще завела этот разговор. Похолодела. — Лучше тебе не знать. Правда? Он склонился к самому её ушку и продолжил: — Любопытство может... доставить кучу неудобств. А кому-то здесь нужен крепкий здоровый сон... Она сглотнула. В голове вихрями проносились обрывки мыслей, и ни одну нельзя было поймать за хвост. Что с ней такое вообще? Почему её больше не слушается ни одна скелетная мышца? Зачем она всё ещё валяется здесь, когда ещё пару месяцев назад могла дать достойный отпор и защитить себя? Куда подевалась её реакция? Она устала? Испугалась? Или... — Ну, если ты настаиваешь... Губы мужа нежно прикоснулись к какой-то точке у неё на шее. После — неожиданно впились так, будто через кожу надеялись достать до артерии. От этого по всему телу прошла волна озноба, меж губ предательски прорвался стон. А пальцы судорожно сжались в плену его пальцев. — Завидовать — нехорошо... Сердце тяжело билось о грудную клетку, словно пытаясь разбудить обладательницу. Но бодрствовал только мозг. Тело дезертировало окончательно и растеклось по покрывалу, замерзая от страха. И с обречённой покорностью позволило стянуть с себя последние детали одежды. Единственное, на что ещё хватало ума и сил, было удерживать зрительный контакт. Так люди смотрят на хищника, когда ничего другого уже не остаётся, чтобы просто не пропустить роковой бросок... Наверное, было странным кричать в собственной постели: "Помогите!"? Но именно это и пришло ей в голову. И отчего теперь показалось, что он... соврал? — Интересно... Женя облизнул губы. Окинул её таким взглядом — алчным и сердитым, — что у "жертвы" в один миг отнялись все конечности. — Красиво, — шепнул он, поднимаясь на ноги. — Но кое-чего недостаёт. Не двигайся. Есеня попробовала пошевелиться, но вскоре оставила эти попытки. Вслед за страхом так неожиданно явилось то самое, упомянутое и опасное любопытство. И, соединившись, эти изменники уже не позволили обладательнице даже сдвинуться с места. А потом было уже поздно. Недостающей деталью оказался моток клейкой ленты. На откровенном видео, которым её "порадовала" Лиза Гнедова, ничего подобного не было, но Есеня не успела возмутиться. В секунду её запястья оказались накрепко стянутыми, а испуганный крик заглушили его жадные губы. Такого у них не было никогда. Всего за пару минут добропорядочный семьянин на её глазах вновь превратился в развязного мажора, кокаинщика и бабника, отпрыска неизвестного генерала, о котором все столько слышали, но никогда его не видели. В того самого парня с прозрачными кошачьими глазами, с которым она уехала из ночного клуба в тот поистине роковой вечер. И которому отдалась как в дешёвом шпионском боевике, за информацию о "великом и ужасном" Меглине. А всё потому, что только у Жени можно было что-то узнать о таинственной — и на то время ещё живой — легенде московского уголовного розыска. Во всяком случае, ей так показалось тогда. Но чтобы всё было... вот так? Раньше он всегда позволял ей играть первую скрипку и никогда не лишал её выбора, никогда ничего не решал за неё. Никогда ни к чему её не принуждал. Впрочем, за Осмысловским ещё с первого курса юрфака тянулся длинный шлейф альковных подвигов, и подробностями она не интересовалась. В ту ночь Анюлиной смерти в его талантах тоже сомневаться не пришлось. Вот только дочка прокурора Стеклова ещё тогда почувствовала, что ей чего-то недоставало. Но, чего именно, так и не сумела понять, до самого своего дня рождения... Тот холодный вечер после, казалось бы, самого обычного, напряжённого рабочего дня, подарил ей целый калейдоскоп эмоций, заставил в один миг позабыть обо всех гостях, кроме одного — припозднившегося и самого главного. Заставил потерять себя в огненном и вместе с тем бархатном взгляде глаз, ставших ей за эти несколько месяцев такими понятными и дорогими. И теперь, даже связанная клейкой лентой по рукам и ногам, с заклеенным ртом и в постели, Есеня думала о нём. Руки мужа крутили и вертели её, как им хотелось, ломали её как игрушку, его пальцы и губы оставляли на коже синяки. А она терпела и удивлялась, что уже совершенно ничего не чувствует, ни страсти, ни желания принадлежать, ни банального голода, объединяющего в себе и то, и другое. Был только страх и все его возможные оттенки. Страх за себя, свою жизнь и своё беспомощное тело. Страх сделать что-то не так, как ему хотелось. Страх перед той пропастью, в которую её вынудил заглянуть Самарин. Страх перед будущим, если хоть какая-то из её догадок была верной. Даже страх за его ушибленные рёбра, на которые законный муж как будто не обращал внимания. Наоборот, казалось, ему была нужна эта боль. И за каждый её приступ он, словно мстил. Вначале. А потом — ничего. Пустота. Всё потерялось... И ничего похожего на другие руки, другие горячие пальцы — то осторожные, почти ласковые, то вновь безжалостные, раздирающие её плоть на части, на россыпи сверкающих звёзд. Другие губы, обжигающие и властные. Другие глаза, в огне которых она сгорала до пепла и всё не могла догореть. Ей была нужна сила, чтобы восторженно подчиниться ей, но сила — совсем иного рода. Не болтливая и истеричная, а спокойная и уверенная. Бесспорная и очевидная, внутренняя. Сила, от которой у неё кружилась голова даже, когда до него было несколько метров пространства. И целая вечность воспоминаний. Зачем себя обманывать? Дело было не в насилии, и не прелюдии, и даже не в сексе. Дело было в нём... Ей было нужно совсем другое. Не леденящий холод, а пламя, в котором можно было вспыхнуть самой и затем, успокоиться и насытиться. Пламя, способное превозмочь её собственный, внутренний жар. А не это вот всё... Руки мужа с величайшей осторожностью разлепили ленту на её губах, а она даже не вскрикнула от боли. Лежала неподвижно, не шевелясь, и только слёзы выступали на глазах. Словно просачивались из самых потаённых глубин души, и всё норовили влиться обратно. "Что же я наделала? И главное: ничего уже не поправишь! Ничего!" — Ты плачешь? — тяжело дыша, обеспокоился Женя. — Больно? Есеня едва нашла в себе силы помотать головой. И резко села на постели. Спустила ноги вниз. — Думаю, — тихо пробормотал он. — Это не вполне то... что тебе было нужно. Она вскочила с кровати и бросилась в ванную. Захлопнула дверь, щёлкнула замком. Рукой зажала себе рот, открыла кран и плеснула в лицо прохладной воды, смывая слёзы. А после — зажмурилась и сдавленно закричала в собственную раненую ладонь...***
— Куда Даша шла в тот вечер? — допытывалась Есеня, нависнув над столом и подавшись вперёд, чтобы выглядеть более внушительно. — Я не помню, — бормотала мать жертвы, самая обычная, ничем не примечательная женщина лет пятидесяти пяти. — Может, погулять, а может — в гости. Я не знаю. Она всхлипнула и словно спряталась в маленьком носовом платочке. Беглый взгляд и несколько минут бесплодного разговора уже позволяли сделать неутешительные выводы. Об интересах и жизни своей дочери вообще свидетельнице было известно мало, а сама она выглядела как оживший персонаж матери из какого-нибудь советского фильма, причём, очень и очень старого. Супруг, что сидел рядом с ней на диване и держал её за руку, смотрелся идеальным дополнением к этому образу. Он удручённо молчал, не поднимая глаз, а женщина глядела на Есеню испуганно и растерянно. Даже удивительно, как у таких консервативных родителей могла вырасти весёлая и компанейская, весьма современная дочь, судя по её насыщенной жизни в социальных сетях. Впрочем, вот это как раз было неудивительно. Есеня вздохнула. — Почему заявление подали так поздно? — предприняла она последнюю попытку отыскать хоть какую-то зацепку. — Так по закону же, всё правильно. Ситуация в стране, — свидетельница всхлипнула и покосилась на супруга в поисках поддержки. — Заявление только на третьи сутки... — Нет такого закона, — резко возразила Есеня. — Сразу обязаны принять. Поражённые открытием родители на миг лишились дара речи. После чего мать решила попробовать ещё раз: — Ну мало ли, куда она могла зайти. К друзьям, знакомым... — женщина уткнулась в платочек. — Не знаю... Есеня заправила за ухо удивительно отросшую прядку волос и почувствовала, что начинает медленно закипать: — Вы звонили друзьям, знакомым, гостям? Она с кем-нибудь встречалась? Да, глухой номер. Разница поколений в этой семье была не просто колоссальной — очевидно, что сообщающийся между ними коридор охранялся надёжнее, чем граница бывших союзных республик. Общих тем для разговора не было уже давно, стороны друг друга боялись, сторонились и даже не пытались понять. — Вы вообще свою дочь знали? — не удержалась она. — Зато в ситуации по стране хорошо разбираетесь. И живо подхватила со стола стопку картонных папок, выскочила за двери, чтобы не слышать за спиной вой проснувшейся родительской совести. — Совесть — как хомяк. Или спит, или поедом ест. Есеня поудобнее перехватила папки и обернулась. Меглин курил, прислонившись к стене, и не ожидал ответа. Однако на этот раз мизерный улов после напряжённой работы в течение целого дня и все последующие события не позволили обрадоваться встрече. Даже во сне она ощутила себя усталой и взвинченной. Теперь было понятно, как волосы сумели отрасти так быстро... — Надо было влепить пощёчину, чтоб её разбудить? — догадалась Есеня. — Совесть эту? Да? Ты это имел в виду? А толку? Буди не буди, — они ничего не знают. Такая же история, как и с теми... А я — не ты, чтоб по одной голове находить расчленителей! Я устала, — выдохнула она. — Понял? Само присутствие наставника здесь уже указывало на нереальность происходящего. А сон — на то и сон, чтобы в нём в качестве разрядки можно было нарушать субординацию и драться с начальством, либо ссориться с теми, кому было невозможно возразить в обычной жизни. И всё же ей на миг стало не по себе, а по позвонкам маршем прошлись мурашки. Меглин не раз давал ей понять, что любое сопротивление с её стороны по его волчьим законам будет расценено как вызов. И, последствия могут быть самыми непредсказуемыми. Вот почему она опустила глаза и вздрагивала, пока её изучал знакомый, почти осязаемый, буравящий взгляд. Пробормотала: — Как ты мог так жить? Так работать? Когда нет вообще ничего... Я так не могу. Не могу. И не хочу... Поскольку молчание затягивалось, Есеня набралась смелости и вскинула голову. Но наставника рядом уже не было. Не было и коридора орехово-зуевского отделения полиции, что разместилось в старом здании, с лепниной на потолке. Не было вообще ничего — одна чёрная пустота. Лишь впереди от приоткрытой створки двери протянулась золотистая дорожка. Когда она вошла, то обнаружила плащ с кепкой на вешалке, а лофт — обитаемым и тёплым. Силуэт хозяина у большого заводского окна размеренно и методично поливал свои кактусы из ржавого железного заварника. Совсем как тогда... Но на сей раз окликать его не пришлось. Расслышав шаги гостьи, Меглин обернулся и с усмешкой пыхнул сигаретой в уголке губ. Спросил: — Пришла-то зачем? Есеня вспыхнула. Счастливо избежав его испытующего взгляда, она опустила голову и уткнулась в стопку дел, что, оказывается, по-прежнему держала в руках. Переборов себя, подошла к рабочему столу, на котором до сих пор сохранялся идеальный порядок, и вывалила папки на зелёное сукно. В этом же порыве она распустила завязки самой верхней из них и откинула крышку в сторону. Опёрлась на стол руками и уставилась на фотографии из морга невидящим взглядом. В данный момент обострился только слух. Судя по шагам, Меглин подошёл совсем близко и встал у неё за спиной. Подавшись вперёд, заглянул через плечо. Выдохнул дымок и пророкотал: — Что видишь, а? — Район, где нападали — один, северо-запад, — принялась докладывать Есеня, пытаясь утихомирить сердечный бег. — Судя по архивам, каждый год пропадало не меньше четырёх девушек, но, возможно, нашли не всех. Все одного типажа, светлые волосы, молодые, стройные... вот. Что ещё он с ними делал, какие ритуалы... Я не знаю. Она устало откинула назад свои прежние, длинные и тяжёлые волосы. Со странным удовольствием запустила в них пальцы. Услышала неодобрительное: — Ну, это всё ты выяснила. А видишь ты — что? — Что тут видеть? — жалобно воскликнула она. — У нас, кроме рук, ничего нет! — Правильно. Есеня обернулась, вытаращилась на собеседника в искреннем недоумении. А тот невозмутимо выудил из папки фотографию отрезанной конечности, за секунду рассмотрел. И со стуком припечатал её к столу рядом с пальцами Есени, так, что та вздрогнула. Следом он дополнил картину своей собственной пятерней. Сказал: — Сравни. Большая и грубая, со следами запёкшейся крови на костяшках, она создавала разительный контраст с ухоженной кистью ученицы. Есеню будто кто-то тронул за плечо. — Под ногтями ничего, маникюр новый, — пробормотала она. — Сами шли! Он хохотнул: — Ну, конечно, сами. Мужчина, машина, девушка. "Садитесь, подвезу". Классика. "А то вы так до вечера простоите", — вспомнился ей тихий доброжелательный голос "бомбилы" Андриевича. Есеня поёжилась. — Вот и родители на показаниях говорят: ушла вечером и не вернулась, — вспомнила она. — А кому же про случайного мужика говорить? — усмехнулся Меглин. — Ни матери, ни отцу. Ни заезжему молодцу. Да? — Подруге могла сказать, — заметила Есеня, азартно прищурив глаза. — Хоть одна бы проболталась! — А чего же они молчали? Подруги-то? — напомнил он. — Такие подруги, значит, у всех? Она пожала плечами: — Значит — плохие. — Или? — знакомый баритон посуровел. — Или... значения не придавали. — Значит — такие же. Да? Она согласилась: — Значит — такие же. Вздохнула, не вполне понимая, чем ей может помочь подобная подсказка в реальной жизни. С тоской посмотрела на соседство их рук. Вдруг отчаянно захотелось накрыть его пальцы своими, сплестись с ними, подарить ласку. Но она не решилась на это, даже во сне. Что, если вместо живого огня теперь она почувствует мёртвый, леденящий холод? И тогда рука наставника шевельнулась и сама накрыла её пальцы. По телу моментально разлилось тепло, в уголках глаз мир стал понемногу растекаться. Он подступил ещё ближе, она выпрямилась. Почти инстинктивно подалась назад и упёрлась спиной ему в грудь. Каждый удар сердца, которого она коснулась лопатками, бросал в жар. А сильные горячие пальцы гладили её собственные, окоченевшие, медленно и с удивительной нежностью. — Ты жив, — едва дыша, прошептала она. — Я чувствую. Он мягко развернул её к себе, и Есеня моргнула, чтобы видеть любимое лицо отчётливее. Прошептала: — Я знаю... В тот миг ей так захотелось потерять все свои отросшие за год колючки, стать порицаемой в этих стенах "жертвой", банально пожаловаться! Спросить, что же ей теперь было делать? Признаться, как ей больно, страшно. Как холодно без его внутреннего пламени. И как она устала быть сильной. Как чертовски устала... Но она не произнесла ни слова. Положила ладонь на живое сердце, всмотрелась в тёмные глаза. И как прежде легко отыскала в них понимание и поддержку. Слова здесь не требовались и были только лишними. Есеня потянулась навстречу почти бессознательно, не замечая слёз, что струились по щекам. Обессиленно прикрыла глаза и узнала его губы...***
— Это последняя. "Поздравь меня, я — шлюха". — Дальше читай. Но молодая мамочка помотала головой, сунула телефон в руки Есене. — "Судя по сумме, элитная", — прочитала та последнее сообщение от Яны Скобелевой. Задумалась. Вокруг был тёплый летний парк "культуры и отдыха", обласканный солнцем, пышные зелёные шапки деревьев, паутина новеньких дорожек, вымощенных плиткой. Оживлённые детские голоса, звонки велосипедов. Неподалёку даже сверкал лампочками шатёр карусели, с ритмичным и плавным галопом своих пластиковых лошадок. Лёгкий ветерок приносил прохладу с живописного пруда. Тут бы погулять, как любил говорить наставник. Вот только повод для этой прогулки был не столь солнечным. Новая подсказка от подсознания натолкнула её на мысль побеседовать с подругами опознанных жертв. Но если по поводу личной жизни Дарьи Клюевой, несмотря на её активную позицию в социальных сетях, так и не получилось обнаружить чего-то существенного, то с более давним преступлением Есене неожиданно повезло. Вопреки всем её ожиданиям, лучшая подруга погибшей Яны отыскалась быстро, причём оказалась приличной замужней девушкой с маленьким ребёнком в коляске. Звонок как раз застал её за сборами на прогулку, и Есеня решила составить ей компанию. И вот теперь они шли по дорожке, бок о бок, будто дополняя общую идиллическую картину своими колясками. Свидетельница катила громоздкую, лежачую, в которой, судя по цвету покрывала, беспробудно спала её новорождённая дочурка. А Виктор Родионович гордо сидел в своём новом компактном транспорте, звенел погремушкой и рассматривал незнакомые места с живым любопытством. Солнце золотило его маленькие кудряшки, заглядывало в счастливые глазки. А удивительно цепкий взгляд так знакомо сканировал всё окружающее пространство и как будто подмечал любые мелочи. обжигающих пальчиков на своей шее. Не позволит никому его отнять, забрать у неё. И теперь, она была намерена сдержать клятву. Разговор с мужем, который она так тщательно планировала по дороге домой, вчера так и не состоялся. А после того, что случилось ночью, ни будить его, ни запирать в угол, ни вообще видеть его физиономию не хотелось совершенно. Она откатилась на самый краешек кровати, пытаясь неосознанно сделать всё возможное, чтобы не касаться его даже кончиками пальцев. И провалилась в сон, совершенно без сил, чтобы просто не слышать протестов каждой клеточки своего обиженного тела. Что это было вчера, в самом деле? Банальная и грубая реакция, старая как мир? Или тонкая манипуляция? Ведь ей снова так ничего и не удалось выяснить. Утром они перебросились парой дежурных фраз, словно ничего не случилось. И она осталась без каких-либо внятных ответов. Устроить допрос по телефону тоже не получалось: Женя был занят расследованием убийства её отца. И, говоря честно, ей не хотелось ему мешать. На второй или третьей попытке трубку из его рук неожиданно вырвал Быков. И своим морозным тоном поинтересовался, чем, собственно, были заняты его сотрудники в рабочее время? В частности, сотрудница, на которую начальство опять возлагало все свои надежды. Что ж. Оставалось искать ответы здесь, в подмосковном городке. Витюша был в безопасности и вместе с ней. А Есене нужно было поскорей переключиться с личных неприятностей на беды других людей. Вспомнить о другой своей клятве, своём долге и спасать тех беспечных белокурых девочек, что ещё не попали в лапы к жестокому изощрённому убийце. Пока... Нужно было отомстить его "другу" и её собственному, личному врагу на том конце провода. И воспользоваться подсказкой из мира сновидений — схватить и потянуть на себя этот драгоценный конец ниточки. Как всегда не представляя себе, что её ждёт на другой стороне очередного запутанного клубка. Вот только единственным, чем свидетельница смогла порадовать, было вот это сообщение. Загадочное и последнее. — Это — всё, и я не знаю, что это значит, — насупилась та, осторожно поворачивая коляску к ближайшей скамейке. Села. Есеня повторила манёвр. Улыбнулась. Её пассажир уже дремал, привалившись к стенке бочком. Как хорошо, что у новой коляски можно было опустить головной край! Тихое поскрипывание колёс, вскоре стало согласованным и успокаивающим. Туда-сюда, туда-сюда... — А она тебе говорила что-то подобное до этого? Или писала, может быть? — Да нет. Никогда. Есеня насторожилась. Ещё раз прочла сообщение, будто на то, чтобы понять эти две короткие фразы, требовалась уйма времени. "Ну, не молчи, а?" Мысленный собеседник фыркнул: "А что тут говорить? Ты её спроси. Пусть она тебе расскажет. Молчала-то долго? Врачи говорили: не нервничать. Теперь-то всё. Родила? Теперь можно". — А почему сразу не заявила? Соседка по лавочке отвела глаза: — Это же личная переписка. Я думала... Есеня вздохнула. — Ну, конечно. Но она же подруга твоя! А так просто? Поинтересоваться? Новоиспечённая мамочка живо уставилась себе под ноги, продолжая поскрипывать коляской. Настороженное выражение на её лице сменилось сердитым, почти злым. Положение вынуждало её оправдываться. Есеня мрачно дожидалась ответа. Да, мерзкое разъедающее чувство, знакомое ей самой очень хорошо. Только если у Анюли тогда попросту не было шансов на спасение, кто знает, что можно было предпринять, принеси подруга Яны Скобелевой вот такую весточку в отделение полиции вовремя? Или хотя бы — к её родителям? Что, если убийца развлекается со своими жертвами несколько дней, похищает, где-то держит? И режет по кусочкам? Что, если бы Яну ещё можно было спасти? Как и всех прочих, пропавших уже после неё? Дашу Клюеву и ещё двух девушек, только за этот год! Наконец, не выдержав тяжёлого взгляда, мамочка вскинула голову, пояснила: — Я просто подумала, что она свалила. Ну, достало её всё. У неё и парня нормального не было. Ни работы нормальной. Родаки... — она махнула рукой. — Ты видела. — Видела. — Ну, тогда понимаешь, — свидетельница пожала плечами. — Всё, обрубила концы. У неё — новая жизнь. Я за неё порадовалась. Я же не знала, что она... Повисла пауза. — Ну, а когда узнала, чего не пришла? Не дождавшись ответа, Есеня бросила телефон в кармашек соседской коляски. Маленький транспорт от этого содрогнулся, внутри мигом проснулась пассажирка. Захныкала, после неуверенно разразилась плачем. Но ещё раньше сориентировался Витюша и словно обрадовался выпавшей возможности — устроил в тихом парке концерт духовых инструментов. Пришлось успокаивать, на пару с соседкой. — Ну, тихо-тихо... Ш-ш... Однако маленький хулиган умолк только, когда его взяли на руки. Воспользовавшись музыкальной паузой, свидетельница некоторое время собиралась с мыслями. После ответила: — Стыдно было. Довольна? Но Есеня уже наращивала шаг к своей машине. Витюшка держался за её шею крепко как игрушка, а разжимать крохотные горячие пальчики силой совершенно не хотелось. Новый транспорт так же легко сложился, как и до этого, и без труда поместился в багажник. Осталось усадить седока в автокресло. Она уже открыла заднюю дверь, как в кармане забренчал айфон. — Ну наконец-то! — выдохнула она. — Раньше ты как-то находил для меня время. — Что-что? — изумились на том конце провода. — Ревность? Ну, это прогресс! Есеня усмехнулась. — Ты — в порядке? — осведомился муж. — Ну да. Допрашиваю свидетельницу по делу, — она подхватила малыша удобнее и зажала телефон плечом, чтобы забрать звенящую погремушку. — Знаешь, я... Нам надо поговорить... Это важно... В эфире внезапно повисла длительная пауза. — Жень? Неожиданно ледяной тон как будто заморозил её на месте. — Есеня. Можно тебя попросить? Не надо никуда брать ребёнка. Без моего спроса. Хорошо? Солнечный летний день померк в одну секунду. Она пристегнула сынишку в автокресле, выпрямилась, закрыла дверь. Сдвинула брови. — В смысле? — В смысле, нужно было меня предупредить. Для начала. Она нервно засмеялась. Напомнила: — Жень, я же всё-таки его мать. — А я — его отец, — заявил муж. — Надеюсь, ты ещё об этом помнишь. Все накопленные чувства чуть было не прорвались в уже заготовленном, гневном монологе. Но вспомнив совет Самарина, она прикусила язык. И вздрогнула. — Откуда ты знаешь? — Я всё знаю, — отрезал он. "Что?" Неожиданно голова пошла кругом, так что пришлось ухватиться за машину. — Там Елена Михайловна места себе не находит. Домой вернёшься — успокоишь. Есеня облегчённо выдохнула. На самом деле, всё просто: она же докладывала Быкову о том, что едет допрашивать свидетельницу? Вот Женя няню и вызвал, как узнал. А та забила тревогу. Паникёрша. — Ты сам виноват, — вырвалось у неё совершенно против воли. — Не стоило её так пугать. Что ты ей сказал? — Что ты решила резко поменять планы. И не потрудилась никого об этом известить. — Нет, я... Она запнулась. Муж тяжело дышал. — Ну ты, в самом деле, чокнулась? Или прикидываешься? — наконец, загремел он. — Куда ты его повезла? Есеня подавила нервный смешок. — В парк погулять. Тут... красиво, знаешь... На том конце провода сердито перевели дыхание. — Дома погуляешь. — А на хрена мне тогда коляска? — выпалила она. И так как муж молчал, только сопел в трубку, ехидно заметила: — Раньше тебя это так не беспокоило. — Есень, — перебил он. — Мы дома поговорим. Хорошо? Извини, ну вот, правда... Я должен бежать. Она сжала кулачки. — Дура... Может быть, ты уже забыла о том, что случилось за это время, зато я очень хорошо помню, — неожиданно его голос сел. — Как пришлось выпустить пулю в затылок этому уроду, когда он... Есеня сглотнула. Вот, чёрт... — И всё это только потому, что кто-то не потрудился запереть двери на задвижку, — супруг явно дрожал от ярости. И страха? Она медленно, настороженно обвела взглядом всё окружающее пространство, оценивая его уже не с позиций эстетики, а на предмет безопасности. И невольно скользнула рукой под полу лёгкой куртки, к кобуре. Пистолет был на месте, но спокойнее от этого не стало. Ей ли было не знать о том, что ТМНП был всегда в курсе о её месторасположении? Наверняка и сейчас он сам или кто-то из его "пешек" и "кукол", были здесь, следили за ней! За каждым её действием, жестом, возможно, даже словом? И за ребёнком... Внезапно зрение обострилось, выхватывая из безмятежной картины парка отдельные, подозрительные фрагменты. Вон тот приличный мужчина с огромным тигровым бульмастифом, отчего он так посмотрел на неё только что? А эта сухонькая старушка на соседней лавочке, почему на её сонном, умиротворённом лице вдруг как будто проступило совершенно противоположное выражение? А вон замер какой-то мужик, неопределённого возраста и рода занятий, оглядываясь по сторонам, будто искал кого-то... И, наверное, все только и ждут подходящего момента... Чёрт! Вот о таком она точно не подумала! Действительно, дура... Вынужденная пауза позволила майору Осмысловскому взять себя в руки и заметно остыть. — Просто пообещай мне, что больше не заставишь меня... волноваться, — процедил он. Она закусила губу. — Скажи, что ты поняла. В ответ губы прошептали сами, совершенно жалко: — Я поняла. Ты... Не сердись, ладно? Он помолчал, явно обдумывая то, что она сказала. А Есеня вдруг похолодела так, что в куртку пришлось запахнуться. И произнести слова, на которые раньше она бы никогда не отважилась: — Жень, мне страшно... Он вздохнул. — Ты где сейчас? Я подъеду — заберу вас. Пилигримов... Есеня подавленно ответила: — В Орехово-Зуево... "Ну да... Как раз там, где каждый год пропадают молодые девочки, а по улицам бродит очередной жестокий друг ТМНП..." — мысленно докончила она. В трубке со свистом втянули воздух. — Скидывай адрес. Примерно через полтора часа они сидели в его машине, на заднее сидение которой перекочевало автокресло с маленьким пассажиром. Женя курил, впервые на её памяти за последние полгода, и выдыхал дымок в открытое окно. А она сидела на пассажирском месте, неудержимо заливаясь краской и мечтая о том, чтобы поскорее провалиться под землю и асфальт, желательно, до самого планетарного центра. — Ну вот о чём ты думала? — наконец, воскликнул муж. И, не удержавшись, двинул ладонью по ободку руля. Пришлось признаться: — Просто... я уже так не могу. Он молчал. — Да, я не хотела его оставлять. Больше никогда... Хотела погулять... в парке, — Есеня вдруг с удивлением почувствовала, как в голос проскальзывали слёзы. — С ним... Понимаешь? Как раньше! К счастью, Витюша на заднем уже, кажется, уснул, надышавшись свежего воздуха, и никак не прокомментировал мамину истерику. Солёная пелена застлала ей глаза, практически лишив зрения. А на плечи внезапно легли руки мужа, осторожно поворачивая её к себе. Женя придвинулся ближе, потянул, преодолевая её неуверенное сопротивление, вынудил её перегнуться через проход и уткнуться себе в рубашку. Вздохнул. — "Как раньше" уже не будет, — сказал он, машинально поглаживая её по волосам. — Ты должна это понимать. Супруга испуганно замерла. — Пока он на свободе, ходит по земле, мы не можем чувствовать себя в безопасности, — продолжал Женя. — Ты же сама говорила, что он тебе звонил и угрожал. Что ничего не закончилось. Что всё, что случилось во Владимире, тоже он подстроил. А теперь? Здешний "ребус" с этими дланями упакованными — его рук дело? Ну? Есеня покивала головой. — И ты ещё молчишь? Что вчера случилось? На кладбище? Она глухо пробормотала: — Ожерелье. Когда я пришла, у неё на могиле лежало. То самое... О него и порезалась. Он вздрогнул. — Ты что, его трогала? Руками? Ты в своём уме? — Мне пришлось, — Есеня невесело усмехнулась. — А что там могло быть? Контактный яд? Муж отстранил её от себя, удерживая на вытянутых руках. И рассматривая так, словно она была ребёнком, который несказанно удивил родителей своим абсурдным поведением. — Ты, наверное, думаешь, что если он играет с тобой, тебе ничего не угрожает? — вопросил Осмысловский. — Ладно, я со второго этажа гробанулся, — тебя это, по ходу, не парит? Но тот случай с алфавитным придурком не убедил? Ты не поняла ещё? Так он тебе объяснит. Подоходчивее... Есеня отвела взгляд. — Или ты это специально делаешь? — догадался Женя. — Нравится тебе? Да? Адреналинчик? Хочется нервы пощекотать, — вперёд! Вон — с моста, вниз головой! На верёвке! А лучше — без неё. Говорят, так ощущения острее. Супруга вспыхнула и прожгла его взглядом. — Ты прекрасно знаешь, как и почему я под пули лезу каждый раз! Если бы эта не полетела в меня, погиб бы ещё кто-то из заложников! И вообще! — она дрожала от ярости. — Хватит уже всем вокруг рассказывать о том, о чём ты и понятия не имеешь! С этими словами, Есеня резко вырвалась и отодвинулась к окну. — Где уж нам... — проворчал он. — А может быть, это ты всё специально делаешь? — чёрные глаза под нахмуренными бровями сузились почти в щёлки. Осмысловский насторожился. — Чего? — Чего? — она уже не отдавала себе отчёта в том, что тараторила. — А кто здесь документы собирает за моей спиной? Кто няню напугал? Кто у психолога консультировался? Кто из меня монстра какого-то сотворил уже! Ну? Кто? — А ещё друг, называется, — Женя фыркнул. — Вон оно что. А я тут было подумал, что у тебя в кои-то веки проснулся материнский инстинкт. Есеня зажмурилась. И без сил откинулась на спинку кресла, ожидая чего угодно — справедливых упрёков, гневной вспышки или холодной отчуждённости. Но услышала: — Дурочка... Ну что ты себе придумала, а? Она открыла глаза и недоумённо уставилась на мужа. Пробормотала: — Но Самарин сказал... — Он ещё за это получит, по полной программе. Женя хитро посверкивал глазами сиамского кота. Затянулся сигаретой, а ей оставалось только ждать. — Тебе придётся ответить, — напряжённо сказала она. Осмысловский посерьёзнел. — Прости. Документы, — он отвернулся к лобовому стеклу и вновь выпустил дымок. — Документы — это ещё... С тех пор остались. Ты же понимаешь, о чём я? Да? Есеня вздохнула и опустила глаза. — Ты же помнишь. В тот раз я... Не выдержал просто. Сорвался. Испугался, что... Она сглотнула. То, о чём он говорил, она старалась не будить в памяти. А Женя на миг обернулся, чтобы проверить, не потревожил ли их трудный разговор сон третьего пассажира. Убедившись в обратном, занял прежнее положение, продолжил: — Ну сама подумай, что я мог себе вообразить? А вдруг ты и его захочешь... Он-то в чём виноват? По уже высохшим ресницам скользнули новые слёзы. А муж негромко засмеялся: — Кстати. Тут Романовича надо бы похвалить. Если бы не он, то... Каюк был бы нашей семейной лодочке. Ещё тогда. Помог он мне, понимаешь? Сильно помог. Нам всем. Стряхнув с себя какой-то мутноватый туман, Есеня сообщила: — Он уже про настоящее время говорил. Я вчера с ним встречалась. Муж вздрогнул. А она постаралась воспроизвести услышанное с максимальной точностью: — Он сказал, что ты считаешь, я — на грани срыва. Что я опасна для окружающих. Что виню себя в смерти отца, не занимаюсь ребёнком, ещё и вешаю свидетелей... Или что вы там себе с Седым сочинили? Женя внимательно слушал. Когда она остановилась, чтобы перевести дух, спросил: — Всё? Она сдвинула брови. А, была-не была! Ломать, так ломать! — А теперь послушай, что я тебе скажу, — голубые глаза смотрели строго. — Да, мы с ним разговаривали, и не один раз. Он — мой старый приятель, ещё с детства. Добрая душа. Не прочь бесплатно проконсультировать. Есеня скрестила на груди локти, чувствуя себя как на допросе. Ещё и внутренний голос непримиримо молчал, явно не желая быть третьим в супружеских разногласиях. А без него детектор лжи работать отказывался наотрез. Приходилось брать слова подозреваемого на веру. — Он что-то напутал. Я только рассказал, что у нас случилось. Рассказал, как тебе непросто. Что ты потеряла отца. Вернулась на тяжёлую работу. Влипла в эту историю со свидетелем. Опять похудела так, что все кости торчат... — строгий тон мужа заметно смягчился. — Ну, и спросил его, как я могу тебе помочь? Это всё. Женя стряхнул пепел с сигареты в специальное гнездо и, подумав, оставил там и бычок. Состыковал пальцы "домиком", заключил: — А он и связал. Фантазёр. Наверное, думает, затащить тебя к себе, на очередную душевную беседу. Он — ещё тот манипулятор. И дерёт с клиентов — мало не покажется, — указательный палец шутливо погрозил. — Смотри, не просади наши отпускные. Есеня облегчённо вздохнула. И во встречном взгляде адресовала ему свой последний вопрос. Губы несмело дрогнули в ответной улыбке. — Забудь, — уже мягче сказал он. — Ведь теперь всё хорошо? Витюшка — вон он где. Смотри. Здесь. Давит как Илья Муромец на печке. Она обернулась и посмотрела на мирно спящего богатыря сквозь слёзы. Улыбнулась. — И... ты же будешь осторожной? Правда? Скажи? Есеня кивнула. — Ты мне уже обещала, — напомнил он и окинул взглядом супругу. — Ну? Довольна? Бороды тебе только не хватает. И кепки. Глаза уже как надо делаешь. Параллельные расследования ведёшь. Когда только успела... И осклабился, протянул руки: — Ну, иди ко мне, товарищ капитан... Она скользнула в объятия прежде, чем успела о чём-то сообразить. — Есень, поверь мне, я понимаю, как тебе непросто, — бархатно убеждал муж. — Но мы же не сидим сложа руки. Мы его ищем. Да? — Да. — И мы его найдём. Обязательно. Вместе. "Юлишь, значит? — неожиданно раздалось в ушах. — Так и говори: юлю"... Она вздрогнула. Осторожно высвободилась. После — толкнула дверцу и вышла. Женя выскочил следом, предусмотрительно оставив намерение хлопнуть своей. Осторожно прикрыл. Быстрым взглядом проверил, не проснулся ли малыш. И подошёл к супруге, что смотрела перед собой неподвижными глазами, пока тянула из кармана стальной портсигар. Нахмурился. — Поехали домой, — сказал он. — Я потом разберусь. С машиной. Есеня тяжело вздохнула. Оставив предмет на месте, провела рукой по волосам. Напомнила: — Мне местные звонили. Просили подъехать, как освобожусь. И так как муж молчал, приблизилась, успокаивающе положила ладонь на рукав его пиджака. Заверила: — Я в порядке. Отвези Витюшу. А я... Я не могу, понимаешь? Я должна его найти. Сколько ещё он убьёт девочек, прежде чем... Он мягко прикрыл ей уста пальцами. И вдруг обхватил за плечи и прижал спиной к тёмному боку внедорожника, так, что её ноги на миг утратили опору. Впился в губы разгневанным, жадным поцелуем, от которого по коже разбежались мурашки. — Никогда больше так не делай, — сквозь зубы выдохнул он. — Поняла? Внезапно утраченных сил хватило только на то, чтобы кивнуть. — Я там чуть с ума не сошёл. Вся жизнь перед глазами пронеслась. В один миг. Веришь? Она с трудом перевела дыхание. — Вы с Витюшкой — это всё, что у меня есть, — произнёс Женя, всматриваясь в её расширенные, ошеломлённые глаза. — Если вас не станет, эта грёбаная жизнь потеряет всякий смысл. Есеня изумлённо таращилась на него, всё ещё силясь переварить услышанное. Муж всегда говорил много — Быков за это его даже называл болтуном. И в отличие от другого мужчины в её жизни, признаваться в своих чувствах для него никогда не было особо трудной задачей. Но ещё никогда прежде такие слова в его устах не были столь мрачно окрашены и не сопровождались таким взволнованным, подрагивающим голосом. Он действительно верил в то, о чём говорил сейчас. Чёрт... Ну почему нельзя было отбросить всё, все обиды за вчерашнее, забыться, завертеться в водовороте? Оставить наконец эту манеру не просто оценивать прикосновения губ к своим губам, но ещё и сравнивать их с другими, что касались их в ту незабываемую ночь и почти не отрывались от них за все бесконечные, сумасшедшие часы... Думать, что за вот эти страстные слова, произнесённые хрипловатым баритоном, она бы без раздумий отдала всё, что имеет, и даже собственную душу в придачу. И понимать, что такого уже никогда не случится... Да в конце концов! Ну почему она не может просто... жить? Жить без него? Ведь раньше это почти получалось... — Я тебя люблю, — прошептали губы, когда её собственные приоткрылись навстречу. Сердце в груди сотряслось от чьего-то точного снайперского выстрела. И треснуло по линии старого разлома. Внутрь как в корабельную пробоину хлынула боль...***
— "От гостей же слух идёт, что девица там живёт. Та девица — не простая, — дочь, вишь, Месяцу родная. Да и Солнышко — ей брат..." Есеня замерла на пороге, опустив пистолет. Поудобнее перехватила стопку папок, что держала другой рукой и подбородком. Прислушалась. Улыбнулась. "Видишь, шлюпка вон мелькает? То царевна подплывает..." Следом послышалось гуление Витюши. — Там! — Да-да, вон там... — согласился чтец. — "Пусть в шатёр она войдёт. Пусть покушает, попьёт. Вот, как в гусли заиграет, — знай, уж время наступает..." В главной комнате на диване у торжественно накрытого стола сидел Женя, уложив на колени раскрытую книгу со сказками. А маленький слушатель водил пальчиком по строчкам, старательно хмуря бровки. — "Ты тотчас в шатёр вбегай. Ту царевну сохватай!" — с этими словами Осмысловский шутливо сцапал кроху, тот засмеялся. — Ар-р! Да, вот так! "И держи её сильнее! Да зови меня скорее! Я на первый твой приказ прибегу к тебе как раз. Да смотри же! Ты гляди за ней поближе! Если ж ты её проспишь, то беды не избежишь..." Спрятав оружие в кобуру, она шагнула в комнату, и в тот же миг Витюша напрочь позабыл о книжке. Вытянул тот же крохотный указующий перст уже в её направлении и улыбнулся во весь рот. — Мам-ма! Зеленоватые глазёнки распахнулись ещё шире, просияли какой-то совершенной радостью. У неё перехватило дыхание. — Чего там? Мама? — улыбнулся Женя. Он отложил книжку и поднялся на ноги, поднёс сынишку к ней. — Да вот она, мама... Есеня сбросила папки прямо на пол и протянула руки навстречу кукольным ручкам. Но муж не передал ребёнка ей. Кроха захныкал. — Витюшка точно знает теперь, когда ты приходишь. Сразу сказал... Да? Что мама вернулась. Она простительно положила ладони на предплечья мужа. И они с малышом посмотрели на него одинаково вопросительно. Женя фыркнул: — Ну, чего расхныкался? С работы мама пришла, даже руки ещё не вымыла. Аргумент кроху не убедил, и он тихонько попробовал озвучить свой протест. Но Осмысловский отнёс его в манеж. И кивнул супруге на элегантную сервировку. — Давай быстренько! Руки мыть и за стол! Заказал то, что ты любишь. Есеня не заставила себя долго упрашивать. Под шум воды, стараясь краем глаза удерживать сынишку в поле зрения, она старательно намыливала руки и думала о том, что, наверное, впервые за всё это время мчалась в Одинцово как пуля. Страшилась обнаружить там уже спящего ребёнка, которого нельзя было будить. Или — комиссию из органов опеки. Или и вовсе пустое жилище. А теперь, встретив его светлым и уютным, с мужем и сыном, которые были рады её возвращению, разве она не чувствовала облегчения? Наверное, просто перенервничала. Этот день был едва ли не такой же тяжёлый, как и вчерашний. Так, словно её заклятый враг постепенно, неумолимо сужал круг, действительно подбираясь всё ближе и ближе, намереваясь пролезть в самые глубины души. Но, что было хуже всего, ей всё больше начинало казаться, что причиной этой тревоги была она сама. Просто обострённое внимание, испуганный непредсказуемостью недавних событий мозг специально выхватывали из контекста нужные слова и фразы, выискивали всё новые и новые поводы для беспокойства. Хотя их там, наверное, не было и в помине? Когда она вернулась в комнату, на столе уже дожидался ужин, а Витюша весело болтал ножками в своем детском стульчике, что теперь стоял с противоположной стороны стола. Проследив за направлением её взгляда, майор Осмысловский пояснил: — Ты же хочешь смотреть на него? Я подумал, так будет удобнее. Лишь бы мама покушала, да? — он пощекотал босую ножку, и малыш рассыпался смехом. — Будем с тобой маму откармливать? Да? Учить кушать? Мама обещала, что будет себя хорошо вести... Ну вот! Опять! Она вздрогнула. И подавленно позволила себя усадить за стол, как в ресторане. — Устала? — поинтересовался муж, когда занял свое место. — Ну, надеюсь, результат оправдал затраченные усилия? Есеня заставила себя стряхнуть это странное мрачное чувство. Тем более, что в тарелке было то самое блюдо из маленького семейного ресторанчика, которое ей так понравилось. В тот раз они выбрались на прогулку втроём, с ещё совсем крохотным малышом в "кенгурушке". Студёный мороз щипал за щёки, руки грелись в варежках, а свежий воздух невероятно обострял аппетит. И казалось, они все были так счастливы... — Колись. Подняв голову, Есеня встретила вопросительный взгляд голубых глаз. Витюша тоже смотрел очень внимательно и чертовски знакомо. А под этим взглядом она никогда не отваживалась молчать. — Я же вижу, — подбодрил муж. — Улов есть. Она задумчиво покрутила в руке вилку, выбирая объект из всей этой разноцветной композиции, который хотелось попробовать первым. И улыбнулась... Всего несколько часов назад, с трудом оправившись от того, что случилось в парке, она сидела на краю чужого рабочего стола. Потягивала кофе из пластикового стаканчика и скучающе рассматривала грубоватую лепнину на потолке, пока старший лейтенант Леденеев барабанил пальцами по клавиатуре, пощёлкивая "мышкой". Наверное, пить крепкий напиток на голодный желудок было не самым лучшим решением, особенно, учитывая то, что за целый день в нём не было и маковой росинки. Однако ничем другим коллеги угостить не смогли. Местное отделение полиции разместилось в старинном здании с высокими сводчатыми потолками и громадными окнами. В отличие от тех филиалов "конторы", что ей доводилось видеть прежде, здесь большая часть коллег сидела в одном помещении, каждый за своим столом, как в офисе какой-то компании, разделённые невысокими перегородками, а то и вовсе без них. Поэтому внутри было шумно, одновременно происходили допросы свидетелей по нескольким делам, где-то шуршали бумажные листы, трезвонили мобильные телефоны, жужжали принтеры, слышались сбивчивые, тихие голоса гостей и более уверенные — полицейских и дежурных. А ещё где-то уже дебоширил какой-то небритый задержанный, интересуясь, за что же его гады повязали. Словом, оставалось только удивляться, как местным коллегам вообще удавалось здесь работать? С непривычки Есене понадобилось некоторое время, чтобы перестать инстинктивно оборачиваться или просто переводить внимание на посторонние события, большие и маленькие, что к делу не относились. Но помалу, заметив, как непринуждённо себя вели окружающие, она привыкла к этой суматохе и наконец-то сумела сконцентрироваться на работе. Разговор с мужем немного её успокоил, ребёнок был в безопасности и ждал её возвращения. Что ж, всё было логично и складно. К тому же, то самое "нутро", что обычно скалилось на всех без разбора как служебная овчарка, теперь безмолвствовало. Внутренний голос — тоже. И эти слова... Можно было думать всё что угодно, придирчиво рассматривать их теперь со всех сторон как ювелир, что искал изъян в драгоценном камне. Но неожиданное признание мужа выбивало из-под ног всякую почву. И на каком-то первичном глубоком уровне те рецепторы, которых было невозможно обмануть пустыми словами, сообщали, что подозреваемый говорил правду. Для него, вот уже полтора года как, не существовало никого, кроме неё и ребёнка... Помалу зубастая тревога отступила в тень, вместе с призраками прошлого, а работа как прежде позволила взять необходимую передышку. Впрочем, покамест от неё в этих стенах зависело мало. Узнав про странное сообщение и о том, что девушка, прежде не замеченная за лёгким поведением, незадолго до исчезновения сама себя обозначила шлюхой, Леденеев крепко задумался. А потом просиял. Повернулся к компьютеру, запустил поиск. Наконец, торжествующе откинулся на спинку и заложил руки за голову. Есеня заглянула в экран и хмыкнула. "Ух, ты, Валера, у тебя тут — коллекция!" — вспомнилось ей. И на губы воровато проскользнула улыбка. "Я всё сотру! Я только сам смотрел, никому не показывал!", — бормотал охранник в одной из новеньких многоэтажек в Троицке. Которого наставник пару лет назад уличил в одном щекотливом "хобби". — Пожарную сигнализацию в квартирах ты устанавливал? — веселился тот. — Жильцы-то не нарадуются! "Валерий Васильевич у нас и дома охраняет, и камеры сам смонтировал, и в пожарке волокёт!" Они ж не понимают, глупые, что не всё денежкой меряется. Валера, за интерес работаешь, да? — Я не понимаю, о чём вы! — бормотал Валерий Васильевич, с которого пот тёк уже градом. — Ну, ты поймёшь, время будет, — сурово пообещал Меглин. — Наручники тащи... Она усмехнулась. Да, надо было отогнать все эти картины из прошлого, заставить себя смотреть в экран, догадываться, что имел в виду старший лейтенант, когда показывал ей всё это. Но она чувствовала, что отказаться от подобного "киносеанса", даже в угоду новому делу, была просто не способна. Перед её мысленным взором по кабинке охранника прохаживался наставник, точно такой, каким она его всегда вспоминала: уверенный, бодрый, в приподнятом расположении духа и с озорными искорками в глазах. Он легко предупредил порыв этого вуайериста немедленно стереть все пикантные записи со скрытых камер, которые им самим, к слову, были нужны для дела. Уселся на стул рядом с вспотевшим собеседником и укоризненно похлопал того по плечу: — Э, нет-нет. Вот это не по-нашему, Валера! "Сотру"... У нас ведь как? Урвал втихаря — так поделись с товарищем. А то что ж получается? Сам, значит, смотришь, а другим не даёшь? Есеня тогда насмешливо фыркнула, начиная уже догадываться, куда клонит её спутник. А тот придвинулся к охраннику поближе, чуть прищурил глаза и доверительно понизил голос: — Ну, нам-то покажи... — А что вам показать? — опешил тот. Меглин обернулся, посмотрел на свою порозовевшую ученицу и задорно подмигнул: — Ну, самое интересное... — И дальше всё по такой схеме, — наконец, прорвался в её мысли голос Леденеева. — Полная программа. Внезапно вспомнив о стаканчике, Есеня пригубила кофе, всмотрелась в экран компьютера. Уточнила: — Девушки, типа, случайно встреченные на улице? — Сюжет у всех видео такой. Ну, это я так, — скромно добавил лейтенант. — Для примера. Закос под любительское, а так, конечно, постановка. — Леденеев, а ты откуда про всё это знаешь? — поинтересовался майор с пушистыми усами, с интересом выглянув из-за своего стола. — Порнуху любишь? Но это замечание подчинённого не смутило. — Как и девяносто пять процентов мужчин, — невозмутимо ответил он, оборачиваясь. — Так что это норма. Внезапно от его случайного движения указатель "мышки" соскользнул с нужного "окошка", открыв другое, и усатый майор — впрочем, как и другие зрители с соседних столов — натурально уронили челюсти. А Есеня густо залилась краской. "Ух, ты! — восхитился знакомый баритон в её ушах. — Мать моя..." Спохватившись, Леденеев мигом обернулся и восстановил гармонию в отделении: свернул все "окна" и чинно сложил локти перед собой. Покосившись на Есеню, решил докончить свою мысль: — Вот как раз когда не любишь, — он выразительно посмотрел в спину начальнику. — Это подозрительно. Махнув рукой, тот опустился на место, остальные девяносто пять процентов тоже вернулись на свои позиции, спрятались за мониторами и стопками предстоящей бумажной работы. "Невинность — как зажигалка — заметил невидимый участник следственного процесса. — На один раз хватает. А потом уже приходится — что? Импровизировать". Есеня кивнула: — Да, такими он их и видит. Шлюха изображает из себя невинную девушку. Замещение. Перенос реакции с недоступного объекта на доступный. Встречает её на улице, предлагает секс за деньги. Воплощает, — она скрыла улыбку за краем стаканчика. — Фантазия. — Ну, как бы там ни было, подробностей мы не узнаем, — охладил их пыл усатый майор. — Кого убил — тех уже не спросим. — Но есть те, кто ему отказали, — возразила Есеня. — У них и спросим. Так что — вперёд, — она бодро хлопнула парня по плечу с новыми погонами. — Социальные сети, форумы... Давай объявление: "кому на улице предлагали деньги за секс? Все — к нам, двери открыты". И сделала новый глоток. Чудодейственный напиток как прежде восстанавливал силы и включал голову. Коллеги ошеломлённо уставились на неё. Но если усатый промолчал, размышляя над компетентностью собеседницы, судя по подозрительному взгляду, то Леденеев воскликнул: — Так это сколько народу придёт! — Конечно, — улыбнулась Есеня. — Девяносто пять процентов и придут... Женя смеялся, откинувшись на стуле. — Что, прямо так и сказала? Ух, ну ты даёшь! — Думаешь, прокатит? — неуверенно спросила она. — Ну, не знаю, что вы из всего этого получите, но развлечётесь точно. Есеня вздохнула. Чуть позже, когда они сидели на островке мягкого ковра, все втроём, её настроение сумело удержаться на том же приподнятом уровне. Витюшка валялся на спинке, смеялся, улыбаясь во весь рот, и протягивал маме все четыре конечности. А она ловила и целовала крохотные пальчики и пяточки, чувствуя себя, почти что счастливой. Казалось, вокруг исчез весь мир, и они снова были вместе. Распахнутые огромные копии любимых глаз смотрели в её глаза и открыто признавались в бескорыстной, безусловной и неоспоримой, чистой любви... — Знакомься. Раиса Васильевна. Наша новая няня. Улучив момент, в её руку ткнулся айфон мужа с открытой страницей браузера и фотографией улыбчивой женщины лет сорока пяти. — Плюсы: педагогическое образование, два иностранных языка и стабильная психика. Минусы: аллергия на шерсть домашних животных и впечатлительность. — А что сталось со старой? — Могла бы и сама догадаться. Есеня сглотнула. — Наш общий знакомый оказался ещё болтливее, чем я думал. И решил предупредить одну свою клиентку, в какой семье она нянчит одного чудесного малыша. Конечно, из самых благих побуждений... Прикинь? Я же её не спрашивал о таких вещах. Теперь в первую очередь узнаю. Хорошо, ты мне сказала. С этими словами Женя подобрался ближе, забрал устройство из её подрагивающих пальцев. — Дай угадаю? Вы с ним больше — не приятели? Осмысловский положил телефон на край стола и сел рядом, подтянув к себе ноги. — Ну, скажем так. Я с ним ещё на эту тему не беседовал. Но планирую серьёзный разговор. В это время Витюша приподнялся на цыпочки и с трудом дотянулся до айфона. Опрокинув устройство на мягкий ковёр, он, видимо, сообразил, что шалость не удалась, и бросился наутёк. Чудом увернувшись от рук Жени и потеряв равновесие, малыш приземлился на четвереньки и пополз с удивительной быстротой и самодовольством. — Лови подозреваемого! — засмеялся тот. Есеня легко настигла беглеца. Подбежала, подхватила на руки и прижала к груди. Не удержавшись, стиснула в объятиях так, что сынишка крякнул. — Аккуратно, аккуратно. Руки мужа предупредительно легли на её руки. А у неё снова всё померкло перед глазами... — Что с тобой? — Ничего. Я наверное просто... устала... — Есень, — он понизил голос до вкрадчивого шелеста. — Я тут подумал над тем, что ты сказала... Ну, что тебе хочется, чтобы всё было так, как раньше. Она прикрыла глаза, услышала: — Я тоже этого хочу. Очень. — Но? Он ласково скользнул ладонями по её рукам выше. Добравшись до шеи, медленно, успокаивающе, помассировал плечи. — Но... Ты должна уже понимать. Это игра. А у тебя в ней — главная роль. Он уже вошёл во вкус. И он не позволит тебе из неё выйти. Надо отыграть эту пьесу. — Зачем? — Чтобы он расслабился, решил, что ему ничего не угрожает, и что он держит нас вот так, — в подтверждение кулак мужа перед её глазами выразительно сжался. — Чтоб он вышел из тени. Мы его выманим. А батя и "контора" нас прикроют. Есеня затаила дыхание. Вот оно что... — Ты думаешь, это возможно? — С недавних пор — да. С этими словами он осторожно забрал малыша из её ослабевших рук. Витюшка захныкал, и она взялась за крохотную горячую ладошку. — Мы его поймаем, Есень. Вот тогда всё станет так, как раньше. Главное: поверь в то, что это возможно. В конце концов, он всего лишь — человек. — Откуда ты знаешь? — едва слышно спросила она. — Ну, в таком случае, я ещё не встречал более зловредного и находчивого привидения... Есеня слабо улыбнулась. — Ты только представь, что случится после, — тем же бархатным тоном продолжал Осмысловский. — Ты пойдёшь на повышение, может, медальку какую дадут. И всё у нас будет хорошо. Правда? Она молча кивнула. Чувствуя, что только теперь, после его слов, начинает по-настоящему успокаиваться. Конечно, над тем, что он сказал, ещё следовало поразмыслить. Но о чём-то таком она подозревала и сама. А тут ещё Витюша взял и сладко зевнул во весь свой ротик. На сердце потеплело ещё больше, и в уголках глаз проступили капельки. Перехватив ребёнка, Женя освободил руку и приподнял жене подбородок — Глаза красные, — отметил он. -— Как у кролика. Давай-ка спать. Ты же хочешь завтра слушать все печальные повести юных и невинных красавиц? А раз так — надо дать мозгам передышку. И даже не говори, что вот это, — он кивнул на гору её папок, — ты собиралась изучать всю ночь. К твоему сведению, мне тоже нужен отдых. А я без тебя заснуть не могу. Она усмехнулась. Муж погладил её пальцы. — Ну что? Пошли, уложим этого маленького хулигана? Смотри, как глазки трёт. Спать, спать... Всем спать...***
Спустя несколько часов в одном из микрорайонов Орехово-Зуева вдоль обочины дороги полз чёрный блестящий внедорожник. Водитель высунулся из окошка и окликнул светловолосую девушку, что шла по улице, вдоль ограды парка, чуть впереди, грациозно покачиваясь на каблучках. Та сбавила шаг, обернулась. Внедорожник замер у тротуара. А девушка оглянулась по сторонам, и несмотря на то, что вокруг не было ни души, приблизилась, заглянула в салон. Владелец транспорта перебросился с ней несколькими фразами и, видимо, убедил. Более не мешкая, беспечная барышня села на пассажирское сиденье. С любопытством окинула взглядом соседа за рулём и предложила: — А давай, деньги сейчас? — Потом получишь, - отрезал тот. — Сказать каждый может, — многозначительно протянула пассажирка. Водитель сердито фыркнул. Запустив руку в карман, взмахнул перед ней обещанным конвертом. — Я сказал: потом! Но тут, белокурая барышня ловко сцапала конверт и толкнув приоткрытую дверцу, выскочила из машины на тротуар. Помчалась прочь, стремительно наращивая скорость, несмотря на высокие шпильки. К счастью, парк вскоре кончился, она выскочила на пустой перекресток и понеслась дальше. Добежав до тёмных громадин каких-то девятиэтажек, обманщица юркнула за угол. И только там, прижавшись спиной к стене дома так плотно, как только было можно, она остановилась, затаила дыхание. Прислушалась. Однако, похоже, никто её не преследовал. Осмелев, блондинка надорвала конверт, и тут её личико вытянулось: внутри была стопка бумажных листков. Пальчики с ярко-красным лаком недоверчиво перебрали её, в странной надежде отыскать там хоть одну купюру. — Дебил! — процедила она. И со злостью швырнула добычу на землю. Побежала прочь, цокая каблучками. А человек в машине, между тем, ловко перегнулся на сторону пассажира, дотянулся до распахнутой дверцы и захлопнул её. Посидел некоторое время, размышляя над тем, что случилось. После — оценивающе качнул головой. — Молодец, — заметил он и улыбнулся. — Умница.***
— Мне так неловко было. Я старалась на него не смотреть. Светловолосая девушка подходящего типажа стыдливо уставилась в пол. Вокруг всё так же шумела большая часть отделения полиции, шуршала бумага и сразу одновременно разговаривали больше десятка человек. Есеня, наверное, в сотый раз за день укоризненно посмотрела на усатого майора. Ну, хотя бы для такой цели могли пожертвовать каким-то отдельным кабинетом! Во-первых, почти ничего не слышно, а во-вторых, белокурым свидетельницам, что всё же отважились проявить сознательность и откликнуться на странное объявление Леденеева, и так было тяжело рассказывать о своём маленьком "приключении", даже с глазу на глаз. А уж здесь им и подавно чудилось, что окружающие не занимаются своей работой в поте лица, а внимательно слушают все подробности их "печальной повести". — Может, ещё что-то вспомните? — попросила Есеня. — Приметы? — Он в очках был, — старательно ответила свидетельница. — Таких тонированных, в желтизну. Глаза были видны, а цвет глаз — нет. — Ещё. — Усы, борода, — перечисляла неудавшаяся "шлюха". — Волосы собраны назад. — Всё? Блондинка ненадолго задумалась. Просияла. — О, точно! — воскликнула она и ткнула себе пальцем под нос. — Родинка над губой, заметная. Вот тут! Вздохнув, Есеня показала гостье фоторобот с упомянутыми родинкой, бородой и очками на поллица. — Да, точно! — обрадовалась та. — Это он! А почему сразу мне не показали? Есеня покачала головой: — Надеялись услышать что-то новое. Спасибо. — Вы свободны, — хмуро сказал Леденеев. И, глядя вслед блондинке, что пробиралась по лабиринту между рабочими столами к выходу, неуверенно произнёс: — Приметы чёткие... — Да не приметы это! — не выдержала Есеня. — Маскировка! Человека за ними нет. — Ну, давайте не будем торопиться с выводами, — со своего места посоветовал усатый майор. — Фоторобот пошлём по отделениям и... — Ну, конечно, подождём. Только боюсь, что он не будет, — она уточнила. — Ждать. Позже, когда работа в здании приостановилась по причине положенного обеденного перерыва, Есеня протиснулась в свой "Рендж-Ровер", внимательно следя за уровнем кофе в стаканчике. Так же осторожно опустив папки на пассажирское сиденье, села за руль. Освободившейся рукой подхватила зажатый в зубах остаток булочки. Откусила большую половину, запивая её горьким глотком. Сочетание — почти идеальное. Крепкий чёрный напиток заставлял мозг не отлынивать, а хлебобулочное изделие должно было уберечь от голодного обморока. Есеня откинулась на сиденье и прикрыла глаза, чувствуя себя почти что хорошо. "Торопится. Во вкус вошёл". Она улыбнулась. — Как ты говорил, в спешке мелкие ошибки становятся крупными. А мы теперь знаем, где его ловить. Забросив в рот последний кусочек, Есеня достала из верхней папки сложенную в несколько раз топографическую карту. — Свидетельницы говорят, он начинает работать вот здесь — на выходе из парка, — сообщила она, расправляя бумагу на коленях. — Схема одна и та же. Ночью. Ищет девушек-одиночек. Заводит разговор, довольно быстро предлагает деньги. "Как выбирает-то, а?" До более чёткого ответа, который бы удовлетворил подсознание, её разум ещё не додумался. Поэтому руки отряхнули крошки и сами потянулись за кофе, требуя времени на размышление. После глотка — вернули стаканчик в гнездо на подлокотнике. Есеня усмехнулась: — А кофе тут — ничего. Угостить? И фыркнула на собственную шутку. — "Я тут один работать буду? — одёрнул её строгий баритон. Она смутилась, ткнула пальцем в россыпь зелёных квадратиков. Повторила, уже не так уверенно: — Начинает охоту вот здесь... "Я не об этом, — фыркнуло подсознание. — Кого он выбирает? А? Кого?" Есеня пожала плечами и завела мотор: — Кого? Девушек. Типаж один. Ты видел. Спортивная, молодая. Светловолосая, — она усмехнулась. — Так что я ему не понравлюсь. А краситься не буду. И не мечтай. Минут через пятнадцать внедорожник остановился у входа в старый парк, указанный на карте. Есеня подалась вперёд, окидывая взглядом массивную зелёную стену из деревьев и кустарников, отметила редкие фонари, которых было явно недостаточно для того, чтобы освещать это место в тёмное время суток. Вокруг — целый квартал домов и даже несколько административных зданий, но в таких зарослях легко терялись все звуки. Светловолосые девушки спортивного телосложения вполне могли решиться свернуть с освещённой улицы и пройти здесь напрямик, чтоб срезать путь. Но тем они брали на себя ответственность за свою жизнь. Здесь же легко припарковать и личный транспорт. Чем не охотничьи угодья для маньяка? Поскольку любимый баритон молчал, Есеня решила презентовать идею, которая родилась на недавнем брифинге в отделении полиции. В принципе, это была даже не идея, а всем известный ход. Установленное оперативное мероприятие, на которое Быков уже дал своё согласие по телефону. Оставалось только посоветоваться с подсознанием на предмет вещей, которые коллеги могли не учесть или забыть при планировании. Для этого она снова вернулась к карте. — Я думаю, надо расставить побольше людей. Здесь, здесь... "Ты чё, серьёзно, что ли? — загремело в ушах. — Он парень-то — продуманный. Не глупее твоих оперов. Они туда за романтикой пошли, а ему на хер эта романтика не нужна! Он их за километр срисует и другой парк найдёт. А у него этих парков — как фантиков у дурака. И где тогда искать будешь?" Она сконфуженно закусила губу. Задумалась. Но разве Меглин когда-либо одобрял привлечение "уточек" для ловли преступников? Наоборот, при любом удобном случае посмеивался над коллегами, что жаловались ему на пустые сети. Если только роль вкусного червяка на крючке не приходилось играть его ученице. "Та, подсадная, — вспомнила она собственный, неуверенный и осторожный вопрос на стажировке. — Что она делала... не так?" "Не боялась", — коротко ответил он. И с этим было трудно не согласиться. Некоторые добропорядочные люди по ночам превращаются в кровожадных зверей, и относиться к ним нужно соответственно. Они уже не просто видят, они чуют. И испуг потенциальной жертвы для них — как вишенка на торте. Как булочка к горькому кофе. Без этого невкусно. И подозрительно. Подумав, Есеня выбралась из машины, пискнула сигнализацией и направилась в парк. День был летний, в густых зарослях по обеим сторонам дорожки шуршали и чирикали невидимые птицы. Да, всё так, как она и думала. Парк небольшой, но фонарей мало, кусты — высокие и плотные. И над головой ещё смыкаются старые ветви деревьев, чтобы ночью здесь стало совсем тревожно, как в мышеловке. Есеня мысленно очистила пространство от немногочисленных прохожих, шумных детей, стариков и мамочек с колясками и представила себе парк в то время, когда местный маньяк выходил на охоту. Тогда, когда тёмно-фиолетовый мрак начинает играть с тобой злую шутку, а одинокие фонари не спасают, только порождают зловещие тени. И оказывается, кто-то давно идёт за тобой, уверенно и спокойно, как волк, что уже выбрал себе жертву... Её шею будто вновь обхватил чей-то железный локоть, а сердце ухнуло в прорубь и даже не успело испугаться... "Воздухом подышать решила?" Есеня застыла на месте посреди дорожки, вдруг ощутив ту же немую, захлестывающую панику. А следом — облегчение, что она испытала, услышав над ухом знакомый баритон... Тогда под подбородок ткнулось ледяное дуло её собственного "Макарова", а из темноты полыхнули сердитые глаза. - Я могу сделать с тобой всё, что хочу, — пророкотал Меглин, за грудки притянув её к себе. — И он сможет... Всё тело, будто затопило теплом, ноги как-то в один миг разболтались, как конечности у марионетки. Есеня опустилась на ближайшую скамейку, не в силах стряхнуть с себя эту опасную слабость. С удивлением обнаружила, как дрожали руки на коленях, медленно сжала кулачки. — Развлекаешься? — подавленно продолжала она слушать старый диалог, что память воссоздавала теперь до мельчайших подробностей. — Или решил проявить запоздалую заботу? — И думать забудь, — сердился он. — Я не дам тебе повода даже помыслить об этом. А на деле всё получилось ровно наоборот. Терпеливо позволяя ему себя испытывать и закалять, она, тем не менее, не усвоила ни одного из его уроков. Ни одного. Им никогда не следовало сближаться до этой дистанции между ударами сердца. Ей никогда не следовало оказываться в его сильных руках, на таком близком расстоянии от губ и испепеляющих глаз. Да что там, — напрашиваться к нему в стажёры уже было огромной ошибкой! За которую теперь приходилось так горько расплачиваться. "Любовь — хуже убийства", — так, кажется, когда-то говорил он ей? Но так что же теперь? Не любить? Вздохнув несколько раз, Есеня почувствовала себя немного лучше и медленно направилась по дорожке обратно. Встречные прохожие, замечая её, вздрагивали, только что не шарахались. Ясно, значит, весь сегодняшний кофе был выпит впустую. Вспыхнувший в компании Леденеева и его непосредственного начальника азарт угас. Всё заслонила собой уже знакомая безнадёжная печаль, что с каждым разом обретала всё большую власть. Интересно, сколько ещё она сумеет выдержать прежде, чем свихнётся окончательно и просто примется убивать? Мужа, сына, начальника, бомжей на кладбище, а с ними и всех окружающих, без разбора? "Кажется, я начинаю понимать, о чём ты говорил, — сообщила она своему хмурому подсознанию. — И о чём тебя просила мама. От этой тоски никуда не убежать и невозможно спрятаться. Можно отсрочить. Можно заглушить на короткое время. Но она как голодный зверь набрасывается снова и с удвоенной силой. И выход всегда один. Туда или туда — это только разные дороги к нему... Ещё немного, и... Нет, я так больше не могу". Воображаемый собеседник молчал, не желая поддерживать пустые разговоры, что не относились к делу. А может быть, тоже устал? "Нет, всё", — решила она. Хватит. Пора признать, что ноги — уже на краю обрыва. Той самой пропасти, о которой говорил Ивашов. Надо звонить Быкову и говорить, что управлению без ученицы Меглина придётся обойтись. Никакой роли она играть больше не может и не хочет. Она берет отпуск или кладёт на его стол заявление об уходе, одно из двух. И может быть, тогда прекратится, наконец, вся эта чертовщина? Никакого маньяка она ловить не может. Бесстрашных полицейских "уточек" он срисует за минуту, а подставляться ей самой теперь стало вдвойне опаснее. С такой скособоченной реакцией на насилие идти в этот парк поздним вечером даже с табельным оружием можно было только на свою собственную смерть. Вовремя сориентироваться она не успеет. Защищаться не захочет. В крайнем случае, только спугнет. Да и разве польстится какой-то маньяк на подобную кислую физиономию, измученную бессонницей и тоской? Раньше внутри горел огонёк, что зажигался от другого внутреннего пламени, и на этот огонёк все маньяки неизменно клевали. Не потому ли она была так нужна своему любимому бородатому манипулятору? Нет, ничего не получится. Тут даже парик не поможет. Вот и выход из парка. Она уже подошла к машине, взялась за дверцу. Но тут блуждающий по окрестным зданиям, взгляд натолкнулся на маленькую зелёную вывеску. "Клуб самообороны "Светлана". Есеня усмехнулась. Зайти, что ли? Освежить рефлексы? "Зайди, зайди, — в ушах прозвучал знакомый смешок. — Заодно и всё прочее... подтянешь".***
В почти кромешной темноте было слышно лишь тяжёлое дыхание. Наконец тот, кто сзади, в два шага настиг того, кто впереди. Единственный лучик света упал на лезвие складного ножа. Тут жертва нападения резко развернулась, ударила обидчика ниже пояса, следом добавила ещё несколько правильных ударов. И когда противник со стоном свалился с ног, присела над ним и грозно занесла кулак. Громко объявила: — Свет! На потолке шумно вспыхнули лампочки, озаряя маленький спортивный зал с расчерченной на полу разметкой и плоскими гимнастическими матами по краям. Две учебные модели, маньяка и жертвы, замерли в самом центре, перед строем молодых девушек. Белокурые и русые, высокие и стройные, рядом друг с другом они казались почти идеальными копиями, либо родственницами. Каждая — в спортивном костюме и брюках, у каждой волосы были зачёсаны назад, убраны в косичку, хвостик или в плотный пучок. И у каждой блестели глаза, а губы были решительно поджаты. Тренер — тоже женщина, лет тридцати, в чёрной майке и камуфляжных солдатских штанах — помогла охающему "маньяку" подняться на ноги. И вместе с воспитанницами наградила овациями дворника дядю Васю за то, что тот в очередной раз согласился за поллитра испытать на себе приёмы женской самообороны. — Вот так, девочки, — заявила она, когда за пострадавшим закрылась дверь. — Они считают, что темнота им поможет. А я говорю, что темнота поможет вам. Вдруг в звенящей тишине кто-то постучал в косяк. Створка приоткрылась, и внутрь заглянула черноволосая девушка. — Разрешите? — осведомилась она. Тренер закрыла нож, убрала в карман. Направилась к двери. — Да, простите? — Капитан Стеклова, Следственный Комитет, — гостья раскрыла удостоверение. — Это я вам звонила. Можно вас на минутку? Женщина в камуфляжных брюках устойчиво расставила ноги и упёрла руки в бока. Сказала: — Говорите здесь. Есеня шагнула в зал, покосилась на строй ровесниц, пробормотала: — Нам просто нужна ваша помощь, и... — Обувь снимите, — попросила тренер. Гостья из органов спохватилась: — Да, конечно. — У нас здесь — правила, — громко пояснила одна из белокурых барышень. — Субординация, — подхватила другая, пепельная блондинка. — Учитель, ученик. Нас Вадим этому в первую очередь учит, — прибавила третья, коренастая и русая. — Выстраивать, — уточнила четвёртая, с маленькой корзинкой из кос. — Если ты выстраиваешь мир, ты его контролируешь. — А если контролируешь, то не даёшь случится тому, чего не хочешь. Такие заявления, ещё и высказанные уверенными голосами, немного выбили Есеню из колеи. Все заготовленные до этого фразы уже не соответствовали ситуации и требовали корректировки. "Прошу высказываться", — вдруг вспомнились ей слова приморского педофила-"романтика". И следом — стройные детские голоса: "Исключить! Без права прощения!" Должно быть, и в этом клубе в ходу был какой-то "кодекс"? Интересно, кто такой этот "Вадим"? "Кто правила для других писать любит, сам любит их нарушать", — заметил в её ушах хорошо знакомый баритон. Есеня усмехнулась. Поймав на себе внимательные взгляды ровесниц и их тренера, вышла на середину строя. Окинула девушек строгим взглядом военачальника, что экзаменовал своё войско. И громко заявила: — Я не хочу... чтобы маньяк разгуливал по улицам. Поэтому нам нужны добровольцы. Тренер повернулась к воспитанницам: — Ну что, девчонки? Если у кого-то есть сомнения, то лучше говорите сейчас. — Вадим нам всегда говорит, что знания без практики ничего не стоят, — убеждённо заявила самая смелая из барышень. — А это — практика. — На самом деле, мы пока не знаем, где он начинает охоту, — призналась Есеня. — Но спугнуть раньше времени его нельзя, потому бойцы из сопровождения не смогут быть рядом. Она запустила руку в карман и вытащила то, что принесла с собой на всеобщее обозрение. — Но мы дадим вам вот такие электронные маячки, по которым будем определять ваше месторасположение. В случае опасности даёте сигнал. Жмёте на кнопку и — через минуту мы — рядом. — Да девчонки больше продержатся! — уверенно заявила тренер. — Правильно? Однако на сей раз строй ответил молчанием. Светленькие барышни не решились возражать или как-то иначе проявить свои опасения, даже друг перед другом. Но их боевая уверенность заметно поутихла. Одно дело сражаться с учебными маньяками здесь, в зале, когда в любой момент можно попросить передышки или развернуться и уйти. И совсем другое — впервые оказаться наедине с их реальными прототипами, ещё и с требованием "продержаться", пока не подоспеет подмога. Есеня внимательно обвела взглядом притихших потенциальных "уточек". Да, это — уже не практика, это — самый настоящий экзамен. Ей ли — неоднократной "жертве" "серийников" — было об этом не знать? — А ты сейчас — куда? — спросила она, столкнувшись в коридоре с женщиной в камуфляжных брюках после окончания занятий. Та махнула рукой. — Да на автобус. Тут остановка близко, через парк пройти. — Подбросить? — предложила Есеня. — Да нет, я девчонок жду. Мы всегда вместе ходим. Есеня понимающе усмехнулась. Ну да. Практика практикой, а срезать через ночной парк все-таки стремновато. И хотя участницам клуба нападение местного маньяка вряд ли грозило, подстраховаться было не лишним. Как говорится, всякий риск должен быть оправданным. — А почему школу назвали так? — решила она перевести тему. Собеседница хмыкнула: — Любопытная ты. Есеня вздрогнула. — Да понимаешь, у Вадима семь лет назад изнасиловали и убили сестру. Вот он и назвал школу в её честь. "Трогательно", — заметил всё тот же внутренний голос. И вот теперь, когда за окнами уже уверенно воцарилась темнота, Есеня сидела в малопримечательной с виду служебной машине рядом с Леденеевым и внимательно следила за десятком подвижных светящихся чёрточек на экране основного устройства. А перед глазами при этом будто всё ещё проходил инструктаж... — В нашей культуре бытует мнение, что женщина виновата сама, — громко говорила тренер в камуфляжных брюках, прохаживаясь перед строем своих бледных воспитанниц. — Что сучка не захочет — кобель не вскочит. Что женское "нет" означает "да". Если не домогаться — она обидится. Ей нравится сила..." Единственная черноволосая девушка из всех присутствующих упёрлась взглядом в пол, делая вид, что расправляет карманы брюк. И почувствовала, как в полумраке спортивного зала по щекам разливается горячий пристыженный румянец. "Блин... Смотря, какая..." — Сама напросилась, — вставила всё та же, русая и крепкая барышня, из уст которой имя учредителя клуба звучало чаще всего. По поводу и без. Есеня уже выяснила, что её звали Алёна и что по загадочному "Вадиму" она сохла вот уже второй год. Впрочем, как и все другие участницы. — Именно, — подтвердила тренер. Когда воодушевляющая часть "летучки" подошла к концу, укрепив моральный дух добровольцев, настала очередь оперативного плана. — Сразу не соглашайтесь, — говорила Есеня. — Это может спугнуть. Держитесь естественно. Сначала "нет" и побольше стеснения. Стеснение принимают за кокетство. И пожалуйста, — она обвела строй выразительным взглядом. — Активируйте маячок только у машины. Машина — это улика. Ясно? Дождавшись общего согласного кивка, предупредила: — Помните: вы никуда не торопитесь, следуете чётко маршруту. Маячок активируется просто, нажатием. Вот так, — она легко надавила на кнопку, и маленькое устройство принялось ритмично мигать красным огоньком. — Ну, удачи. Теперь каждый такой маячок отображался на экране планшета маленькой чёрточкой. Не то таинственный Вадим вместе со светлым оттенком волос выбирал себе только пунктуальных учениц, не то привил им такое полезное качество уже в процессе. Как бы там ни было, точно в оговоренное время все чёрточки красиво рассредоточились по периметру парка и двинулись навстречу друг дружке, каждая по своему маршруту. Боевая Алёна, например, оказалась в самой безлюдной части парка и там, в тёмном зелёном коридоре зарослей и совсем одна, почувствовала себя уже совсем не так уверенно. В лёгком летнем платье, которое она с трудом заставила себя надеть по примеру подружек, было прохладно. А тут ещё сзади послышались чьи-то шаги. На миг обернувшись, она увидела двух парней с наглыми рожами и банками пива в руках, а после впереди разглядела ещё двух, похоже, из той же компании. "Уточка" ускорила шаг, но преследователи не отставали. Передние остановились, дожидаясь, пока она сама к ним подойдёт, и ухмылялись. Её каблучки отбивали сердитую дробь, руки сами собой сжались в кулачки. "Похоже, сегодняшний прекрасный вечер не обойдётся без драки, — догадалась она — Интересно, каким голосом будет орать каждый из них, когда получит по болевой точке не просто ногой, но босоножкой на острой шпильке?" — Малышка! Алёна недоумённо оглянулась. Из-за поворота дорожки выступил какой-то мужчина лет тридцати пяти. На фоторобот преступника он походил мало, к тому же был довольно полным. — Малышка! — укоризненно повторил он. — Я же просил подождать. Ты чего ушла? Пойдём, пойдём. Любители пива при виде подобного спектакля от своих намерений отказались и словно растворились в темноте. — Извините, — произнёс неожиданный спаситель. — Я просто увидел... Вот и пришлось действовать... по ситуации. Она пожала плечами. — Спасибо. Новый знакомый просиял. — Да не за что. И впредь не советую гулять по ночам, — он улыбнулся. — Такой симпатичной девушке. А увидев, что крепость уже почти дрогнула, осторожно прибавил: — Может, я тебя до дома подвезу? Машина — за углом. Алёна замешкалась, будто обдумывая предложение, а на самом деле, соображая, что в таких случаях было принято говорить. Её рука уже просунулась в карман сумочки и нащупала там маячок, а на нём — нужную кнопку. — Да. Давай. Ко мне или... Она сделала выразительную паузу. Собеседник заметно смутился. Но намёк оценил, провёл рукой по своему небритому подбородку. Пробормотал: — Ну, в принципе можем и ко мне... подъехать. Один живу. "Малышка" выпалила: — А сколько денег? Он помрачнел: — Что, прости? Алёна захотела остановиться, но уже не смогла. — Ну, ты же мне денег предлагаешь? Её спаситель шарахнулся в сторону как от огня. А под его снисходительным взглядом захотелось тотчас провалиться сквозь землю и асфальт. — А! Ты — проститутка, что ли? Ладно, извини. Она сжала челюсти так, что скрипнули зубы. И тихо выругалась себе под нос. Совсем рядом, всего в десятке метров, заросли надёжно закрывали парк от дороги. Там, в служебной машине, припаркованной у обочины, разместилась оперативная группа. Пара полицейских сзади, Леденеев за рулём и Есеня — на пассажирском сиденье. Услышав тихий писк радара, она насторожилась, потёрла глаза. Сообщила: — Четвёртый номер изменил маршрут. Но сигнала тревоги пока нет. — Ясно, — кивнул старший лейтенант. И включил зажигание. — Нет, — остановила она. — Подожди. Может, он — рядом с ней. Спугнём. "Четвертый номер" действительно сошла с дороги — по причине банальной паники. Услышав за спиной вкрадчивый шелест автомобильных покрышек, носительница "маячка" вмиг позабыла все боевые приёмы. Она с шага перешла на рысцу, насколько позволяли каблучки, а потом перебежала дорогу и юркнула за угол ближайшего дома. С трудом перевела дыхание, прислушалась. Но когда выглянула, то, к своему огорчению, увидела преследователя — тщедушного мужчину средних лет со странно бегающим взглядом. Заметив её, он нисколько не удивился, сказал: — Привет. — Привет, — ответила "номер четыре", лихорадочно шаря по краю сумочки в поисках брелка-"маячка". — Работаешь? Она посчитала, что еле заметного кивка для её роли будет достаточно. Вот и "клиент" всё понял — прицепился сзади, часто сглатывая и пытаясь подстроиться под её стремительный шаг. — Никогда раньше этого не делал, — признался он. — Не платил за секс. "Пятёрки" хватит, мало? Хорошо, в темноте не было видно пожара на её щеках. А под тонкой тканью в цветочек, напротив, по коже во все стороны помчались мурашки. "Уточка" буркнула: — Смотря для чего. А "заказчик" явно набрался отваги и заступил ей путь. Зашептал: — По-быстрому. Я — на машине. Ну, что скажешь? Она выдавила: — Да... вай. И с силой вдавила спасительную кнопку. — Ну, пошли, — обрадовался он. И схватил её за локоть уже всерьёз и по-хозяйски. Правильно Алёна говорила. Когда мозг у мужчин ухает вниз, а глаза становятся кошачьими, даже самые робкие из них превращаются в тигров. Вот и этот хлюпик потащил как трактор. Откуда только сила взялась? — Всё! — объявила Есеня. — Дала сигнал! Погнали! — Пошли, пошли! — шептал "клиент". Тут "проститутка на добровольной основе" увидела машину с горящими фарами и сообразила, что события разворачивались неконтролируемо быстро. — Подожди! — резко затормозила она. — Давай поговорим! "Минута. Как же долго она может тянуться! Если только эта, из СК не наврала". Но "клиент" невозмутимо ответил: — В машине и поговорим. Он усилил хватку, и потенциальную жертву обуял чистый ужас. Она рванулась: — Отпусти-и! — Ну, чего ты? — Твою мать! — воскликнула Есеня. — Сигнал пропал! Ну, быстрее! Леденеев! Или мне самой за руль сесть? Фыркнув, тот вдавил педаль, и вскоре они были на месте. Но, как оказалось, не первыми: вокруг припаркованной машины уже сгрудились два полицейских автомобиля со включёнными мигалками, а "подсадная уточка" сидела прямо на асфальте у заднего колеса рядом с неподвижным "клиентом" и размазывала по лицу тушь. — Он умер, да? — всхлипнула "номер четыре". — Я не знала... — Чем ты его так? — восхитился Леденеев. — Сумочкой. Там гантеля маленькая... — Она ему так вломила, что маячок сломался, — заметил усатый майор. Есеня насмешливо фыркнула: — Понятно. — По ходу, у него сотрясение, — сообщил пожилой судебный медик, пытаясь привести в чувство жертву оперативных мероприятий. — Эй! Ты чего от девочки хотел? А? — Расслабиться решил, — едва ворочая языком, ответил тот. — Ну, расслабился, — брякнула Есеня. — Он сказал: у него — "пятёрка". И потом... Потом потащил к машине, — сбивчиво оправдывалась пострадавшая. — Я испугалась. Я же не знала, что это ваш... Полицейские переглянулись. — Наш? — переспросила Есеня. — Кто сказал? — Так... другой сказал. — Другой? — Ну, с бородой такой. Он ещё... — В очках? — уточнил усатый майор. — Нет. Есеня вздрогнула: — Молодой, старый? Ну? "Уточка" неожиданно смутилась, уставилась в асфальт. Буркнула: — Да темно было... — Он маскировку сменил. Как только догадался, что мы его ловить собираемся? — усатый развёл руками. — Ума не приложу. Вы никому не... — он кашлянул. — Простите. Смерив его взглядом, Есеня вновь повернулась к свидетельнице: — Ты описать его можешь? Постарайся. — Может, отцепитесь, наконец, от девочки? — ворчливо посоветовал эксперт, подсвечивая зрачки пострадавшего карманным фонариком. Есеня возразила: — Он же без очков был! Сможет описать! Такой? Она кивнула на ближайший столб, на котором висел бородатый фоторобот с родинкой. Но барышня с гантелей всмотрелась и помотала головой: — Ну, я же говорю: темно было. Не видела я ничего. Вроде похож. А вроде — и нет. Она потупилась. — Стоял где? — допытывалась Есеня. — Покажи! — Там. Глухой стук в груди помалу усиливался, становился всё более тяжёлым, будто кто-то ломился в запертую дверь и оттого содрогался весь дом. Есеня затаила дыхание: — А что именно сказал? Вспомни, пожалуйста, это важно. "Номер четыре" на секунду задумалась, после пролепетала: "Да не переживай, — сказал. — Он — наш, я его знаю". — Всё? — Угу. Ещё спросил: "Утешать будешь"? А я говорю: зачем? А он: "Ну, как так? Обидела парня, — теперь утешай". Есеня с трудом перевела дыхание, пытаясь удержать глаза, что медленно выкатывались из орбит. "Что за чёрт! Этого не может быть! Не может! Наверняка совпадение. Совпадение!" — Смотрите! — воскликнул Леденеев, быстро листая на экране смартфона страницы оперативных материалов. — Наш "клиент"-то — не простой! Уже лет пять как на учёте в психдиспансере. Берём! "Он — наш. Я его знаю". "Наш"? Есеня привалилась к горячему боку машины, чувствуя во всём теле неприятную мелкую дрожь. А голову уже как будто схватили чьи-то неумолимые лапы и начинали потихоньку сжимать, как минимум с двух сторон. Да... Оставалось спросить о гардеробе неизвестного, был ли он в плаще и кепке? И в случае утвердительного ответа можно было смело сдаваться на милость профессора Бергича. Такое же чувство, что и во Владимире... Пора уже было, наконец, признать, что она просто спятила! Пожалуй, лучше было и не спрашивать ни о чём вовсе... Между тем, свидетельницу уже подняли на ноги и бережно усадили на заднее сидение. — Всё, расходимся! — объявил усатый майор. Кто-то возразил: — Так... двоих ещё нет. — Нашумели. Расходимся, говорю! — Куда он пошёл? — крикнула Есеня пострадавшей. Та неопределённо махнула рукой: — Туда. Она опомнилась среди каких-то зарослей, куда кинулась почти вслепую, даже не успев ничего сообразить. Раздвинув ветви, увидела пустую дорожку парка, вышла на неё, для проформы оглянулась. В уголках поля зрения мир затуманился, свет одинокого фонаря разложился на цветной спектр. Фыркнув, она вернулась к коллегам. Полицейские легковушки исчезли, а вокруг Леденева собрались взволнованные "уточки". Есеня быстрым взглядом посчитала их, сверилась с сигналами маячков. И сердито пнула шину. Сети были пусты.