Return

Прошло немало времени. Работа была выполнена «на отлично», теперь можно просто все забыть… Забыть ту нерешительность, постепенно разливающуюся внутри, от просьбы человека, который много раз делал больно. Забыть то время, когда не могла выкинуть из головы ни на секунду, все детали дела, способные спасти того, кто не щадил моих чувств, и все говорил в лицо – прямо и жестко. Забыть те моменты, когда кровь бушевала в моих жилах сильнее, чем море во время шторма, от осознания того, что я необходима, нужна, и только я могу справиться с тем, что он запланировал и рассчитал в своем гениальном мозгу. Прекрасно понимая, что я всего лишь пешка в этой шахматной партии, я не задумываясь ни на мгновение, была готова броситься грудью на терновник и получить по заслугам. И я получила… Получила ложную надежду на то, что он обратит внимание. Нет, не на меня, как на женщину, а на мои поступки, решения и согласие рискнуть, стоило ему только обмолвиться о том, что его жизнь под угрозой. Получила скупой кивок, который и благодарностью назвать язык не поворачивался, пусть я и не ждала большего. Получила часы, дни, недели неведения о том, где он, и что с ним, которые съедали меня изнутри, принося гадкое чувство, справится с которым, я не могла в одиночестве. Но я хотя бы знала, что он жив… и этого оказалось достаточно, чтобы не терять надежду. Эта непростая мысль пришла в мою голову, когда я увидела Ватсона. Я почти не разговаривала с ним, но внимательно наблюдала издалека. Наблюдала за его нелепыми попытками восстановиться после «смерти» друга, общаясь с психологом, чему совсем не способствовали его частые походы на кладбище и долгое стояние около могилы детектива. Жалея его, видя его боль, моя боль постепенно сходила на нет. И это было хорошо… И вроде все наладилось. Жизнь пошла своим чередом. Серые, как лондонское небо, будни мелькали перед глазами, даже не пытаясь заострить мое внимание на важных для любого нормального человека деталях. Работа съедала все время, потому что если появлялась хотя бы минутка, сознание преподносило ненавистные образы, бередящие почти зажившие раны. А этого я не могла допустить… или могла? *** Я подняла руку вверх и осторожно помассировала шею, затекшую от долгой работы. Неспешно передвигаясь, я зашла в раздевалку и опустилась на скамейку, стоящую возле ровного рядка шкафчиков персонала больницы. Закрыв глаза, глубоко вдохнула и медленно выдохнула воздух, пока легкие не загорелись от недостатка кислорода. Мои губы скривились в вымученной улыбке, и я обреченно покачала головой, перебирая пальцами волосы, собранные в низкий хвост. Почти весь день меня преследовало странное чувство, будто кто-то за мной наблюдает. Этот взгляд не был злым, но меня пробивала дрожь, будто в помещение ворвался холодный сквозняк, и я не переставала озираться по сторонам, в поисках преследователя. К концу рабочего дня я так забегалась, что уже не замечала не то, что странных взглядов, но и людей, проходящих в паре сантиметров от меня. Поднявшись, я преодолела небольшое расстояние до шкафчика и медленно потянула дверцу на себя. Пара секунд и мое сердце замирает, потому что в зеркале отражается невозмутимое лицо детектива с его фирменной улыбкой. Темно-синий шарф все так же заботливо охраняет шею Холмса от холодного лондонского ветра, а на плечах покоится черное пальто, с петлей, расшитой красной ниткой. Я бы могла поклясться, что это всего лишь воображение, гребаный глюк, предоставленный моим воспаленным мозгом, уставшим от постоянных стрессов и переживаний. Я могла дать руку на отсечение, что повернувшись, я бы увидела всего лишь стены и одинокую дверь, но все мои предположения рухнули в преисподнюю, когда Шерлок открыл рот, и проговорил своим низким, хриплым голосом: «Здравствуй, Молли…»