***
– Чун Юнь, а знаешь ли ты о болезни, столь же редкой, сколь и твой дар? – Нет, я не… – Тогда слушай. В давние-предавние времена, когда по всему Тейвату еще гремели войны Архонтов, жила одна женщина. И был у нее особый дар. Куда ни пошла бы она, куда ни ступила бы нога ее, зло никогда не преграждало ей путь. Раскаленное солнце текло в ее венах, и жар сердца той женщины мог согреть даже самый холодный день. Но и ее чистое небо в итоге застлало пеплом. Она влюбилась. И это было ужасной ошибкой в ее судьбе. – Но разве ты не говорила, что любовь это невероятное, прекрасное чувство? – Не перебивай, мой Юный Экзорцист. Женщина не могла признаться в своих чувствах, ведь не имела на это право. Ее горящее сердце покорил не совсем человек. Немного больше, чем человек. С каждым днём, с которым она продолжала восхищаться им, с которым она молчала и тихо глядела, она становилась все тусклее. И в конце концов, ее поразила та самая болезнь. Легкие оплели цветы. Да, самые настоящие! Дышать становилось труднее. Из горла вырывались бутоны. И в конце концов… Свет ее совсем погас. – О, дорогой, почему у тебя глаза на мокром месте? – Мне ее очень жаль. – В этом и смысл человеческого существования... Пожалуйста, мой драгоценный, дражайший Чун Юнь. Пожалуйста. Пожалуйста, не связывайся с Ними. Никогда.***
Кажется, стоило держаться подальше от постоялого двора. Было в нем что-то темное, неприятное, что-то скрытое и тайное. Но снова и снова он останавливался там, вздрагивал от скрипа половиц, и повторял про себя, что он сильнее чего угодно. О, точно! Ты же знал, что тут живёт один из Адептов? Охотник на демонов, Защитник Якса, и как его ещё зовут тут… Сяо? Руки, руки, удары, удары… В тот раз он оказался совершенно не в том месте, совершенно не в то время. Обычно справится с парой-тройкой Похитителей сокровищ не составляет труда, но сейчас их слишком много. Раз, два, три, четыре, пять… Восемь… Или этого он уже считал? Меч выбили из рук, и добраться до него не представляется возможности. «Прошу… Помогите, кто-нибудь,» – едва слышно шепчет, жмурится. И в тот же момент все стихает. Чун Юнь встревоженно открывает глаза. Над ним возвышается молодой парень. Он молчит, задумавшись о чем-то на пару секунд, и протягивает руку, чтобы помочь подняться. Сердце Чуна пропускает удар. Но тут же разгорающийся костер тушит укоризненный взгляд двух жёлтых глаз. Парень разворачивается, и уже собирается уйти, но Чун Юнь окликает его: – Извините, большое спасибо за помощь… Могу я узнать Ваше имя? Тот замирает. – Мое имя Сяо. И тебе лучше убраться отсюда поскорее. Сяо удаляется. Чун Юнь, шатаясь словно лодочка в неспокойном море, подбирает свой меч и отправляется дальше, на новое задание. Немного саднит в груди. Наглотался пыли? Заходится в приступе кашля. На землю выпадает блеклый лепесток, оставшийся незамеченным.***
Руки дрожат. Горло рвет, в груди так неприятно ломит, дышать трудно. Глаза закрываются. В первые разы он разглядывал цветы. Кажется, это были цинсинь? Хрупкие, блеклые, полупрозрачные цветы вперемешку с кровью. Это было красиво. Неосязаемо. Заставляло чувствовать и надежду, и отчаяние одновременно. Но сейчас он ничего не различает. Все плывет, и лишь одного взгляда на кровавую лужу чуть поодаль хватает, чтобы... Снова скручивает, выворачивает, но на этот раз, помимо лепестков из легких, из желудка выходят остатки пищи. Отвратительно. Мерзко. Пальцы, все перепачканные, грязные, хватаются за белоснежную куртку. Будто он сможет спасти себя сам. Все красное, все красное, он больше не может находится тут. Нужно встать. Хочется глотнуть свежего воздуха, избавиться от этого невозможного чувства в лёгких. Хочется почувствовать ветер на своей коже, широко распахнуть глаза. – Смертный… Не ровен час, и приговор чувств твоих придет в действие. Неужто желаешь ты провести его тут, в полном одиночестве, вдали от семьи, и друзей? Он знает. И Чун Юнь улыбается. Не отвечает ничего, не смотрит, – или не позволяет себе смотреть? – и лишь губы его дрожат в натянутой улыбке. Адепт присаживается рядом. Комнату снова пронзает тишина, и хриплое, тяжкое дыхание Чуна только разрезает ее гладь. Он снова заходится в кашле. На пол падают кровавые лепестки. Краешком сознания Адепт задумывается о том, как сильно они напоминают ему себя самого. Цветы, покрытые кровью настолько, что она будто стала их реальным цветом. Цветы цинсинь. – Кажется, совсем все плохо… – и Чун Юню самому страшно становится от такого, несколько голос его сломлен. – Да. Не думаю, что тебя можно спасти, – голос Адепта грустен, но непреклонен. Смирение, вот что чувствуют люди перед смертью? – В таком случае… Я буду рад, если Вы окажете мне последнюю услугу. Пожалуйста, будьте со мной в эти минуты. Адепт молчит. Будто все те цветы, разрывающие внутренности мальчика, внезапно переместились в его легкие, оплели трахею, гортань. Кажется, что он уже чувствует травяной вкус на языке, перемешивающийся с кровью. И уходить не собирается. Боль невыносима. Хочется кричать, но подсознательно Чун Юню кажется, что это будет лишним. На глаза наворачиваются слезы. Лихорадочно, будто это поможет освободиться освободиться, царапает шею и лицо. Зарывается пальцами в волнистые волосы, и тянет.***
– Прости меня за то, что я сделал с тобой, – раздается теперь уже в полной тишине. Адепт подбирается чуть ближе. Аккуратно берет на руки тело. Прикрывает глаза. Вытирает рукавом щеки, не обсохшие пока от слез, остатки крови на губах. Кладет подальше от всей грязи. – Мне очень жаль. Ты удивительный ребенок. Я обещаю, что когда-нибудь мы встретимся вновь. На другой стороне. Прощай.***
– Ой, а вы знавали такого Экзорциста? – Да, кажется, совсем был юн мальчик. – И на постоялый двор захаживать любил, я слышала…