смотреть на тебя

Посты про выгорание, которых развелось в интернете пруд пруди, подсовывали Третьякову под нос все без исключения уже второй месяц. Илья отмахивался, продолжал каждодневные забеги из больницы домой и обратно, жил на кофе и сигаретах. Когда его любимый пациент опять загремел в их районную, Третьяков оперативно прооперировал сломанную ногу, и отправил Шустова выздоравливать. Только Максу даже с нефункционирующей ногой все равно не сиделось на месте. Шило в жопе же, ага. Третьяков растекся по дивану в своем кабинете, запрокинув голову наверх, вопрошая небеса о том, почему у него такая тяжелая судьба. Какой-то экзистенциальный трип, не иначе. Дверь скрипнула неожиданно, вырывая из размышлений, и невольно заставляя сфокусировать взгляд на виновнике вторжения. В проеме показался солнечный одуванчик собственной персоной, будь он неладен. — Тяжелую думу думаете, Илья Евгеньич? Шустов оперся о дверной проем, улыбаясь, и даже со своими костылями и пижамными штанами в клетку смотрелся как-то до ужаса уютно и по-домашнему. — Шустов, на часы смотрел вообще? Спать в такое время надо, — скривился Третьяков, посильнее заворачиваясь в одеяло. — А мне это, не спится что-то. Думал, может у вас есть чего, чтобы заснуть… Макс неловко переместил вес с одной стороны на другую. «Как будто в первый раз, господи», — ехидно подсказало подсознание Третьякова. — А тебе сейчас лучше без снотворных, привыкание вызовут, — резко обрубил Третьяков, но на свою голову не успел отвести взгляд. Получив в ответ лишь жалостный взгляд и круглые глаза как у кота из Шрека, Илья театрально изобразил крайнюю степень заебанности на лице, закатив глаза и тяжело поднимаясь с насиженного места. Потащился, все еще в одеяле, к столику с чайником и посудой. — Ну ладно, хер с тобой. Сейчас сообразим что-нибудь. Этим «чем-нибудь» оказался черный чай с коньяком. Пытаться понять свой ход мысли о том, почему снотворные для восстанавливающегося организма Шустова — плохо, а алкоголь, наоборот, хорошо, Третьяков не стал, себе же дороже. Какое-то слабое место у него было на этого улыбающегося пожарного, ну просто ангелочка во плоти, ага. Такие посиделки бывали у них довольно часто, когда Шустов опять геройствовал и отбывал срок в больнице после. Гиперактивный Макс захаживал к нему в кабинет, оправдывая это бессонницей, но Третьяков пару раз случайно краем глаза поймал его на том, что тот зевал, да очень уж искренне. Допытываться, была ли у него правда бессонница не стал, потому что Третьяков был трус и эгоист, чего уж там говорить. Если такой экспонат как Шустов сам шел в руки — Илья Евгеньич только этому радовался. С каким-то разливающимся вселенским облегчением от такой рутины внутри, а внешне же старался напустить на себя маску отвлеченного безразличия. Иногда просто пили чай с чем попало, но частенько Третьяков позволял себе плеснуть в две чашки коньяку. И тогда все движения становились какими-то более развязными, руки Шустова — почти обжигали. После того, как они расходились, Третьяков краснел по утрам от стояка и дрочки на мысли о максовых руках. Это было нелегально, иметь такие руки, с точеными пальцами и набухшими венами. Илья гнал как мог дрянные мысли из головы о том, как бы хорошо было все эти пальцы засунуть себе в рот… и не только. Вот и сейчас Илья сам не заметил как, но вот он уже сидел на мягком диване напротив Шустова, и дивительный чаек заставил их развалиться так, что они соприкасались чуть ли не всеми конечностями одновременно. Макс смотрел как-то тяжело и пристально, хотя разговор к тому не располагал. Болтали о какой-то чепухе, гороскопы какие-то, астрология — главное, что Третьякову было как всегда необъяснимо хорошо в компании Шустова. От его шуток в голове что-то знатно искрило, непрекращающиеся двусмысленные фразы заставляли мозг знатно так подтормаживать, не понимая градус реальности происходящего. У Третьякова в голове внезапно возникла картина того, как он бегал по коридорам за сбежавшим ежиком, пытаясь вернуть того в клетку, и бурчал себе под нос: «Флирт, нет, ну это точно флирт…» У них с Максом все получалось с точностью наоборот — Шустов бегал за Третьяковым, выискивая того на перекуре или в кабинете, везде светя своими кудряшками и глазами-искорками, раздражая до ужаса. А Третьяков в ответ изображал какую-то спешку и занятость, проносясь по коридорам в халате и с карточкой очередного пациента под рукой, и только изредка позволял искренней улыбке проскользнуть на лице. Да даже во время посиделок их этих Третьяков все еще старался поддерживать иллюзию того, что Шустов для него — регулярный пациент, в стадии почти-что друг, с которым он готов посидеть и поболтать при случае, но не более. Шустов же уже точно перешел в нападение, и конкретно этим вечером казалось, что решил использовать просто все пошлые фразы в арсенале разом. И где только понабрался? Понятно где, конечно, он же в пожарной части работал, но при дневном свете от него такого было вообще не услышать. Вот и ангелочек нашелся, блин. — Илья Евгеньич, а знаете, какое самое действенное средство от выгорания? — перевел тему Шустов, отпивая из чашки, опять заглядывая в глаза как-то заговорщически, да еще и облизываясь. Взгляд Третьякова упал на этот треклятый язык, и ему стоило огромных усилий опять поднять глаза наверх, словно в замедленной съемке. — Вот только ты не начинай, Шустов, я тебя умоляю, нет у меня выгорания, — отмахнулся Третьяков. — А я думаю, есть. Если б не было, ты бы, Илья Евгеньич, на меня еще в первое мое появление здесь запрыгнул, и попросил оттрахать как следует. Ебать. Вот и приехали. Третьяков спрятался за кружкой, набирая в рот огромный глоток. Прятаться, конечно, не было особого смысла, Третьяков понимал, что многие его действия так или иначе шли вразрез с напускным равнодушием, чем он только подливал масла (коньяку) в огонь (чай). — Знаешь что, Максим Николаич… — не отводя глаз от неумолимого, но какого-то одновременно нежного взгляда Шустова, как загипнотизированный начал Третьяков, не совсем понимая, чем закончить мысль. Как отогнать от себя осознание того, что у него и правда может быть выгорание, было отчаянно непонятно, поэтому он схватился за главную возможность отложить это расследование на потом, — а может я правда возьму и запрыгну, и что тогда? — он закинул ногу, которая и так полулежала на Шустове уже полвечера, еще выше, пододвигаясь вплотную. Макс улыбнулся широко-широко, но уверенно, как будто знал, что по-другому это все и не могло кончиться. Вот ведь засранец. Обхватил его одной рукой за лицо, и шершаво-теплым большим пальцем провел по линии подбородка. — А тогда, Илюша, я тебя и оттрахаю. Как тебе такой план, м? — это Шустов говорил, губами водя по верхней губе Третьякова, перемещаясь оттуда на мочку уха, и прикусывая ее зубами. Мурашки поползли по телу, и Илья весь размяк мигом, как кукла. Может, и правда, пора было лечить это его фантомное выгорание, особенно когда лечение так само и просилось в руки. А все остальное уж как-нибудь потом вылечится, сбудется, сыграется, сыщется и найдется.