огуречная вода

кажется, сегодняшний день в конохе был жарче, чем когда-либо вообще: ни вентиляторы, ни бодрящая вода не спасали боруто от такого надоедливого кипячащего солнца. обстановка в конохе была совершенно иной до самого разгара лета; сейчас все жители буквально умирали под лучами солнца, стараясь найти хоть небольшой закоулочек тени и охладиться ею по самые уши. у кого ни спроси, любой бы ответил, что хотел бы прямо сейчас улететь на антарктиду. шикадай сидел в куполе своих же теней, смахивал с опотевшего лба капли – это так проблематично. асфальт почти плавился под ногами, и узумаки жалобно хмыкнул, сминая ткань шорт в надежде, что та отлипнет от его шрамированных ног. конопатый приземлился на скамейку и с визгом подскочил, чувствуя, как его задницу прижгло горячее дерево. боруто был готов взвыть. – сарада, я, кажется, умираю-ю, – потёр он свою пятую точку ладонью и сел обратно, предварительно скорчив лицо. – от жары ещё никто не умирал, придурок, – есть не хотелось. но жажда холодного взяла вверх: учиха вобрала в рот свежий огурец и откусила его основание. улыбнулась в наслаждении и старалась не обращать внимания на ноющего боруто. узумаки 17, и он девственник. правдиво девственник. взору его предстала картина поглощающей продолговатый овощ девушки. огуречная вода стекала по припухшим губам, лезла по подбородку и исчезала в ключицах, почти зарываясь в топ, из-под которого виднелись топорчащиеся соски. боруто хотел оказаться на месте этого огурца. или хотя бы воды. учиха ликовала. (будто) специально не надела бельё, – хотя какой идиот вообще наденет его в такое пекло? – и выбрала в качестве охлаждающего именно огурец. но помидоры она ненавидела. искосо глядела на почти пускающего слюни напарника и доедала обед. а потом потянулась, (будто) случайно выгибаясь под пристальными вглядами. сараде 17, и она девственница. правдиво девственница.