Лекарство

      Мало что может сравниться по внушительности с грудами документов, методично разобранных на стопки. Каждую из них необходимо тщательно изучить и обсудить, прежде чем поставить на нижнюю часть листа гербовую печать и витиеватую подпись, определяющую дальнейшую судьбу бумаги — быть убранной в архив, из которого, возможно, её больше не достанут. Капитан Кэйя Альберих, борясь с головной болью, смотрит на горы бумаг на своем столе, затем на Хоффмана, сидящего в другом конце комнаты, и быстро принимает гениальное решение.       Он хлопает себя по лбу — ай, эта боль в висках — и морщится:       — Ой, я совсем забыл.       Подняв взгляд от собственного завала бумаг, Хоффман поворачивается к нему с озадаченным выражением лица:       — О чём это, позвольте спросить, сэр?       — Об этом, — говорит Кэйя, поднимаясь и направляясь к двери. — Ну, ты знаешь.       — Не думаю, сэр.       Кэйя мило улыбается.       — Тогда тебе нужно уделять больше внимания своим обязанностям.       Затем, не дожидаясь ответа, он уходит.       После долгого дня нет места лучше, чем «Доля Ангелов».       Сегодняшний день, правда, тянется настолько долго, что ещё даже не наступил полдень; и, хоть Кэйя очень терпелив, когда нужно, всему есть предел. В голове непрерывно пульсирует, будто её изнутри пробивает гвоздь, и любое движение мышц лица ощущается острой болью во лбу. Всё очень просто: Кэйя устал. Сначала по Спрингвейлу рыскали хиличурлы, а теперь ему нужно разобраться с третьей мелкой кражей за неделю, когда всё, что он хочет-... Ладно.       Хвала архонтам, Паттона нигде не видно: не то чтобы так сложно уговорить пропустить себя в таверну в нерабочие часы, но из-за головной боли соображать трудно. Улыбки и разговоры — всё ощущается как тяжёлая рутинная работа. К счастью, парадная дверь открыта: Кэйя не в настроении удивлять владельца таверны, неожиданно появляясь из служебного входа.       По утрам в таверне время уборки: стулья подняты, окна открыты для проветривания, а Чарльз ходит со шваброй и ведром. В помещении ощущается свежесть — блаженство после летнего зноя. Кэйя вздыхает и тут же жалеет об этом, потому что движение отдается в голове чёртовой болью, от чего он кривится.       — Сэр Кэйя! — приветствует Чарльз откуда-то слева. — Всё ли хоро-       — Разве ты не на работе в это время? — голос Дилюка, полный порицания, звучит как потрескивание камина.       И Дилюк выглядит... как Дилюк. Разве что без пальто из-за жары, с закатанными рукавами, с хвостом повыше и кривее обычного. Он на скамейке у барной стойки что-то быстро записывает на бумажке, его руки сейчас без перчаток, и можно увидеть следы ожогов на его пальцах. Кэйе хочется зацеловать Дилюка, пока тот не перестанет хмуриться. Но сейчас он не в состоянии совершать настолько энергозатратные действия, так что просто вежливо машет в приветствии.       — Доброе утро, мастер Дилюк, Чарльз, — его улыбка искривляется от боли. — Какой чудесный летний день, не правда ли?       Хватает одного взгляда. Пара красных глаз оценивает его состояние, и Кэйя может поклясться, что слышит вздох Дилюка. Он отодвигает записи и поворачивается к Чарльзу:       — Сделай одолжение и сходи проверь запасы. А ты, — он указывает на Кэйю, — наверх.       — Какой распорядитель, — веселится Кэйя. — Люблю, когда ты командуешь.       Дилюк бросает на него равнодушный взгляд и, конечно же, не отвечает. Кэйя почти не обращает внимания на Чарльза, который торопится к задней двери и через неё, полный желания оказаться подальше; обычно Кэйя бы сказал что-нибудь ему на прощание — колкость, едкое замечание или что-нибудь игривое, но сейчас даже не получается ничего придумать. Повернувшись на каблуках, он медленно идёт к лестнице, пересекаясь с Дилюком у нижней ступеньки.       — Тебе нездоровится, — говорит Дилюк. — И вместо лечебницы ты идёшь в таверну.       — Всего лишь головная боль, — отмахивается Кэйя. — Я уже выпил лекарство, жду, пока подействует.       Достаточное для подъёма по лестнице равновесие удаётся сохранять, хоть и подташнивает. Кэйя прекрасно знает, что Дилюк идёт прямо за ним, и пусть что-то внутри вопит о том, что не стоит так сильно доверять, Кэйя знает, что Дилюк по-прежнему слишком добр, чтобы позволить кому угодно упасть с лестницы в момент слабости.       — И всё равно, — недовольно говорит Дилюк. — Прогулка по городу только усугубит состояние.       — А как ты думаешь, почему я зашёл сюда? В таверне уж точно найдётся место для отдыха.       На верхнем этаже темно. Дилюк не зажигает свет, и Кэйя тоже: освещение с нижнего этажа достаточно приглушённое, чтобы позволить глазам немного отдохнуть и облегчить боль. Они оказываются у стола; Дилюк снимает пару стульев со столешницы, чтобы Кэйя мог сесть. Но сам Дилюк не садится. Кэйя видит, что тот собирается уйти, и крепко хватает его за запястье, даже не осознав, что делает:       — Куда ты?       — Принесу тебе воды, — отвечает Дилюк, как констатирует факт. — И что-нибудь поесть, если найду.       — И так нормально.       — Выглядишь так, будто вот-вот упадёшь в обморок.       — Я не... Вода или еда не помогут, потому что меня тошнит. Всё дело в головной боли, и, как я уже говорил, лекарство я принял.       Дилюк смотрит на него слишком пристально, и Кэйя чувствует небольшой всплеск раздражения. Он удерживается от того, чтобы вцепиться в руку Дилюка несмотря на порыв, что не добавляет довольства сегодняшним днём, и наконец ослабляет хватку.       Слышится скрипящий звук отодвигаемого стула, и Дилюк садится рядом.       Они близко, осознаёт Кэйя. Даже очень. Дилюк не из тех, кто любит показывать свои чувства на людях, и, даже если сейчас они наедине, Кэйю не может не смущать то, как соприкасаются их колени. То, что возникло между ними — не для посторонних глаз, а лишь ещё один из их секретов, причём особенно деликатный, поскольку он общий. Он отмахивается от своей нерешительности, потому что Дилюк упрям до невозможности, и всё прочее — его собственное дело, на которое Кэйя никак не может повлиять, за исключением тех случаев, когда их интересы пересекаются.       Кэйя упирается локтями в стол и прикрывает ладонью глаз.       Без лишних вопросов, без слов — прикосновение к затылку взъерошивает слипшиеся от пота волосы, и Кэйя на мгновение напрягается, но затем выдыхает. Дилюк распускает хвост Кэйи, пропуская пальцы через тёмные пряди так медленно, что это ощущается как забота.       Он делает это снова и снова. С каждым разом облегчая напряжение в теле Кэйи и перенаправляя мысли в нужное русло движениями, от которых по венам разливается тепло.       — Может, будет легче, если снять повязку?       Некоторое время назад Кэйя бы как всегда огрызнулся: «О, ты так хочешь меня раздеть» или «Как грубо, пользуешься моей слабостью, чтобы удовлетворить своё любопытство». Но некоторое время назад Дилюк бы такого не спросил, так что Кэйя выдыхает и кивает. Дилюк распускает узел, и Кэйя ловит повязку свободной рукой, а потом потирает костяшками пальцев обычно закрытую часть лица.       Пальцы Дилюка зарываются в его волосы настолько, что ладонь плашмя ложится на затылок. Ногти аккуратно проходят по коже головы, и Кэйя стонет от ощущения — он бы смутился, если бы не было так хорошо.       — Ну же, — говорит Дилюк, и Кэйя ощущает, как его легко тянут, скорее предлагая; он не противится и подаётся к Дилюку.       Руки Кэйи падают на колени; он прижимается ближе, закрыв глаза и упираясь лбом в плечо Дилюка. Плечо жёсткое, но на нём на удивление удобно. Они сидят полуобнявшись; Кэйя жмётся ближе, будто ищет спасения от темноты, а Дилюк не прекращает перебирать его волосы.       Плавные движения — одно за другим. Кэйя при желании мог бы заметить в этом ритмичность.       У Дилюка всегда была твёрдая рука. Когда они были детьми, было практически невозможно отцепить его от чего-либо, за что он схватился, — и иногда «чем-либо» был Кэйя. Годы упорных тренировок и разрушительное пламя наделили Дилюка твёрдой хваткой. Однако с волосами Кэйи он обращается аккуратно, словно самое тяжёлое, что ему приходилось делать — продевать нить в иглу или нарезать фрукты.       Это могло бы казаться странным, если бы не подкупало столь сильно. Кэйя утыкается носом в шею Дилюка, пряча улыбку, а Дилюк прижимается щекой к его лбу. Приятное прикосновение заглушает остатки боли наполовину, и в благодарность Кэйя переплетает пальцы с пальцами свободной руки Дилюка.       Прикосновения становятся всё больше похожи на массаж, нажимая на нужные точки от затылка до загривка и обратно вверх. Касание за ухом — и Кэйя с облегчением выдыхает, опуская плечи.       — Ты уверен, что ты не целитель? — спрашивает Кэйя шутливо.       В ответ раздаётся скорее не смех, а фырканье или резкий выдох.       Когда Дилюк говорит, в его голосе слышится улыбка:       — Должно быть, лекарство подействовало.       «О, Дилюк», — хочется сказать Кэйе. «Не было никакого лекарства».