Ангел за пять франков

Александра колотит мелкая дрожь, но он только распрямляет плечи, глядя отцу в глаза. — Я не собираюсь плясать под вашу дудку, отец! Это моя жизнь, и я буду жить ее так, как я хочу. Холодный взгляд заставляет замереть в ожидании удара. Отец крепче сжимает трость, и Александр не может сдержать снова прошедшую по телу дрожь. — Вот как. Его отец зовет лакея, приказывает: — Вышвырните этого молодого человека из дома и больше не впускайте. Я его не знаю. — Да, ваша светлость. Александр не понимает. Отец серьезно? Да он бы и сам ушел, только забрал бы часть своих вещей и денег на первое время, и ушел бы. Но его вышвыривают за порог родного дома, как приблудившегося котенка. Обидно и слезы стоят в глазах. Но нужно… нужно где-то достать деньги — у него с собой ни сантима нет. Он ничего не умеет: никому не нужно ни его знание истории, ни красивый почерк, ни знание языков. Он никто. Он ничего не может. В первую ночь Александр не спит, потому что не может заставить себя ночевать на улице, а пойти ему не к кому. На третью он уже не так горд — спать хочется жутко, во рту эти же несколько суток не было ни крошки. А он в домашнем платье, как был, так и вышвырнули за дверь. Ему даже продать нечего. На четвертые сутки он пытается украсть еду. Украсть не получается, но торговец ему дает пару яблок и ломоть хлеба по доброте душевной. Возможно, стоит пойти домой и извиниться. На седьмые сутки Александр все-таки пытается извиниться, явившись с повинной, но его прогоняют прочь. Он и не сомневался, что так будет, но не мог не попробовать. Вдруг бы получилось. Как же он раньше не ценил обычный комфорт, обычную нормальную жизнь… Через две недели он впервые соглашается с тем, что он красивый и за него много заплатят. Платят не очень много — полфранка, иногда франк. Половину из этого забирает сутенер. Но так хотя бы не приходится ночевать на улице — можно рассчитывать на кинутое на пол одеяло в общем бараке — и есть еда. Александр просто старается не думать, до чего он докатился. Забыть, кем он был раньше. У него нет другого способа выжить, значит, то, кем он был, не имеет значения. Он продает себя самозабвенно, отдаваясь за несколько мелких монет. Стоя, лежа, сидя, один, двое, трое. Подходите, месье, все, что пожелаете, если только дадите нужную цену. Месяц спустя он позволяет себя избить и потом выебать, скулящего от боли. Он не может встать еще полтора дня, но зато ему платят за это целых десять франков. По ночам, так поздно, когда уже даже шлюх никто не снимает, он отдается за несколько глотков чего-нибудь крепкого. Трезвым не сойти с ума невозможно. Он раздвигает ноги, сосет или лижет — и думает, что сможет хоть ненадолго забыться. Он совсем теряется в датах. Каждый день всего лишь день, есть только одно «сегодня». Сегодня он стоит на углу улиц, зазывающе улыбается. Эй, месье, подходите. Любое ваше желание, месье. Хотите, можете и с другом, месье, обслужу по высшему классу. Грантер подкидывает на ладони кошелек, прячет под одежду. Дядька сегодня расщедрился, денег хватит надолго. Но Грантер и поработал отлично, влезть в эту банду было — как в жопу без мыла. А сдать так, чтобы самому не спалиться и дальше работать, вообще виртуозная работа. Высший класс. Его за такое на постоянную ставку взять должны. Ну, совсем без денег дядька теперь точно не оставит, даже если дела не найдется. Так что гуляем! На этих улицах всегда можно встретить симпатичных цыпочек на любой вкус. А Грантер сейчас может перебирать. Он замирает, словно громом пораженный. На углу стоит ангел. Золотые кудри, тонкие белые, словно светящиеся изнутри руки, высеченное из мрамора лицо. Высокие скулы, изящный нос, полные губы, яркие глаза, разлет бровей — все словно вылепила рука самого Бога, ни у кого другого такого совершенства не вышло бы. Грантер пошатывается от того, что кто-то толкает его в плечо, моргает, на миг отводя взгляд. Наконец видит всю картину целиком, а не отдельными фрагментами, и едва удерживается на ногах. Рубашка распахнута на груди, губы подкрашены, и улыбка, эта улыбка! Зазывающая, жалкая, вымученная. Господи. Не может же быть, чтобы ангел был проституткой? Ноги мерзнут стоять на каменной мостовой, холодно. Александр поправляет кудри, снова давит из себя улыбку. Живот подводит от голода, ребро болит. Наверняка на нем расцветает синяк, но сейчас этого не видно, а когда его разденут, уже не будет иметь значения: деньги-то вперед. — Эй, милашка, сколько? К нему подходит мужчина — шляпа низко надвинута на лицо, дорогая одежда, почти не испачканные ботинки. — Франк за раз, три франка за ночь. — Александр улыбается. — Если только ртом, то полфранка. Его роняют на колени, монета падает на мостовую. Мужчина расстегивает штаны. Александр улыбается при мысли, что, может быть, сегодня он поест. Если, конечно, снова не отберут все деньги. Обхватывает чужой член губами, пропускает в горло. Если он понравится, к нему захотят вернуться. Грантер содрогается, покачивается, опирается спиной о стену. Хмурится. А здешнего сутенера он ведь знает. Ни рыба ни мясо, не совсем мудак, но видали мы людей и куда получше. И если к нему лично, то это… Ага. Торгуется Грантер как черт, за каждый сантим, с полной уверенностью, что прав. Этот же даже рабочего места не дает, только барак и тряпку прикрыться. Значит, забрать у него работника — ну за три дня цена, не больше. Договариваются на за пять, монеты перекочевывают из кошелька в ловкие узловатые пальцы. — Ну пошли, — смеются черные глаза, — заберешь свое сокровище. Грантер сильно надеется, что сокровище уже отработало и смотреть на это не придется. Когда к нему подходит хозяин, Александр еще не закончил. Дурацкая ситуация, он ненавидит такие. И бесить не хочется, и член просто так не выплюнешь. Значит, постараться, чтобы клиент кончил побыстрее. Глотать — это вообще-то не пол-франка, но его удерживают за волосы, так что выхода не остается. Александр отстраняется наконец, ощущая, как его тошнит. Горло дерет и скребет, глаза слезятся. — Чего? — Знакомься, твой новый владелец. — Хозяин кивает на стоящего рядом молодого человека. — Так что свободен, милашка, только деньги отдай. Александр покорно отдает, прощаясь с надеждой сегодня поесть. В голове бьется дурацкая мысль: «Но ведь работорговля французскими гражданами запрещена…» Грантер смотрит на небо, изучая облака в просвете крыш очень, очень, очень, мать его, тщательно. Ему, блядь, и звуков хватает для счастья. Выдыхает, снова смотрит на ангела только когда сутенер с ним заговаривает. Губы припухшие и помада стерлась. Грантер улыбается коротко и немного мертво — в груди слишком туго затягивается узел ненависти к тому незнакомцу, который только что его покупал, и ко всем тем, кто делал это до того. — Привет, — говорит он. — Меня зовут Грантером. А тебя? Даже в голову не приходится назваться настоящим именем или фамилией. Фамилия — а нахрена, а имя он не любит. Девчачье. Дядька, который тезка, подзатыльник бы дал за такое. Александр заставляет себя улыбнуться, хотя челюсть немного ноет. — Я могу быть для тебя кем пожелаешь, — смеется он. Страшно на самом деле, и обидно — он работал сегодня много, если бы его не продали, у него целых три франка было! Этого бы хватило, возможно, даже на мясо. Совсем немного, но… Грантер хмыкает, но не настаивает — захочет, назовет имя потом. Осматривает ангела наскоро — ну, если рубашку завязать, за человека сойдет. В смысле, в трактир его пустят. — У тебя вещи какие-нибудь есть? Надо откуда-нибудь что-то забрать? Мало ли, хоть гребень, бритва или смена белья… Александр только качает головой. У него давно ничего нет. Откуда бы? Денег едва хватает на еду. Ну, этому хозяину и проще, только от одежды избавляться потом. Приличные люди не покупают проституток насовсем. Интересно, насколько это будет больно?.. Если честно, уже почти не важно. Зато все кончится, тоже выход. — Идем тогда. Только ворот завяжи… Грантер смотрит на него еще раз — босой, тонкий совсем. Сплевывает на мостовую и решительно тянет с плеч куртку. Да ладно, не замерзну. А этому… Надо. Просто надо. Утонет он небось в Грантеровой куртке нахрен. Зато тепло будет. Укутать, цапнуть за тонкую ладонь и повести за собой. Тут недалеко трактир был, не то чтобы приличный, но здраво сочетающий мяукающие пирожки с ценой за них. И вкусный, ну. А чего еще нужно. Александр послушно кутается в предложенную куртку, следует за своим новым хозяином. Идти сложно — стоять или отдаваться проще. А вот идти… быстро начинает не хватать дыхания, быстро начинает кружиться голова. Интересно, это кончится через день или он растянет удовольствие на неделю-другую? У них недавно продали одну девчонку — хорошему, знатному, красивому господину, прилично одет, выбрит, говорит правильно, ужасался, как они так живут. Ходили слухи, полиция потом ее тело по частям нашла, только как будто полиции есть дело. Ой-ей. Ладно, идет и не падает, вот и отлично. До трактира недалеко совсем. — Заходи, — втолкнуть его внутрь, оглядеться. О, вон хорошее место: столик приютился под лестницей на второй этаж, неприметный и прямо посреди зала при этом. Усадить ангела, улыбнуться. — Я сейчас. Подавальщицу тут можно до второго пришествия ждать, так что Грантер сам шустро просачивается к стойке. Вина, мяса, супа тарелку. Ему предлагают вино и мясо подогреть, Грантер оглядывается на ангела и кивает. Лучше правда горячее. Так и ждет у стойки, опираясь на нее локтем и почти не отводя взгляда от ангела. Жалко, имени не знает. А самому… Разве что Анжем и назвать. Не вслух, но хоть так, для себя. Все чуточку менее глупо. Трактир. Тепло. Можно сесть. У него нечем платить. Александр устраивается за столом, кладет голову на скрещенные руки. Плевать. Он вовсе не хочет есть, правда же?.. Как-нибудь перетерпит еще немного. Немного до чего? Неважно. Если повезет, с ним будут развлекаться всего день. С той девчонки, Луизы, сняли кусками кожу. Александр представляет, как это ощущается. Больно? Да, наверное. Может, это как с холодом? За какой-то точкой невозврата тебе уже просто не холодно. Или с ним будут делать что-то еще? Грантер дожидается наконец заказа, подхватывает тарелки. Ему одобрительно кивают — тащить четыре, да еще кувшин, да еще кружки, задачка или для акробатов, или для парижских подавальщиц. А Грантеру что, он и шесть может по рукам расставить, особенно если с помощью. Сгружает это все на стол, ставит перед Анжем тарелку супа для начала. — Эй, не спи. Это тебе. Сам садится напротив. Александр недоверчиво смотрит. Заставляет себя улыбаться. Он же хорошая шлюха, верно? Он не хочет злить своего хозяина. Еда здесь какая-то безвкусная — или это он не чувствует? — но горячая. Хорошо. Теплее становится. И спать начинает хотеться, но ничего, отработает как-нибудь. Явно такая щедрость не просто так. Грантер съедает свою порцию, двигает к Анжу его тарелку мяса, наливает вина. Смотрит, как его смаривает понемногу, улыбается. Ну, если что, небось и на руках дотащит. Чего тут тащить к тому же, не так уж далеко, не через весь город. — Пей, — улыбается, придвигая кружку. — Оно паршивое, но горячее, так что нормально. Александр послушно пьет. Зачем спорить? Во-первых, вкус не имеет значения, это вино. На пьяную голову всегда легче. Во-вторых, он принадлежит этому человеку, лучше делать то, что ему говорят, силой. Улыбаться. Улыбайся. Тебя купили, ты принадлежишь, так что давай. У Грантера сердце трескается от того, какой он. Какая тварь заставила ангела продавать себя? Сделала вот таким. Грантер встряхивает головой. А, нахер. В смысле, да, и хочется его тоже, и здорово хочется, но нахер. — Эй. Я, собственно, нахрена тебя купил-то… В общем, у меня заработок, конечно, когда как, но с голоду не сдохнем. И квартира своя. Хочешь? Я просто знаю, что так сводить шлюху нельзя, вот и заплатил. Ты… — Грантер неловко пожимает плечами, — ты на ангела похож. Я подумал, может, хоть как помогу. А. Ну, значит, не извращенно трахнуть и убить. Возможно, в другом порядке. Просто у парня стоит на его смазливую мордашку, вот и все. Ну, если он может себе позволить купить шлюху, а не просто ходить ее ебать, то действительно зачем отказывать, если хочешь именно эту? Вертится смутная мысль: это то, что сделал бы его отец. Не важно. У него нет отца. Нет ничего. Имя и все. Да? — Хорошо, — кивает Александр. — Вот и отлично, — улыбается Грантер. Допивает вино, вытирает губы. — Пошли? Я уже заплатил за все. Только это, до дома тут еще с полчаса идти. Ты как? В смысле, я тебя и на руках дотащу, мне не сложно, но… Сбивается. Блядь. Грантер, придурок ты косноязычный, что на тебя находит только. Он. Анж. Невозможно просто смотреть на него и говорить как-то… Нормально. Красивый. И ел он тоже красиво, аккуратно, но не стараясь, не манерно вообще. Удивительный. Ой я дебил, вздыхает про себя Грантер. Я ж в него правда влюбился. Александр поднимается. Его немного пошатывает, но ничего, после еды перестала так кружиться голова, так что уже меньше. — Я дойду, — говорит он просто. Наверное, правда дойдет. Он знает, что произношение выдает его с потрохами. Слишком правильное для уличной шлюхи, слишком рафинированное. Это имеет значение? На него за это и клевали чаще всего. Грантер моргает. Он говорит… Не так. Не как нормальные люди. Ангел, ну. Французский тоже учил на Небесах. — Ну, пошли тогда. Взять его опять за руку и пойти домой. Квартирка у Грантера небольшая совсем, но удобная, и досталась от какой-то из бабок, которая в семью здоровенное приданное приволокла. От денег ни монетки не осталось давно, зато вот, жилье. Анж пошатывается на ходу, но ничего, правда шагает. И по лестнице на мансарду поднимается тоже. — Добро пожаловать, — улыбается Грантер. — Вот как бы тут я живу. И ты теперь тоже. Внизу булочная, ты видел небось, через три дома у тетки молоко можно купить и яйца, но вообще я больше в трактирах жру, когда деньги есть. Думает — надо будет со второй кроватью что-то придумать, наверное. А то, ну, херня будет, вместе спать. Словно правда шлюху купил, а не помог. — Здесь мило. Спасибо. Александр проходит, начинает раздеваться. — Стоя, сидя, лежа, на четвереньках? — спокойно спрашивает он. Его же не просто так купили, даже несмотря на дружелюбие. Некоторые со шлюхами болтают, и что? Видимо, не с кем больше. Не этот первый такой. Грантер моргает потерянно, сглатывает. Невероятно красивый. Эти плечи, эти руки, эти лопатки, поднимающиеся сломанными крыльями, рисунок мышц на спине, округлые ягодицы… Оторвать взгляд — подвиг легендарный, но Грантер отрывает. Отворачивается резко, прижимается лбом к двери. — Оденься, — просит, чувствуя совершенно каменный стояк. — Я ж сказал, я… Не за этим. В смысле, ну да, ты охуительно красивый и стоит у меня на тебя тоже, но я не поэтому. Просто ты похож на ангела, а ангел-шлюха — это пиздец. Поэтому вот. Я за тебя заплатил, ты свободен. Жилье есть, прокормить я нас смогу пока. Потом работу найдешь, или я не знаю, чем ты там занимался. В смысле, нормальным. В общем, я придурок, но я правда просто решил тебя спасти с улицы, а не чтобы ебать. Ага? Александр усмехается. Хочет поиграть в благородного? Это у него вкусы такие или правда?.. Ладно, как бы то ни было, по крайней мере, он хотя бы не должен обращаться грубо. Это будет приятным разнообразием по сравнению с большинством его клиентов. Он подходит к этому… как его звали? кладет руки на плечи. — Ты меня купил. Ты вполне можешь и ебать, — говорит он. Грубая речь кажется жутко неуместной от него. — Тем более, если стоит. Грантер выдыхает тяжело, прижимает стоящий член ладонью. Наполовину еще потому, что если этот к нему в штаны полезет, Грантер вообще не знает, что будет делать. — Слушай. Ты точно был нормальным человеком. В смысле, до улицы. Ну слышно по тебе и видно. Вот и вспоминай, как это. Ты мне, блядь, не вещь! Захочешь сам потрахаться — я весь твой. Но не просто потому что купил. Я не покупал тебя. Я дал откупные сутенеру, чтобы ты мог уйти. Разница, блядь, есть. Отрывисто, резковато. Потому что надо до него донести это все. А то ну пиздец же. Александр смеется, отшатываясь, сгибается напополам, точно его ударили в живот. Смеется, смеется, смеется, пока смех не переходит в рыдания — Нормальным. Нормальным. Он не был нормальным, он и был вещью. Даже больше, чем сейчас — сейчас он это делал хотя бы для себя, а не потому, что отец от него этого хотел. Грантер оборачивается растерянно, смотрит на него. Ловит в объятия, прижимает к себе, цапает одеяло с кровати, закутывает. Садится с ним, завернутым, словно в кокон, прямо на пол, обнимает крепко. — Эй, ну ты чего… Эй, эй, ангел, ну. Что я не так сказал? Ангел. Это звучит слишком похоже на его гребаную фамилию. Не его — его отца, из-за которого он и оказался в таком дерьме. Александр воет, утыкаясь этому… благодетелю в плечо, раскачивается. Нужно было быть послушным. Нужно было быть хорошим. Делать то, что от него хотят. Или хотя бы быть умным и хранить где-то деньги. Чтобы не оказаться на улице без гроша в кармане в самом буквальном смысле. Вот жеж его… Грантер вздыхает, перехватывает его поудобней, качает в руках. Эх, на кровать надо было садиться. Там можно было бы лечь, а тут и твердо, и не очень чисто. Ну да похер. — Тшш, тшш, — успокаивающе бормочет Грантер в золотые кудри. — Ну что ты? Уже все, все кончилось. Все хорошо. Все хорошо, веришь? Сам будешь жить, как хочешь, работу тебе найдем нормальную, будем пить и есть. Я тебя с друзьями познакомлю, они отличные вообще. К университету сходим, захочешь, вообще туда пойдешь. Все хорошо… Громкие рыдания переходят в тихий, сдавленный плач. Ничего не хорошо. Почему он… Очень жалко себя, очень. И в то же время в голове слишком четко звучит голос отца: «Ты сам выбрал. Кого ты будешь обвинять, что не смог найти ничего другого? Себя и вини, щенок». А нужно улыбаться. Его же купили. Кто вообще захочет рыдающую шлюху? Грантер грустно улыбается. Запас успокаивающих глупостей у него кончился, так что остается просто обнимать его, покачивая в руках, и все. Тянет поцеловать в лоб, Грантер фыркает сам от себя, но правда аккуратно касается губами высокого белого лба с прилипшим золотым завитком. Гладит Анжа по голове, говорит тут же: — Это я просто. Жалко тебя очень. Так ревешь, словно жизнь кончилась. Спорить могу, ты все это время не плакал, а теперь вот за все сразу. Это ничего. Потом устанешь и уснешь. Это ты, выходит, удачно разделся, можно тебя сразу в кровать уложить и будешь себе спать спокойно. Очень надо что-нибудь говорить. Зачем-то. Просто чтобы в тишине не сидеть, а то в тишине эти отчаянные слезы совсем жуткие. Слезы все-таки конечны, хотя плачет он долго. Потом чуть встряхивается, смотрит на… а, да, точно, Грантер. Блекло улыбается. — Простите. Я… Он не на то тратил деньги, чтобы тебя успокаивать. Александр все равно мелко дрожит в чужих объятиях, цепляясь за рубашку. Пожалуйста, пусть это все уже кончится, а?.. Как-нибудь. Он жалеет, что не ценил то, что имел раньше. Нужно было быть послушным. Если он будет послушным сейчас, его не выставят за дверь? — Да понятно все, — перебивает Грантер. — Ну ты чего, а? И это, ко мне можно на ты, раз уж я к тебе на ты. Ладно? Улыбается ему, перебирает чуть спутанные золотые кудри. У самого Грантера волосы тоже вьются, и грива вечно отросшая, так что разбираться с подобной красотищей он умеет. Люблю, а. Вот нихрена еще про него не знаю, просто подобрал на улице, а люблю. В смысле, не просто хочу до зуда в штанах, хотя и это тоже, но… Блядь, даже то, что он матерится, не ломает ничего. И то, что он сейчас зареванный, с красными глазами и опухшим носом, тоже. Все равно ангел. Такой вот живой, настоящий, зареванный ангел. Александр все-таки успокаивается наконец, совершенно детским жестом вытирает глаза тыльной стороной ладони. — Прости, — повторяет он. Этот Грантер не может быть в самом деле серьезно, правда? Так просто не бывает. Это уже даже не сказки, это уже… Александр даже не знает, как это охарактеризовать. — Я Александр вообще-то, — наконец представляется он. Потому что — ну, с ним вроде как по-человечески, от него не хотят изображать кого-то еще. А Грантер спрашивал его имя. — Но если хочешь, я правда могу быть кем угодно, — поспешно добавляет он на всякий случай. Грантер улыбается ему. — Ну, ты Александр, вот им и будь. Я типа это, Эжен Ромео по документам, но я тебя умоляю, терпеть не могу имя, дурацкое. Так что Грантер и все. Имя с фамилией это так, на всякий случай. Сам не знает, на какой именно случай, но мало ли. Красивый он, невозможно. Грантер постоянно ловит себя на том, что просто любуется, всем им, каждым моментом. — Вымыться хочешь? — спрашивает, чтобы хоть что-нибудь спросить. — И вообще, чего хочешь? — Хочу, — поспешно соглашается Александр. — Очень хочу. Вымыться. Он так и не имел возможности хотя бы просто холодной водой облиться после клиентов. Так что… слишком мерзко. Александр устало жмурится, давит зевок — для этого все равно приходится отпустить Грантера, чтобы прикрыть рот, не зевать же, не прикрываясь. — И по-моему, имя красивое, — добавляет он. — Нет, правда. Грантер понимает, что светится совершенно по-дурацки. Встряхивается, но улыбается все равно. — Ладно. Раз красивое, то если хочешь, зови так. Невозможно быть таким счастливым, ну. И вообще он вымыться хочет, так что давай, встал и раз-два, вода сама себя не натаскает и не подогреет. Аккуратно ссаживает с себя Александра — вот у кого имя охуенно красивое, а — встает. — Я воды натаскаю. У меня тут печки нет, но внизу кухня общая, можно греть, если не занято все совсем. Это, если холодно, то вон тот выступ — труба печная, там тепло всегда. Только аккуратно, а то обожжешься. — Правда же красивое. — Александр слабо, неуверенно улыбается. Он забыл, как это — не притворяться. — Э-жен. Губы красиво округляются на первом звуке, язык толкается в небо, нижняя челюсть опускается. Как можно произнести «э» почти округло? У него получается, округлый объемный звук, очень правильный, не спутать с другими, похожими. — Тебе идет. Потомок благородного рода. Александр придвигается к трубе, жмурится от тепла. Он уже и забыл, когда по-настоящему согревался. Ангел… Вот уж кто тут ангел. Грантер судорожно сглатывает. Даже поржать над «потомком» не может, какое там, блядь, ржать, когда ощущение, что его имени сделали охуительный минет! Схватить ведро и сбежать нахуй, нахуй! Останавливается внизу лестницы, прижимая ведро к паху. Ааааа, если он так всегда будет, когда будет его по имени звать, это ж… Это ж!.. А. Однажды Грантер точно кончит себе в штаны от этого совершенно невозможного произношения. От всего него вообще. Встряхивается, проверяет, что штаны не совсем стоят горой, но нет, нормально. Кальсоны держат, так что если не приглядываться, не особо заметно. Набрать воды, пару ведер поставить закипать, остальное сразу тащить наверх. — Эта холодная, — предупреждает Грантер, опрокидывая первое ведро. — Я потом горячую притащу, разбавить. Александр только сонно кивает. Хорошо. Тепло, сыто, можно вымыться. И пол здесь теплый, не то, что в бараке, где он жил, даже спать будет удобно. Как мало нужно для счастья, которое начинаешь ценить только после того, как был его лишен. — Спасибо, — тихо благодарит он, снизу вверх глядя на Грантера. Эжена. Нет уж, у него слишком красивое имя, чтобы звать его какой-то дурацкой кличкой. Господи, блядь, невозможно быть таким! Грантер улетает вниз, типа дальше воду таскать. Физический труд, блядь, облагораживает, и уж точно помогает избавиться от стояка в штанах. Набрать полную бадью, бухнуть в нее два ведра крутого кипятка, разболтать. Простыню еще засунуть внутрь, чтобы не занозился. — Александр, — зовет его, кажется, придремавшего в тепле. — Ванна готова. Залезай давай. Деться самому куда-то, что ли… Да ладно, он сонный, не надо его так бросать. Можно просто сесть у стенки бадьи к ней спиной и все. И рядом, слышишь все, и не пялишься. Александр сбрасывает с себя одеяло, залезает в ванную. Господи, правда бывает так хорошо?.. Он закрывает глаза, умиротворенно вздыхая. — Спасибо, — повторяет он тихо. Смотрит на Эжена. А он красивый. И… Сейчас, когда уже понятно, что боялся совершенно зря, ощущается абсолютной безопасностью. Как будто мягкое пуховое одеяло, в которое ты полностью завернут, и можно не бояться темноты. Александр осторожно протягивает руку и гладит кудрявые волосы. А они мягче, чем выглядят. — У тебя волосы, как дорогой шелк, — замечает он. Грантер только фыркает растерянно, подставляется под руку. И вот откуда он дорогой шелк на ощупь знает, а… Хотя, наверное, от клиентов. Больно за него жутко на самом деле. За то, чем он был. Но это прошло. Вот и отлично. Слова как-то кончились совсем. Просто сидеть вот так, знать, что за твоей спиной купается ангел, чувствовать его руку в волосах. Хорошо же. Очень хорошо. Надо ему еще кровать перестелить, чтобы чистая была. Но из-под руки вылезать точно не хочется. Александр улыбается, перебирая кудри. — Спасибо, — говорит он тихо. Смеется. — Это уже в третий раз. Прости. Он наклоняется, ловит руку Эжена в свою. Гладит грубоватую кожу. Потом подносит ее к губам. Даже думать не надо, чтобы вспомнить, что он ни разу не был с тем, кто ему самому кажется привлекательным. Александр плещет водой на Эжена, обрызгивая всю его рубашку. — Эй, — Грантер возмущенно отшатывается от бадьи, оглядывается. Морщит нос. — Пол сам вытирать будешь, имей в виду. Улыбается все равно. Невозможно же на него сердиться, только радуешься, что становится живым. Пусть даже живым — это промокшая рубашка и лужи на деревянном полу. А еще он руку трогал так, что… Что. Эх. Будет Грантер сегодня спать на полу. Потому что на кровати рядом — это будет пиздец и не спать всю ночь от стояка, точно. — По-моему, тебе нужно снять рубашку, — смеется Александр. — Очень нужно. Это правда кажется неплохим вариантом. И… ну, он же правда хотел! Почему не отблагодарить его так, как будет приятно им обоим? Грантер только выдыхает растерянно. Смотрит на Александра. Он… Серьезно? Это звучит как предложение. Не-а. Это предложение только снять рубашку. Давай это, не забегать вперед. — Ладно, — чуть тянет Грантер, быстро избавляется от рубашки, бросая ее на пол. А потом поднимается на колени, наклоняется к Александру и мягко касается его губ своими, вовлекает в поцелуй, подхватывая под затылок, вплетая пальцы в промокшие волосы. Люблю. Хочу. Если он правда хочет тоже — очень хочу. А он красивый, быстро оценивает Александр. Крепко сложенный, чуть ниже, чем он сам, не худой, с перекатывающимися под кожей мускулами. Красивый. А вот губы у него обветренные и шершавые. Александр охотно отвечает на поцелуй, посасывает нижнюю губу, цепляет ее зубами. От его новоявленного спасителя чуть-чуть пахнет вином, но это не кажется неприятным. Так, великая цель на ближайшие минуты — не кончить, блядь, только от поцелуя! И вообще желательно не кончить до начала собственно секса — если до него дойдет, конечно. Но целуется Александр охуительно, Господи. Такие мягкие губы, такой рот, у Грантера ощущение, что его уже трахают, профессионально и нежно. Я сказал, не кончить! Отстраняется с сожалением, дышит рвано, облизывая губы. Уф, не кончить будет той еще задачкой. — Это… Понимать так, что у тебя планы все-таки переспать? Ты помнишь же, что ничего мне не должен? Надо расставить все значки над «е» заранее все-таки. Александр тихо смеется, кивает. — Ага. Он смотрит на Эжена и серьезно говорит: — Я ни разу не был с кем-то, кому… не плевать. И кого я бы тоже хотел. Это будет приятным разнообразием. Это больно. Грантер кивает, наклоняется к нему снова, целует едва ощутимо — губы, щеки, виски, веки. Глупо, наверное, говорить «я тебя люблю» человеку, которого знаешь меньше суток. Так что Грантер не говорит. Грантер делает. Касаться его, обнимать осторожно и уверенно, словно птицу в руках держать, мокрые теперь оба, ну и хрен с ним. — Ты вымылся, как хотел? Иначе Грантер собирается искупать его самому. И кончить в процессе, видимо, но блядь, хрен с ним, словно у него второй раз не встанет. Александр улыбается. — Да. Только волосы остались. Он склоняет голову набок, как маленькая любопытная птичка, смотрит на Эжена. — Поможешь? Это… должно быть приятно. Он вообще очень приятно касается. Очень бережно. Александр не может вспомнить, когда он чувствовал себя в такой безопасности в чьих-то руках. Никогда?.. — Помогу, — улыбается Грантер. У него даже немножко всякой фигни специально для волос есть, типа другого мыла и масла. Сам уже не помнит, откуда досталось, небось кто-то из родни когда-то всучил, а использовать вечно лень. Мыть голову другому, а не себе, намного приятней. Осторожно подтолкнуть Александра ниже в бадье, положить его голову затылком на ладонь, полить водой. Осторожно начать намыливать, следя, чтобы пена не попала в глаза, разбирая пряди. Темное золото, в воде волосы распрямились и теперь совсем длинные. Грантер осторожно промывает все, массируя Александу голову, потом набирает ковшиком чистой воды из ведра, смывает. Тщательно отжать волосы руками и полотенцем, накапать масло на ладони, растереть. И прочесывать мокрые пряди пальцами, пока все масло с рук не впитается. Александр довольно жмурится, подставляясь под ласковые руки. Хорошо. Очень приятно — и Эжен ухитряется это делать с такой нежностью, что… Это странно: такое отношение от совсем постороннего человека. Кажется, еще немного, и он замурчит, как кот. Главное, не заснуть прямо в воде. Все-таки хочется… не только спать. — Спасибо, — с улыбкой благодарит Александр. Встает, поводит чуть затекшими плечами, выбирается из бадьи. Грантер смотрит, так и сидя на коленях, словно зачарованный. Ангел. Немного исхудавший ангел, изящный и тонкий, почти болезненно хрупкий. Ничего. Вот будет Грантер его кормить нормально, и станет совсем античная статуя, как в университете стоит. Грантер даже не может представить этого на самом деле. Потому что — совершенство. Сейчас совершенство, в каждом движении, в каждой линии и изгибе. Невероятный. Взгляд цепляется за свежее пятно синяка на ребрах. Грантер чувствует себя так же, как если бы увидел разоренную церковь. Нет, хуже. Намного хуже. Александр улыбается. Подходит, опускается на колени рядом, касается губами скул, бровей, щек. — Пойдем на кровать? — предлагает он и как-то почти отчаянно добавляет: — Мне уже почти три месяца не обламывалось нормальной кровати. Я устал от пола, правда… Хотя бы пока я не буду тебе мешать спать… — Если будешь мешать, на пол спать пойду я, — обещает Грантер. Вот еще он ангелов с кровати не сгонял! Обнимает, встает с ним вместе. Ужасно хочется подхватить на руки, но Грантер не смеет. Вдруг будет неприятно, вдруг испугается? Лучше не надо. Упс. Только он собирался белье перестелить. — Черт, — он смотрит на разворошенную постель. — Сейчас, я быстро. Это же правда быстро, содрать простынь и новую постелить, ну и сверху бросить, чтобы между ними и одеялом была. Зато теперь правда совсем чисто. Аж сам начинаешь чувствовать себя грязным, хотя всего лишь вчера отмывался. Александр улыбается, садится на кровать, изгибаясь — неприличная поза, раскрытая совершенно. — Твоя же кровать… Будет нечестно. А у тебя пол теплый, — спокойно говорит он. — Да ладно тебе, я уже привык в принципе; это сначала было… Он пожимает плечами. Как хорошо, что это кончилось, что ему вот так повезло. Больше этого никогда не будет, он просто будет умнее, у него всегда будут деньги. Свои, которые никто не помешает ему забрать. И лучше — пусть хранятся не дома, чтобы всегда можно было забрать. Так будет спокойнее. И нужно завести друзей, чтобы было, к кому пойти, пока устраиваешься. Грантер облизывает губы невольно. Господи, какой он. А Грантер все еще в штанах и ботинках. Значит, нафиг их. Блин, ему точно хорошо будет? Грантер, твою мать, он же сказал, что хочет! Вот и не тупи. Только Грантер не садится рядом, а опускается на колени, целует тонкие белые ноги. Как у него ступни сбиты. Надо достать чего-нибудь, чтобы быстрее зажили. Гладить его осторожно, целовать, не оставляя следов — потому что невозможно же на этом теле оставить следы, его можно любить и ласкать, но и только. Его нельзя осквернять. Словно святыню, ага. Почему-то идее трахнуть святыню это не мешает. Ну потому что Александр сказал же, что хочет. Значит, можно. Потом. И не трахнуть, а любить. Это все — любить. Александр прерывисто выдыхает. Ему… правда целуют ноги? — Сумасшедший, — выдыхает он. Тянет Эжена к себе, целует в губы, долго, нежно. Посасывает его нижнюю губу, потом проникает языком в его рот, касаясь кончика его языка. Такой теплый, такой ласковый. Он правда меня хочет? Он правда такой со мной, и это не изменится?.. Александр отрывается от чужих губ, нежно целует чужую шею. Грантер рвано выдыхает, запрокидывает голову, подставляясь, руки гладят чужое влажное после ванны тело, зарываются в мокрые волосы, скользят по шее вниз, очерчивают позвонки. Люблю. Хочу и очень люблю. Такой красивый, такой нежный, такой невозможный. Чудо. Ангел, найденный в подворотне. С губ срывается тихий стон, Александр подставляется под чужие руки в ответ, прижимаясь так близко, как только возможно. Проводит языком по ключицам, целует впадинку между ними. Очертив пальцами контуры маленьких сосков, он берет один в рот, посасывая и теребя его языком, точно маленькую бусинку. Руки спускаются ниже, к бедрам, оглаживая ягодицы Эжена. А. Ааа. Грантер стонет громко, обнимая его, вскидывается бедрами, прижимаясь к своему ангелу. Перед глазами словно фейерверк взрывается, Грантер вскрикивает и обмякает на кровати. Ой бля. Стыдно-то как. Ладно, ну хоть не совсем с первого прикосновения. Со второго, ага. Грантер виновато утыкается в Александра. — Прости. Я вообще не такой скорострел, просто я от тебя совсем с ума схожу. Сейчас. Пережить этот дурацкий стыд и он все сделает. Потому что очень хочется сделать хорошо. Очень надо. Александр тихо смеется, утыкаясь губами в чужую шею. Это почему-то совсем не расстраивает. Его никогда не хотели настолько, чтобы кончать от самых невинных прикосновений. Льстит, если честно. — Все нормально. — Он улыбается. — Эжен. Он снова протяжно выдыхает чужое имя так, как будто обхватывает его полными губами. Прикусывает мочку уха, проходится языком по шее. — Если тебя это успокоит, я вообще ни разу не… Он вдруг заливается краской, хотя это глупо. Но как сказать человеку, что ты ни разу не получал удовольствия?.. Чего? Чего, блин?! Грантер решительно обнимает его и переворачивается, тот же поднимается над ним на руках, чтобы не подминать под себя. Хрупкий же совсем. — Тогда давай-ка ты лежишь и получаешь удовольствие, ага? И тут же наклоняется в его шее, покрывает поцелуями от впадинки между ключиц наискось, до мочки уха. Потому что это же пиздец, если такой восхитительный, невозможный человек ни разу в жизни не кончал нормально. Ну в смысле, конечно, он сам дрочил и все такое, но чтобы от другого. Так что надо устроить. Прямо сейчас. — Но я… Я тоже хочу делать тебе приятно! — Дыхание сразу начинает сбиваться, Александр облизывает губы. От поцелуев ощущение, что его тела касается что-то очень горячее, и этого горячего так мало. Он вцепляется в Эжена, требовательно притягивая его к себе, обхватывая ногами и заставляя лечь на себя. Хочется касаться его больше, всего, всей кожей. Господи, да зачем ему вообще белье?! — Разденься до конца, — просит Александр. Грантер смеется, неловко стягивает с себя белье с мокрым липким пятном — раздеваться так, чтобы при этом почти не отстраниться, та еще задача! Но он справляется, кальсоны летят куда-то в сторону. Прижимается к своему ангелу всем телом, целует его в губы, в шею, чуть-чуть прикусывает кожу на ключице, зализывает едва заметный розовый след. Рука скользит по тонкому боку, мягко, ласково, не позволяя себе сжать его тело даже на миг. Грантер дрожит от желания, от любви, от страсти, которую он выпускает медленно и осторожно. Не сделать больно, не сделать даже чуть-чуть неприятно. Только хорошо. Больше и больше хорошо. Потому что Александру весь мир должен это «хорошо». И надо хоть чуть-чуть закрыть долг. Он совершенно теряется в этих прикосновениях — ласковых и бережных настолько, что он никогда этого не чувствовал. Перед глазами все плывет, мир плывет, и кажется, что он весь — один большой кусок масла, который кинули на сковородку. — Хороший… — Александр тихо счастливо смеется. — Эжен. Ты меня не бросишь, да? Не дожидаясь ответа, он снова тянется поцеловать Эжена. Грантер целует его долго, глубоко и нежно, словно лаская его рот, словно поцелуй — это тот же минет, и Грантер собирается сделать его отлично. Отрывается, когда уже не получается дышать, больше от того, насколько ему хорошо, чем сам поцелуй мешает, нежно касается губ. — Я тебя люблю, — отвечает тихо и серьезно, и улыбаясь при этом, словно объясняет что-то простое и важное ребенку. — Я буду с тобой столько, сколько ты захочешь. — Ты меня только сегодня увидел, — хмурится Александр. Между бровей залегает складка. — Ты не можешь любить человека, которого только увидел. Да?.. Это глупо. Он ближе приникает к Эжену, целует — плечи, шею, ключицы, проходится ладонями по спине, цепляет кончиками пальцев ягодицы. Грантер смеется неловко, целует эту морщинку между бровями, пожимает плечами. — Ну, я дурак. Я могу. Поцеловать его снова, коротко, и сползти ниже. Потому что кроме лица и шеи есть еще грудь, господи, такая белая, тонкая, с треугольником светлого загара в вырезе рубашки, с выпуклыми мышцами и нежно-розовыми сосками. Грантер приникает к одному губами, захватывает в рот, облизывая, посасывая нежно, пока пальцы так же нежно касаются второго, обводят гладкий шелковистый ореол, щекочут, чуть прихватывают саму бусинку соска. Александр стонет, вскрикивает, выгибаясь, потому что удовольствие прошибает настолько остро, что сдерживаться просто невозможно. Он никогда не думал, что может быть так хорошо. Он не может дышать точно так же, как когда его ударили тяжелым сапогом в живот, только на этот раз это не больно, а приятно. В голове не остается совершенно никаких мыслей, а перед глазами становится очень темно. Он выгибается дугой на постели, упираясь в нее только макушкой и пятками, золотые кудри мокрые от влаги и пота. Потом глаза закатываются до белков, он обмякает, обессиленно и безвольно уронив голову набок. Грантер тянется к нему, ловит дыхание, частый стук сердца. Смеется, в груди словно свет разлили, так тепло и нежно. Хороший. Грантер ласково целует его лицо, нежно касается век, давая им расслабиться и прикрыть глаза. Ложится рядом, обнимает Александра, устраивая у себя под боком, тщательно вытирает краем простыни семя с живота. Хороший такой. Невозможный. Люблю. Надо будет потом, когда очнется, снова сделать ему хорошо. И еще, и еще, пока не скажет, что больше не хочет, или не заснет. Хороший. Красивый. Забавно, что хотя стоит на него накрепко, но совсем не хочется на него дрочить. Ну просто а нафига? Это не так приятно, как его ласкать. Хорошо, тепло и уютно. Александр еще даже не открывает глаза, когда переворачивается, обнимая Эжена, утыкается носом в его шею. Мой. Мне правда так повезло? Да, правда?.. Это за все месяцы того дерьма, в котором я оказался? — Спасибо… Никогда не думал, что это так… — Он улыбается. — Никогда не пробовал, вообще… Как это, не пробовал? Да ну нахер, он что, был шлюхой и даже не дрочил?! И ему ни разу не попадались ну хоть как-то нормальные клиенты? Пиздец какой! — Ты что, даже себя не трогал никогда? — спрашивает все-таки Грантер. И формулирует вот так, потому что «дрочить» — это слишком грубое слово для него. Ну серьезно, он же ангел. Погладить его по спине осторожно, от шеи и до поясницы, до трех маленьких ямочек над самой задницей. Дрожь пробивает самого. Блядь, да я еще раз кончить могу, когда в первый раз коснусь его еще чуть ниже! — Нет. — Александр улыбается. — Все время боялся, что будет, если отец узнает, что меня возбуждают юноши. Он поднимает на Эжена глаза. — Так что — никакого… опыта, кроме проституции. — С ума сойти, — вздыхает Грантер. Улыбается. — Ладно. Значит, сейчас восполним недостачу за все годы. Выворачивается из-под него, опрокидывая на живот, сам почти ложится на спину Александра, прижимаясь возбужденным членом к его бедру. Целует кожу за ухом, затылок между темными золотыми прядями, загривок, чуть прихватывая его зубами, словно котенка, спускается поцелуями к лопаткам. Осторожно придавливает Александра своим весом, следит — нормально? Нельзя сделать ему неприятно. Александр улыбается. — Я тоже тебе хочу сделать приятно, — говорит он. С губ снова срываются тихие стоны. Правда, мой? Совсем мой? В это очень сложно поверить — и очень не хочется отпускать его от себя хоть когда-нибудь. Мой. Люблю?.. Нет, я же не могу любить его так сразу, я же не такой дурак, как он. Грантер довольно улыбается этим стонам, обещает: — Сейчас сделаешь. Ты весь мне делаешь охуенно приятно. Ты красивый невозможно. Спуститься поцелуями по его спине, мягко оглаживая бока ладонями, коснуться бедер, устроиться между ними на коленях. Господи, какой красивый. Грантер припадает губами к треугольнику ямочек над задницей, впервые мягко касается ее руками. Ну, не кончает, но очень недалек от этого. Погладить, поцеловать, развести половинки в стороны. Видно, что совсем не девственник, наверное, его и сегодня использовали. Грантер ласково касается губами отверстия, обводит языком розовую гладкую кожу, практически проникает внутрь. Александр пахнет чистой кожей. Иначе вообще можно было бы подумать, что ласкаешь бесплотное существо, настолько он прекрасный и чистый. Александр дрожаще выдыхает. Что он делает вообще!.. Так вообще можно было?! Он вскрикивает, закусывает губу, выгибаясь. Блядь, его же не хватит надолго — член у него снова стоит, как каменный. Ощущения очень острые, куда лучше, чем все, что ему когда-то снилось. Он вообще не представлял, что от чего-то может быть настолько хорошо. И от того, что он настолько не противен, тоже. Даже с тем, что… Черт, этот человек только сегодня видел, как он отсасывал какому-то мужику на улице!.. Да тут еще сто раз подумаешь, пустить ли такое к себе в постель, а не то, что — вот так… Грантер довольно улыбается, утыкается в него носом, язык скользит по открытому отверстию, щекочет, ласкает. Поцеловать его еще раз, отстраниться — масло, масло, а, вот, отлично. Развести половинки и налить немного из флакона прямо между ними, поймать пальцами, растереть. Скользнуть внутрь двумя сразу, прижимаясь к передней стенке, будто ища изнутри основание члена. Нужная точка легко попадает под пальцы, словно руки Грантера и эта задница созданы друг для друга, Грантер потирает ее, надавливает. Если кончит сразу опять — будет только хорошо. Потом еще продолжат. Собственный член стоит колом, упираясь в живот, кажется, пары движений хватило бы, но Грантер себя не касается. Нахрена отвлекаться? И так же охуенно хорошо. Хорошо, хорошо, хорошо. Александр подается бедрами назад, насаживаясь на чужие пальцы, ерзая на них. Ужасно хорошо. Так вообще правда бывает?.. Острая вспышка удовольствия снова ослепляет. Он кричит? Это у него шумит в ушах? Он не понимает. Через какое-то мучительно долгое время он обнаруживает себя распростертым на кровати. Дыхание сбивается, а во всем теле ощущается приятная усталость. Грантер смеется, опираясь рукой на кровать. От того, как его ангел кричал и сжимал пальцы, не кончить было совершенно невозможно. Хорошо как, а. Голова аж кружится. Падает рядом с Александром, обнимает, закидывает ногу ему на бедро. — Ты прекрасный, — говорит, мягко подхватывая под подбородок, целуя. Сейчас немного отдохнуть и можно по третьему разу. Александр сонно и устало улыбается, устраивая голову на чужом плече. — Ты тоже, — честно говорит он. Закрывает глаза, смеется. — Мой принц, как из сказок. Он устало выдыхает. — Даже лучше, что ты не принц. Мне хватило аристократии по горло. Грантер рассматривает эти идеальные черты, обводит пальцами контур лица. — Как ты оказался на улице? — спрашивает негромко. — Ты же сам из них, да? Сливки общества и все такое. — Разошелся во мнениях с отцом, и меня выкинули из дома в прямом смысле, — спокойно объясняет Александр. Слишком спокойно, чтобы можно было поверить, что его это не цепляет, — без гроша в кармане, в домашнем платье, как был. Я пытался извиниться и помириться после недели на улице, но он даже слышать ничего обо мне не захотел. Он подставляется под руку, снова начиная чуть подрагивать. Грантер хмурится. Прикидывает — а наверное, не так уж сложно выяснить, у кого из этих кислых сливочек недавно сын проебался. Будет следующая банда для дядьки, надо будет сначала их подтолкнуть грабануть этих. Да еще повеселей как-нибудь, чтобы на стенах всякое веселое написать и все такое. Чтобы не просто ограбление, а скандал хоть какой вышел. Улыбается сердито и целует Александра в нос. — Твой отец сволочь, — заключает, крепче прижимая его к себе. — А ты выжил. Значит, победил. — Еще какая сволочь, — с неожиданной злостью говорит Александр. — Его люди приходили посмотреть вообще-то. Посмотрели, заказали… услугу и ушли. Он кривится. — Хотел бы сказать, что среди аристократов бывают и нормальные, но их намного меньше, знаешь! Грантер фыркает, гладит его по спине. — Да люди вообще мудаки по большей части. Нормальных мало, и то к половине присмотришься — о, все тот же пиздец. Тянется поцеловать, гладит. Ну, да, ебанный пиздец. Совсем ебанный. Ничего, уже все хорошо, а этому хую мы устроим еще веселую жизнь. — Знаешь, я временами общаюсь с бандами. Ну так, по делу. Только смотри, не лезь в это! Даже носа не суй, там совсем пиздец. В общем, хочешь его обворуют и что-нибудь на фасаде напишут? Можно было бы хоть убить, наверное, но это Грантеру приходит в голову всего на миг и тут же вылетает из нее. Типа, хоть пиздец, но семья. Александр хмурится, оценивая. — Не надо, — говорит он наконец. — Зачем? Это ничего не исправит и ничего не докажет. Он внимательно смотрит на Эжена и спрашивает: — Ты-то по каким делам с ними общаешься? — Страшно вдруг за него становится. Вдруг влипнет во что-то, если еще не влип. Грантер кривится, вздыхает. Ладно, жить теперь вместе и вообще, пусть хоть знает сразу. — Я крот. Типа профессиональный. Мой дядька типа полицейский, большая шишка, и в общем, лет типа десять назад я был в такой жопе, что или ловить мне нож в живот, или носить красную курточку всю жизнь. Причем, блядь, вообще по тупости! Короче, дядька меня тогда из этой жопы достал. Ну и я на него с тех пор работаю. Не за просто так, понятно, за деньги, но типа вот. Стыдно на самом деле. Блин, он реально зарабатывает тем, что втирается людям в доверие и предает их, ну пиздец же ебанный! Но дядька просит и как, блядь, отказать? И деньги, опять же… Александр внимательно на него смотрит, даже несмотря на усталость. Как он нервничает-то… Даже речь стала с кучей слов-паразитов. Он протягивает руку к Эжену, гладит по волосам. — Ну, работать на полицию — это полезно, — говорит он с улыбкой. — Банды… Все равно нормальные в них не идут. Я уже видел. Это же не одинокие воры или проститутки. Эти и убивают, и все, что угодно делают. Грантер смотрит на него, улыбается слабо. — Ангел, — целует в лоб. Вздыхает. — Банды часто из того одинокого ворья и собираются. Когда совсем все пиздец, а так хоть не у тебя одного. Понимаешь, блин, я же знакомлюсь с ними. Пьем вместе, ворую тоже что-нибудь, все такое. А потом узнаю, где их взять можно будет, и сдаю. Ну, часть сбегает, я тоже, вроде бы просто неудачно совпало с патрулем, но… Блядь, все равно! Предательство доверившихся, последний, нахуй, круг ада, здрасьте. Убийц и то во всякое пораньше засовывают. Александр только усмехается, притягивает Эжена к себе ближе и целует. — Мне плевать, — честно говорит он. — Ну и что? Только я не знаю, как тебя убедить, что все нормально. Но мне на это плевать, пока ты меня не предаешь. — Тебя никогда, — обещает Грантер просто. — Я сдохну скорее. Отвечает на поцелуй мягко, скользит языком в теплый рот, отступает, словно маня за собой, предлагая — продолжим? Александр виновато качает головой, отстраняясь. — Извини, — говорит он. — Я все-таки устал. Ладно? Он смотрит на Эжена немного настороженно и обещает: — Завтра утром. Ладно? Грантер улыбается, легко целует его в нос. — Хоть послезавтра, когда захочешь, — потягивается, садится рывком. — Я тогда воду уберу. Спи, если хочешь. — Потом уберем. — Александр капризно хмурится, притягивает Эжена к себе, обнимает. Для верности закидывает ногу ему на бедро. Очень не хочется его куда-то отпускать, очень не хочется оставаться одному даже ненадолго. Мой. И у меня теперь все будет хорошо… Вот сразу видно, что сам в нормальных условиях ни разу жил и не знает, как разбухают оставленная на ночь бадья и доски пола под ней, а потом высыхают и все кривятся, и зверски скрипят. Грантер смеется, покрывает легкими поцелуями красивое лицо. Невозможный. Ангел светлый, ребенок капризный. Испуганный такой. Гладит уже подсыхающие кудри, устраивается рядом. — Хорошо. Я никуда не уйду. Александр с облегчением улыбается, закрывая глаза. — Спасибо, — говорит он. — Спокойной ночи. Так, с Эженом в обнимку, ему, наверное, даже не будут сниться кошмары. Грантер только улыбается, мягко гладит его, обнимает крепко и осторожно. Жалко, нихрена колыбельных не знает, только совсем уличные, страшные, что пиздец. Типа «спи крепко, моя детка, похоронят тебя в гробике, таком маленьком гробике, но плакать я не буду, я буду тебя качать». Вроде ему в детстве такого не пели. Правда, кажется, и вообще ничего не пели, но серьезно, лучше ничего, чем вот это. Смотрит в темный потолок, улыбается. Повезло ему. Обоим так-то. Ангел. Надо обязательно сделать так, чтобы он был счастливым.