Светлых дел мастер

Фонарщик свою работу любил. Помогать делать мир хоть чуточку светлее — это ли не счастье? Высокая лестница, по которой он поднимался к стеклянным навершиям уличных светильников, позволяла ещё и заглядывать в окна домов. Фонарщик знал, что это неприлично, но за некоторыми людьми и даже целыми семьями присматривать приходилось по службе. Ведь если у кого-то в сердцах поселялась беда или всё в душах затягивало глухим безразличием, то и фонари у таких домов горели тускло, едва-едва, с трудом разгоняя мрак. Причина была в золотисто-рыжих светляках-дракончиках, свивших себе гнёзда в стеклянных домиках фонарей рядом с жилищами людей. Когда те в силу каких-то причин становились несчастными, огненные малыши, не имея возможности напитываться добрыми эмоциями, и сами начинали угасать. И если за людьми фонарщик лишь наблюдал, оценивая глубину свалившегося на них несчастья, но не имея права вмешаться и что-то изменить, то дракончиков бросить на медленную гибель не мог, хоть возни с такими бедолагами всегда было много. Будучи существами бесконечно привязчивыми, преданными, покидать попавших в беду людей они категорически отказывались. Вот и приходилось не только чистить гнёзда и мыть от городской пыли стеклянные стены домиков, но еще и подкармливать самих светляков-дракончиков теплом своей души, собственной любовью. Вот только в последние пару сотен лет, после того как навсегда погас фонарь у одного очень важного для фонарщика дома, сильных и красивых чувств в сердце почти не осталось. Да и ждать становилось все тяжелее… И почему люди так неожиданно и быстро смертны?.. Мотнув головой, чтобы разогнать тёмные мысли, будто каких-нибудь неправильных, не дающих, а поглощающих свет дракончиков, он подхватил свою высокую лестницу и свернул за угол. Свернул… и замер, сразу увидев неладное — один из фонарей еле тлел. А ведь отчетливо помнилось: в прошлый раз именно этот дом был самым счастливым, самым ярким, самым солнечным. Когда же это?.. Точно! Прошлой зимой и тоже накануне Нового года. Город, украшенный к празднику, полный радости и светлых ожиданий, тогда сиял и переливался огнями, грея душу и сердце фонарщика. В каждом дворе, у каждого подъезда появились нарядные, усыпанные мишурой и блестками ёлки. Но та, что стояла у входа в этот совсем небогатый маленький домик, была лучше всех. Потому что каждое украшение на ней, все звездочки или вырезанные из простой бумаги снежинки делались своими руками, с любовью, вдвоем. Фонарщик тогда, нарушая собственные неписаные правила, даже специально заглянул в незанавешенное окно этого дома, чтобы увидеть в нём светившихся счастьем людей: двух совсем юных мальчиков, которые сидели за празднично накрытым столом. В разномастных блюдах, расставленных на старенькой, местами пятнистой, но тщательно накрахмаленной скатерти, не было ничего особенного — простая каждодневная еда, которой в иных богатых домах могли бы и побрезговать. Но жареный картофель радовал румяной корочкой, копчёная мелкая рыбёшка, явно выловленная из-подо льда в протекавшей через город реке, выглядела такой золотисто-рыжей, что при одном взгляде на неё становилось веселее, а аккуратно сохраненные с осени яблоки так и улыбались красными бочками, наверняка наполняя дом ароматом тепла и лета. Юноши сначала просто ели, смеясь, болтая и чокаясь бокалами с игристым сидром, потом один из них разрезал яблоко и принялся скармливать свежие кусочки своему другу и… И несколько смущенный увиденным фонарщик понял, что отношения этих двоих глубже, а чувства сильнее, чем он полагал. Поцелуи, начавшиеся еще за новогодним столом, увели юношей в спаленку, где они слились друг с другом в сладости интимных объятий. И даже физическая связь между этими двумя была совершенной — красивой, солнечной, полной улыбок и нежности. Помнится, после фонарщик пошел в тот самый — важный для него когда-то дом, сейчас пустой и холодный, и долго сидел у тёмного очага в кресле, которое раньше занимал другой. Сидел и вспоминал то, что, увы, осталось в далёком прошлом. Адам… солнечно-рыжий, ярко голубоглазый, просто-таки фонтанирующий радостью… Самое интересное, что фонарщик его поначалу даже не увидел, а услышал. Шёл по улице со своей неизменной лестницей и корзиной со щётками, тряпками и прочим нужным для чистки драконьих гнёзд скарбом и вдруг услышал смех — такой светлый, весёлый и тёплый, что притянул к себе словно какой-то особой, доброй магией. А уж когда фонарщик увидел человека, который умел так смеяться, стало ясно: произошло то, что ему давно предрекали. Он встретил свою судьбу. Адам был совсем юным, хрупким и звонким, будто колокольчик. Фонарщик рядом с ним поначалу чувствовал себя стариком — угрюмым, усталым, слишком многое познавшим за свою долгую жизнь. Но потом он вдруг стал замечать, что и сам незаметно все больше заряжается, напитывается чужим светом, смеётся и дурачится так, словно и ему вдруг стало семнадцать. Причём не десятков, а потом и сотен лет, а просто семнадцать. После неторопливого и осторожного сближения, на которое только и мог решиться испуганный силой своих чувств фонарщик, они стали близки. И то, что теперь происходило между ними в уединении спальни… Сила света! Поцелуи горели яркими печатями. Кожа Адама, усыпанная веснушками, под прикосновениями будто бы начинала светиться — так, словно под ней тоже поселились яркие дракончики. А уж восторг, который рождало слияние их тел, ослеплял даже фонарщика, привычного, казалось бы, к любому, даже самому жаркому пламени. Руки до сих пор помнили счастье прикосновений, чувствительность нежной кожи сосков, очаровательный изгиб поясницы и упругую силу мышц бёдер. Как же приятно было ласкать Адама там, между стройными ногами, знакомя с радостями плотской любви! Сколько совместных открытий они совершили, познавая друг друга! Именно так — друг друга, потому что, когда Адам из юноши превратился во взрослого мужчину, фонарщик и сам впервые узнал, каково это — не брать, а отдаваться. Сначала ласкам, а потом и неторопливому, уверенному проникновению… Лицом к лицу, глаза в глаза, плоть к плоти… Он полюбил опускаться перед Адамом на колени, чтобы принять в рот его естество. Ласкать губами нежность головки, скользить по всей длине ствола языком, а после самым его кончиком дразнить тонкую перемычку уздечки, любуясь красотой и мощью зрелой мужской плоти. И при этом видеть, как любимый человек сжимает кулаки и запрокидывает в страсти голову, слышать, как он хватает воздух широко раскрытым ртом, а после вдруг склоняется ближе и шепчет умоляюще: «Не могу больше! Хочу тебя, любовь моя!» Как же теперь всего этого не хватало! Как же хотелось вновь ощутить рядом родную душу, сжать в объятиях желанное тело, слиться в общей страсти, общем горении, одном на двоих восторге обладания. Но увы. Теперь фонарщику остались только воспоминания. Те, что, собственно, и всколыхнули два мальчика, для которых даже возможность посреди зимы съесть одно яблоко на двоих уже была счастьем. И не потому что вкусно, а потому что вместе. Фонарщик смотрел на них и видел такую же яркую, обоюдную страсть, которая горела когда-то между ним и Адамом. Страсть, конец которой может положить одна лишь смерть. Неужто именно она посетила это место, пока фонарщик работал в других краях? Неужели из-за этого дом теперь тёмен и уныл, а семейство маленьких светляков-дракончиков в фонаре напротив медленно угасает? О них следовало позаботиться немедленно, и фонарщик торопливо приставил лестницу к столбу. Многодетное и еще совсем недавно совершенно сытое и счастливое драконье семейство плотным клубком скрутилось в самом центре гнезда. Маленький самец и его изящная подруга делились с детьми последним, и это было так больно, что фонарщик, не сомневаясь, тоже отдал им всё, что у него ещё оставалось. И только после заглянул в окна дома напротив. Заглянул… а после, нарушая собственные правила и неписаные законы этого мира, отчаянно закричал: — Остановись, дурачок! Мальчик, услышав его, качнулся на табурете, теряя равновесие. Ахнув, фонарщик светляком-драконом слетел со своей лестницы и метнулся в дом. К счастью, он не был заперт — так, словно его юный хозяин подсознательно ждал того, кто остановит, сможет помочь. И фонарщик успел! В самый последний момент успел подхватить легкое тело. — Ты чего удумал?! Мальчик смотрел огромными глазами и дрожащей рукой щупал на шее петлю, успевшую немного затянуться. Фонарщик тряхнул его сильнее, злясь и не имея сил сдержать эту злость: — Зачем?! — Он ушел. — Умер? — Верёвка на шее выглядела ужасной змеёй, и фонарщик торопливо освободил мальчика от неё. — Нет. Ушёл. А зачем мне всё, если без него? — Подожди, что значит — ушёл? — Сказал, что должен соскучиться по мне. Что любовь уже не горит так ярко. И ушёл. — Давно? — Месяц назад… Мальчик вдруг ткнулся фонарщику в плечо и зарыдал горько и безутешно, а тот… Тот, охваченный даже не злостью, а полным отчаяния бешенством, скинул рыдающего юнца со своих рук на пол и, поднявшись с колен, отошёл в сторону. Потребовалось некоторое время, чтобы погасить в себе эту вспышку тьмы, но справиться с собой до конца так и не получилось. — Месяц? Месяц?! Да что ты знаешь о том, что такое по-настоящему долго?! Слова полились сами, будто лучи из вдруг приоткрывшейся во тьму двери — не удержать, не притушить. Фонарщик рассказал юному дурачку, который оказался способен так легко распорядиться светом своей жизни, всё. И о себе, и об Адаме — о том, как встретились, как были счастливы… И как простились, когда любимый, мучаясь от боли, которую несла с собой смертельная болезнь, попросил отпустить… А ещё о том, что незадолго до смерти Адам вдруг начал что-то мастерить. Руки уже слушались его совсем плохо, слабеющее тело слишком быстро уставало, но он упорно продолжал начатое. Как выяснилось, для того, чтобы в последний их совместный Новый год сделать любимому подарок — маленький деревянный фонарик, украшенный резьбой и расписанный солнечно-жёлтым, ярко-оранжевым и победительно алым. Эта игрушка и сегодня стояла на каминной полке в доме, который когда-то был их общим. Краска с неё местами уже облетела, а в основании после неудачного падения, за которое фонарщик себя до сих пор корил, образовался глубокий скол, но в течение многих лет только она украшала ставшую слишком тусклой жизнь. И служила напоминанием. Потому что, уже уходя, Адам прошептал: — Я вернусь. Потому что люблю. А настоящая любовь — она сильнее всего. Даже сильнее смерти. И сильнее времени. Ты, главное, верь. И жди. — И ты ждёшь? Отвечать было сложно, а потому, оттягивая эту необходимость, фонарщик влез на табурет и снял закреплённую на крюке для светильника петлю. Снял, спрыгнул на пол, а после вновь отошел в сторону, начав наматывать верёвку на ладонь. — Ждёшь?.. Юный глупыш, по-прежнему сидевший на полу, ждал ответа, и тогда фонарщик решительно кивнул, умолчав, что почти исчерпал свой внутренний огонь и свои силы. Что ждать и дальше нет уже никакой возможности. Что фонари с поселившимися в них светляками-дракончиками, все эти годы не угасавшие даже возле тех домов, в которые пришло горе, теперь вот-вот потухнут, перестав дарить людям силы и надежду на будущее. Просто потому, что питать их уже нечем — выгорело, истлело, утекло невидимым дымным шлейфом… Но это были его личные проблемы, и казалось совершенно неправильным перекладывать их на хрупкие человечьи плечи. Так что фонарщик просто повторил упрямо: — Да, жду. — Сколько? — Дольше, чем ты живёшь на этом свете. Потому что люблю и потому что верю… Всё можно исправить, пока человек жив. А если не получится, нужно найти в себе силы отпустить. Отпустить… Отпустить… Мысль настолько зацепила, увлекла за собой, что фонарщик не сразу увидел: спасённый им мальчик поднялся на ноги и начал одеваться. — Ты куда? — К нему. Искать. Сказать ему… — Но… Договорить не вышло, потому что на лестнице, ведущей в дом, раздались шаги, а после ступивший в комнату второй мальчик — тот, который вроде бы покинул первого, разлюбив, сказал с раздражением: — Да чего меня искать-то? Тут я. Говори, что хотел, если наконец-то собрался. Фонарщик смотрел на него во все глаза, невольно отмечая, что за прошедшее время и он стал таким же, как первый, — погасшим. И всё же опытный глаз увидел, как внутри этих двоих колыхнулся свет. Будто язычки пламени на свечах, которые порывом ветра вдруг потянуло друг к другу. — Что, соскучился? — Первый попытался быть язвительным, но не смог. — А ты? — Второй тоже хотел ответить резко, однако голос его дрогнул. — Ты же сказал, что должен отдохнуть от меня, что любовь ушла. — Я сказал, что мы должны соскучиться друг по другу. Мне казалось, ты остыл ко мне… — Я? Это тебе надоело быть со мной! Я это видел и думал… — Мне? С тобой? Я же люблю тебя… — Я больше… — Жить без тебя не могу! — А я? — Дурак… — А сам?.. Фонарщик вздохнул и двинулся на выход, не желая мешать. Сомнений не было: воссоединение будет жарким. Сначала эти двое станут любить друг друга, но вспомнят, что до Нового года всего ничего, и побегут вниз — торопливо готовить еду, искать на полке старенькую, но старательно накрахмаленную скатерть, ставить на стол праздничные тарелки и бокалы. А после они будут сидеть, улыбаться, болтать и есть. До тех самых пор, пока кто-то из них первым не возьмёт в руки яблоко, чтобы разрезать его и поделить на двоих… Сила света! Какие же они счастливые! А ещё смешные, юные, глупые! Хотя… Тут фонарщику пришлось остановиться. Он стоял на тротуаре у только что покинутого дома, смотрел на семейство дракончиков, которые вот только что лежали, готовясь умирать, а теперь подняли головки и начали расправлять зарозовевшие первыми сполохами огня крылья. Стоял, смотрел… и не видел. Потому что всё заслонило внезапное понимание: выходило так, что он — многоопытный и многомудрый фонарщик, сказавший столько умных и взрослых слов чудом не убившему себя мальчишке, сам был ничуть не лучше. Потому что Адама он ведь так и не отпустил… Не отпустил! Продолжал удерживать! Ломать посмертие ему и жизнь себе. Не отпустил, потому что слаб! Слаб и глуп. Эта мысль яркой вспышкой осветила всё, а главное, мгновенно сожгла иссушенный временем и горем ком в груди, образовавшийся после смерти Адама. — Прости, если сможешь, — шепнул фонарщик, прижимая руку к сердцу. — И… И я отпускаю тебя, любовь моя. Внутри на месте свежего пепелища возникла и стала разрастаться дымная, полная горечи пустота, но фонарщик не позволил себе расклеиваться. Нужно было работать — следить за порядком и пытаться хоть как-то поддерживать тех светляков-дракончиков, что начали угасать. Ведь в праздник, когда все вокруг шумят и веселятся, одиночество, тоска и горе грызут людей, попавших к ним в зубы, особенно сильно. Так что фонарщик натянул плотнее шляпу, проверил, на месте ли защитные очки и перчатки, взвалил на плечо свою высокую лестницу, подхватил корзину с принадлежностями для чистки драконьих гнезд и… — Дяденька! Голосок был тоненьким, и фонарщик даже не сразу понял, откуда он идет. Оказалось, снизу — на тротуаре рядом стоял ребенок лет пяти или шести. Вроде бы мальчик, но по небогатой одежде немарких цветов и румяному округлому личику с яркими губами и широко раскрытыми голубыми глазищами точно понять не получилось. — Здравствуй! — Фонарщик учтиво приподнял шляпу и поклонился. — Это вы фонари на улицах зажигаете? — Нет. Они… Тут пришлось запнуться — вспомнилось, что обычные люди светляков-дракончиков видеть не могут, а потому верят не в них, а в вонючий газ, который подаётся к фонарям под землей по трубам и который нужно поджигать каждый день с наступлением темноты. Даже Адам — и тот так и не научился видеть истинный источник света, прятавшийся за толстыми стёклами драконьих домиков-гнезд… Фонарщик до последнего надеялся, что чудо всё-таки произойдёт, что любимый человек воспримет скрытую магию мира, в котором родился. Потому что тогда станет ясно: и он из числа особенных, а значит, долгоживущих. Рождаются ведь иногда такие и среди обычных людей — так, как родился когда-то сам фонарщик. Но Адам в ответ лишь смеялся: — В следующей жизни! Воспоминания вновь утянули в прошлое, и фонарщик так ничего мальчику на его вопрос и не ответил. Получилось нехорошо, но тот не обиделся, вновь заговорив первым: — Знаете, мама называет вас светлых дел мастером. А ещё всегда говорит, что вы, наверно, очень одинокий человек, раз работаете даже в праздники. Но я думаю, вам с ними никогда не скучно. — С кем? — не понял фонарщик. — С ними, — малыш махнул рукой в сторону верхушки фонаря. — Они веселые. Часто ко мне играть прилетают. Только мама говорит, что я выдумщик. Говорит: «Вот повзрослеешь и тогда глупости болтать перестанешь». Фонарщик молчал, потому что горло перехватило, а сердце вдруг забилось в яростной надежде. Мальчик же тем временем шагнул ещё ближе и вложил ему в руку что-то совсем небольшое и хрупкое: — Не знаю, наверно, это тоже глупо, но я… Я сделал это для вас. У каждого в Новый год должны быть подарки, ведь так? — Так, — севшим голосом подтвердил фонарщик, глядя на то, что покоилось у него в ладони. Это был маленький фонарик. Бумажный, кривенький, хрупкий, но старательно раскрашенный жёлтым, оранжевым и алым — в точности под цвет крыльев у светляков-дракончиков. И очень похожий на тот, другой фонарик, который уже без малого двести лет хранился на каминной полке… — Его можно повесить на ёлку. У вас ведь дома есть ёлка? Надо было что-то сказать малышу, который по-прежнему стоял и смотрел, задрав голову вверх, но фонарщик не успел. — Адам! — закричали от порога небольшого коттеджа напротив. — Адам, милый, иди домой! Сколько раз я тебе говорила: господину фонарщику болтать с тобой некогда. — Простите, — потупив глаза, выговорил мальчик и уже начал поворачиваться, чтобы уйти, но вдруг сунулся ближе и зашептал горячо-горячо: — Мы ведь ещё увидимся? Я бы тоже хотел научиться ухаживать за дракончиками. Вы меня научите? Ну, попозже, когда я стану старше… — Да, — выдохнул фонарщик, а потом, смахнув непривычную влагу с глаз, заверил: — Обязательно.