Превращая мечты в позор

Жавер никогда не верил в милосердие, и в ту ночь, потеряв след осужденного и ребенка на окраине Парижа, он снова убедился, что на милость нельзя рассчитывать, по крайней мере, для него. Несомненно, добрый и милосердный Бог простил бы ему эти… Жавер не знал, можно ли называть это мыслями. Мечты были бы более подходящим словом, или, возможно, кошмары. Но, возможно, он не заслужил этой милости; возможно, это справедливое наказание: он должен лежать в холодной постели, в пустой комнате, с возбужденным телом и беспокойным умом; его снова должен преследовать призрак Жана Вальжана. Двуликий человек, однажды так хитро обманувший его; который под видом доброжелательного мэра — такого красивого, мягкого и вежливого — заслужил доверие Жавера. Он казался честным и добросовестным, он заставил Жавера поверить, что он порядочный гражданин, он заставил его желать… А еще был преступник, варвар в лохмотьях, который бросил на Жавера вызывающий взгляд и сжал свои сильные руки в кулаки, его дерзкий голос дрожал от едва сдерживаемой ярости. Два лица одного и того же человека, какими бы шокирующими они ни были: вежливый мэр оказался не более чем оболочкой, кожей, скрывающей под собой жестокого преступника. И все же какая-то часть Жавера вовсе не удивлялась: та часть, о которой он предпочитал не думать, которую обычно хоронил как можно глубже. Это была та его часть, которая смотрела на большие руки мэра и задавалась вопросом, как они чувствовались бы на талии; это была та его часть, которая приказала 24601 поднять мачту перед отъездом из Тулона и наслаждалась, глядя, как невероятно сильные мышцы сгибаются под тяжелым грузом. Эта же часть мучила его теперь, нашептывая об улыбке мсье Мадлена, его руках и тепле его глаз, — все это преследовало Жавера в прежние бессонные ночи и не отступило даже сейчас, хотя теперь он знал, что этот человек преступник. «Но они ничуть не похожи», — подумал он упрямо, переворачиваясь на бок. Это был совершенно другой человек; почему, они словно были двумя отдельными людьми, мэр и преступник! Его желудок сжался, и Жавер глубоко вздохнул. Ибо при этой мысли перед ним возник образ, четкий и ясный: двое мужчин, мэр и осужденный, и он сам между ними, дрожащий от их присутствия, зажатый между их сильными телами, беспомощный в их руках… Он почувствовал, как его тело отвечает, и тихо застонал. Он не хотел думать об этом; он не хотел мечтать об этом. Он собирался лечь спать и рано встать, он не должен позволять жалкой плоти мучить его больше, чем уже произошло. Но его дьявольская часть, та часть, которая восхищалась подобным, была безжалостна. В тишине комнаты его разум начал играть с ним; он видел лицо мэра, слышал его голос, шепчущий на ухо: «Не сопротивляйся». И хотя Жавер еще пытался противостоять этому голосу, он уже представлял руки осужденного на своей талии, безжалостные и грубые, и задыхался от силы этого ощущения, чувствуя усиливающееся возбуждение; и он закрыл глаза, и смирился, и предался фантазии. В темноте под закрытыми веками мэр улыбнулся ему. Это была красивая улыбка, полная тепла. Жавер не смог припомнить, чтобы кто-нибудь так ему улыбался, и его горло сжалось. Мэр коснулся его щеки и поцеловал — целомудренное прикосновение губ, от которого у Жавера перехватило дыхание. — Тебе нравится? — тихо спросил он. — Да, — сказал Жавер. Рука мэра все еще была на его щеке, другая пара рук все еще была на его талии, удерживая, напоминая, что он побежден. Дрожь проходила по его телу. — Да, мсье, мне нравится. Мэр снова улыбнулся. — Мы так и думали. Он наклонился и поцеловал Жавера снова, на этот раз с большей силой, его губы требовательно приоткрылись. Жавер толкнулся в этот поцелуй, но не осмелился податься ближе к мэру — его все еще удерживали сильные руки; это было не его решение. Жавер позволил себе застонать, когда мэр снова отстранился, целуя уголок его рта, его щеку, его горло. — Этого вы всегда хотели, не так ли? — прошептал он Жаверу на ухо. — Я замечал это, ваш неотрывный взгляд. Вы смотрели так же, как в тюрьме. Разве это не правда? — Правда, — прошипел кто-то в другое ухо. Жавер задрожал от голоса 24601; бедра непроизвольно оттолкнулись от тела позади него. — Никогда не сводил с меня глаз, а? Он хотел возразить, но в этой фантазии не было места лжи, только голая и постыдная правда. — Я не мог, — выдавил он. — Я не мог, да простит меня Господь. — Но вы не верите в прощение, не так ли, Жавер? — спросил мэр, и его улыбка стала немного другой — в ней было что-то вроде жалости. — Посмотрите на нас. Он посмотрел и увидел, что наг. Он увидел, что мэр тоже обнажен, растянулся на кровати рядом с ним, и задрожал снова. Позади него 24601 придвинулся ближе, прижимаясь своим большим горячим телом, сильная рука обвилась вокруг его груди, как змея. Жавер застонал. — Это то, чего вы желаете, — сказал мэр. — Вы получите это. — Еще одна улыбка, блеск в темных глазах. — И мы получим вас. — О, Господи, — простонал Жавер, сильная дрожь охватила его тело. — О да, пожалуйста… Мэр обнял Жавера за шею и втянул в новый поцелуй, горячий и яростный. — Вы в таком отчаянии, — выдохнул он в губы Жавера. — Такой твердый и желающий. Для нас. Бедный, бедный Жавер… И он засмеялся, положив руку на голову Жавера и осторожно толкнув его вниз. 24601 прижался к нему, снова зашипел на ухо: — Твой рот, Жавер. На нем. И я в тебе. Грубо, грубее, чем ты когда-либо мечтал, так грубо, что ты неделю не сможешь ходить. — Рука, обхватившая его грудь, опасно сжалась. — Это то, чего ты хочешь, а? Возбуждение охватило Жавера, хлынув по его крови. — На колени, — приказал 24601, грубо схватив его за талию и толкая на четвереньки. — Разведи ноги для меня, как ты тогда мечтал сделать, откройся для меня пошире, маленькая шлюшка. Жавер раздвинул ноги так широко, как только мог, а нежная рука мэра коснулась его подбородка, приподнимая; мэр стоял перед ним на коленях. Голодные глаза Жавера остановились на поднявшейся плоти, такой большой и напряженной так близко к его рту. Мэр тихо рассмеялся, по-видимому, глядя на выражение его лица. — Можете действовать, — сказал он с доброй улыбкой. В то же время, когда рот Жавера нашел свою цель и сомкнулся вокруг нее — и о, она так приятно ощущалась на губах и языке, намного лучше, чем он мог представить, — влажный палец вошел в него, не слишком нежно. Жавер застонал вокруг твердой плоти мэра; мэр погладил его по волосам и выскользнул изо рта. 24601 просунул внутрь еще один палец и зарычал: — Только слюна, а они все равно легко входят, настолько ты жаждешь этого. Сколько осужденных было здесь до меня, трахая тебя таким образом, а, Жавер? На его имени пальцы провернулись и Жавер вскрикнул. — Ни одного, — выдохнул он, — ты первый, первый, кто когда-либо — о, Боже, Боже, — и мэр снова скользнул в его открытый, тяжело дышащий рот, в то время как 24601 вытащил пальцы, схватил его за бедра и взял в одно жесткое долгое движение. Жавер прогнулся немного от силы этого толчка, но сумел остаться на четвереньках, пытаясь противостоять грубым рывкам 24601, не отодвинувшись при этом от мэра, который теперь издавал мягкие, довольные стоны. — Так хорошо, Жавер, — пробормотал он. Его имя звучало настолько иначе, произнесенное голосом мэра вместо резкого тона 24601, но эффект был схожим: оно заставляло болезненно возбужденный член Жавера подергиваться. — Ты так хорош — я не верю, что продержусь… Жавер издал отчаянный горловой звук, когда мэр попытался отодвинуться, и тот замер, затем схватил Жавера за плечи — но нежно, нежно, он всегда был таким нежным — и 24601 снова резко толкнулся в него, заставив Жавера податься вперед, и мэр излился в его рот, вздыхая имя Жавера. — Это еще не конец, — грубо сказал 24601, снова вонзаясь в него. Жавер сглотнул, облизнув губы, чтобы не упустить ни одной капли, и большой палец мэра скользнул по его нижней губе. Жавер был на пределе, так близко к краю, но это еще не конец, это не закончится, пока ему не скажут, что все кончено, и не отпустят; Боже, он не хотел, чтобы это закончилось… Мэр снова улыбался ему, глядя на Жавера так, как никто раньше не смотрел. Он все еще стоял на коленях; теперь он положил ладони под руки Жавера и поднял, как будто тот ничего не весил. 24601 подался к ним, а затем последовал рывок назад: 24601 сел на пятки и потянул за собой Жавера. Он опустился еще глубже на член 24601; невероятно твердый и огромный; казалось, он наполнил Жавера целиком. Он запрокинул голову и закричал, и 24601 укусил его за шею. Мэр последовал за ним, прижавшись к животу и груди Жавера; он снова оказался в ловушке между ними: тело 24601 прижато к его собственному и внутри него, сильные руки крепко держали его. Мэр обнял Жавера и поцеловал его, долго и нежно. Затем он наклонился и взял Жавера в одну из своих больших теплых рук. — Теперь кончи для нас, — мурлыкнул он, — кончи для нас, покажи нам, как сильно ты это любишь. Эти слова, этот голос, эта рука — последний сильный рывок 24601, их руки, и дыхание, и сильные тела — все это сошлось и разошлось, взорвавшись за его глазами раскаленным добела фейерверком ощущений, и Жавер закричал и излился, и вздрогнул, и упал. Когда он открыл глаза, он был один. Его обмякшее тело лежало на узкой кровати, простыни перекручивались между ног. Его рука была липкой, а пот на лбу остывал. Он встал, умылся и постарался не думать. Затем он попытался помолиться. Слова звучали неуверенно; он пробормотал «Отче наш» два или три раза, прежде чем вернуться в постель. Пятно на простынях напоминало о его позоре, но с этим ничего нельзя было сделать. Он приложит все усилия, чтобы заснуть, его предательское тело наконец-то насытилось, и, возможно, по крайней мере сегодня, сны проявят к нему милосердие.