Хранитель Империй

Гости провели во Франкфурте ещё пару дней: настоящий, неподдельный визит в Оперу, заключительная встреча во Дворце Рейхстага, и – домой. На обратном пути они задержались в городке Идар-Оберштайн, и Сергей прошёлся по трактирам, во время пьяных разговоров ненавязчиво выведывая информацию о местной воинской части. В самом деле, мадам Женевьева была права: военному подразделению поставлялись продукты, строительные материалы и оружие – учреждение активно развивалось и расширялось, и местные жители не могли этого не заметить. Под предлогом “развития физической культуры, здоровья и силы нации” юношей, достигших шестнадцатилетнего возраста, активно тренировали. Добравшись до Марескалла, Теодор и Сергей первым делом рассказали Цезарю и Бальзаку всё, что они смогли узнать. – Итак, мадам намекает нам, что, во-первых, генерал Вольф Гройсман жив, но Францу Иосифу, или тем, кто на него давит, зачем-то понадобилось убедить весь мир в его смерти, – подытоживал Наполеон. – А во-вторых, германцы врут о том, что военные учения приостановлены – на самом деле страна активно развивает свою военную мощь. Вывод напрашивался сам собой – власти Германии желают взять реванш, нанести по Османам сокрушительный удар, усыпив их бдительность. Для этого даже сам генерал прячется от мира и от своих самых близких людей. – Хорошо, что мы узнали эти неприятные новости не слишком поздно, – бесцветным голосом сказал Бальзак. Было хорошо иметь нужную информацию, но пока что не было очевидно, что в этой ситуации можно предпринять. Наполеон решил, что будет продолжать переговоры с Францем Иосифом и Рейхстагом, так же как и с другими странами, стараясь склонить как можно больше влиятельных людей к своей идее перемирия. Бальзак же ушёл в книги и размышления. Наполеон также отправил во Франкфурт человека с письмом к мадам Женевьеве, где в завуалированной форме благодарил её за информацию, заверял в твёрдом намерении убедить европейские государства в необходимости перемирия и предлагал обращаться за помощью, когда возникнет такая потребность. Теодор понимал, что сейчас главная задача и ответственность Наполеона – выступить примером для других государств, показать, что он не боится Папу, не боится действовать вопреки установленным Святым Престолом правилам, он самостоятельно принимает решения и действует, несмотря даже на то, что не встречает поддержки со стороны других. После размышлений о действиях Императора молодому священнику пришла в голову мысль, которая пугала, но вместе с тем будоражила сознание образами открывающихся возможностей. Теодор вернулся к своим обычным заботам, пока новая идея вызревала в нём. *** Стояла поздняя осень, урожаи были давно собраны, виноградники и сады опустели, и их голые ветки слегка покачивались на слабом ветру. Теодор, пустив коня медленной рысью, ехал сквозь Долину Людвига Красивого, которую он решил навестить, чтобы лично увидеть состояние посёлка. Казалось, он попал в маленький отдельный мир, сказочное королевство, которое когда-то процветало, но потом начало увядать. Дома и дворы были большими и красивыми, в них ощущались отблески былого благосостояния, но многие поросли сорняками, в некоторых были сломаны заборы и разбиты окна. Жители посёлка, носившие хмурые лица, смотрели поверх облезлых заборов на проезжавшего мимо Теодора и недоверчиво прищуривали глаза. На Тео сегодня был простой тёмный плащ нейтрального покроя – он понимал, что обитатели этих мест питают сильную ненависть к Синоду, даже несмотря на его последние реформы, поэтому он не стал надевать одежду священника. Теодор заранее оповестил о своём посещении местного старосту, и сейчас направлялся прямиком к нему. Он знал, что завод теперь принадлежит человеку, который служит графу Люми-Перро – владельцу второго сталелитейного завода Бенефийи. Тот привёл своих мастеров и химиков на место изгнанных, назначил своих людей на руководящие должности, и дела предприятия пошли хуже. Староста посёлка сопроводил Теодора к заводу, чтобы он смог воочию увидеть производство, и экскурсия эта была не из приятных. Тео видел, что с работниками обращаются как с бездушной рабочей силой, на предприятии царит настроение унылого недовольства, ни у кого нет настоящего желания работать. Большой ковш расплавленного чугуна наклонили, и поток светящейся жидкости вылился в огромную глиняную ёмкость. Брызги металла вместе с искрами горячего графита разлетались вокруг, усыпая все поверхности, прожигая дырки в защитных перчатках рабочих. Теодор, староста и заведующий заводом отступили от горячего потока на безопасное расстояние. – Сколько получает рядовой работник завода? И сколько выделяется на содержание самого предприятия? – спросил Теодор. Когда заведующий озвучил ему запрошенные цифры, Теодор вздохнул и покачал головой. – Здесь должен побывать Верховный Инспектор, – он имел в виду Макса. Заведующий нервно напрягся и забормотал: – Вы знаете… Поставка первоклассных минеральных добавок прекратилась… Очень тяжело обеспечить производство продукции высокого качества… Доход не так уж велик… “Да и тот скудный доход идёт в карман графу, – подумал Теодор. – Это хорошо, что благодаря моим стараниям сняты все прошлые обвинения и ограничения, но теперь, видимо, понадобится немало времени, чтобы возобновились прежние связи с поставщиками и инженерами, чтобы нужные люди снова собрались в Долине. И нужен кто-то, кто заново сможет их заразить энергией, верой и бодростью, заново вдохнуть жизнь в умирающее тело завода. Но где же взять второго такого, как Орест?” Заведующий, чувствуя себя неуютно в присутствии Тео, поспешил откланяться, оставляя их со старостой вдвоём. – А где отец Иоанн – человек, который был союзником Ореста? Где те люди, которые написали «Космос Бенефийи»? Как я могу связаться с ними? – спросил у старосты Теодор. Староста не мог ему помочь. Этот человек, ограниченный рутинной жизнью маленького посёлка, смотрел на мир хмельными нездоровыми глазами и вообще не очень хорошо понимал, кто такой Теодор и что он делал. Человечек пожимал плечами и отвечал: – Многие ушли, исчезли, когда Синод устроил рейд… Тут такое творилось, милорд… Рыцари силой выволакивали людей из их домов, пытали, допрашивали… Ох, лучше не вспоминать. Конечно, все, кто был близок к Оресту, уехали, спрятались так, чтобы их не достали. Они же не солдаты, милорд. Инженеры, химики да простые работяги-мастера… У ворот завода они попрощались, и Теодор поехал к дому Ореста. Он постоял некоторое время у ворот, разглядывая большой красивый особняк в глубине сада. Здесь окна тоже были выбиты, ставни и забор сломаны. Двор, когда-то ухоженный и прекрасный, сейчас порос сухими сорняками. Яблоневые деревья стояли полусухие… Из дома вышел бородатый парень в лохмотьях, грязный и ободранный, с подбитым глазом, и стал просить у Теодора денег. Теодор дал несколько монет и спросил, здесь ли живёт вдова Ореста, искренне при этом надеясь, что ответ будет отрицательным. Парень улыбнулся, показывая выбитые зубы и помотал головой. – Она уехала, милорд, почти сразу после смерти мужа. Куда? А кто ж её знает… В окнах дома показались несколько замызганных лиц, одно из них детское. Нищие, один за другим, выходили из дома и бежали к воротам, когда поняли, что добрый господин даёт деньги. Теодор ощутил прилив отвращения – не к их внешнему виду, а к их поведению, и, повернув лошадь, направил её прочь из Долины. Дорога обратно в столицу занимала больше пяти часов, и у него было много времени на размышления. Он думал о том, что, имея некоторую власть, он чувствует себя ответственным за жителей Бенефийи, за их благополучие, и его положение неким образом обязывает его позаботиться о нищих, помочь посёлкам Долины стать на ноги, найти и вернуть в дело бывших мастеров. Но, с другой стороны, у каждого из этих людей есть голова на плечах. Разве сложно привести в порядок дом, начать вспахивать землю заново, самостоятельно починить своё хозяйство? Он не будет каждого водить за руку, у него нет к этому никаких побуждений, ему противно даже разговаривать с этими людьми. Плохо ли это? Лицемер ли он? Нет. Он сам никогда не был бездельником, он своим трудом прокладывал свой путь. Возможно, нужно дать людям время, чтобы они поняли, что их больше не преследуют. Возможно, скоро Орден соберётся снова. Нищие лентяи были и будут всегда, во все времена. Для всех благополучия не наколдуешь. Но предприниматели в скором времени должны понять, что им дали свободу действовать. Поначалу Теодор думал о том, чтобы они – Теодор, Максим, Наполеон – выкупили завод и разыскали химиков и мастеров, которые раньше работали с Орестом. Он хотел поговорить об этом с императором, но что-то его остановило… Чувство, как будто он отклоняется от своих главных заданий… Впрочем, подобное предложение – о выкупе завода – вскоре высказал и сам Наполеон. Бальзак не поддержал идею. Загадочно глядя в пустоту, он просто сказал: "Давай подождём". *** В октябре граф Мирабо получил кресло в Палате Депутатов и принялся переворачивать мир Палаты с ног на голову. Максим шутил о том, что его отец – как приливы и отливы: он может полгода пропадать в своём любовном гнёздышке, прятаться от мира и политических страстей, а потом он вдруг меняется и начинает бурную деятельность – возвращается в пабы, салоны и политические собрания, громко выкрикивает с трибуны свои лозунги, вызывая в молодых сердцах революционеров то жуть, то энтузиазм. Пропадал Мирабо тогда, когда влюблялся. Весь внутренний огонь мужчины превращался в страсть и нежность, в любовный азарт. Тогда его не видел и не слышал никто, кроме объекта воздыхания. Как только любовь надоедала, становилась рутинной, социальный долг начинал звать графа, волновал его сердце предвкушением подвигов. Вот и сейчас Мирабо, как вихрь, ворвался в политику и начал проповедовать идеи активной перестройки государства уже среди депутатов. Давно трибуны не видели такой харизмы. Граф сделал то, что и нужно было сделать в сборище упитанных сытых лицемеров, то есть эмоциональную встряску. Конечно, третий класс единогласно поддерживал его криком и свистом, но и среди высших сословий он находил поддержку, пусть пока слабую, но всё же… Мирабо за короткий срок – до Рождества – добился того, чего, увы, ни Теодор, ни Наполеон сделать не могли: ощутимого снижения военного сбора, то есть тех денег, которые собирались со всех граждан и шли на обеспечение войны между Святым Престолом и турками. Теодор и Максим обратились к Мирабо с важной повесткой: нужно было защищать права работников на предприятиях. По просьбе Тео Максим съездил в Долину с инспекцией, после чего работники из других городов начали писать письма в их столичную комиссию. Максим активизировался и нанёс визит другим предприятиям, составил протокол, предоставил всю сводку графу, и тот поднял в зале заседаний волну возмущения: – Управляющие не заботятся о безопасности, и работники получают травмы, у них слишком много рабочих часов и несправедливо низкая оплата! Реформы, пусть постепенные и небольшие, не заставили себя долго ждать. Третий класс ликовал и радовался. Граф Мирабо привлёк к себе ещё больше внимания, когда оказалось, что революция в Индии закончилась победой восставших. Мирабо, который с самого начала поддерживал индусов в их борьбе против власти Англии и Бенефийи, стал первым доверенным лицом Махараджи Нишада и символом мира между Индией и Бенефийей. – По-вашему, народ нашей страны не желает лучшей жизни для себя? – страстно вещал он с трибуны. – Друзья! Мы должны выучить урок Индии, понимать его как предупреждение для Бенефийи и быть благодарными за то, что нас не постигла участь военного переворота! Равенство граждан должно быть нашей целью, а бескровная реформация – нашим методом! Следующим общим заданием было оспаривание права дворянского владения посёлками, которым аристократы пользовались лишь по давней традиции унаследования. Нужно было передать в руки крестьян землю, на которой они работали. С такой задачей было очень непросто справиться, ведь в глубине проблемы замешаны давние традиции, которые уходят корнями в Крестовые походы. И не последнюю роль в этом играл Папа Римский – он одобрял и поддерживал принцип наследования земель, которые были щедро «подарены» храбрым полководцам Святым Престолом, и Папу не волновал тот факт, что наследники этих полководцев сами в сражениях не участвуют, а лишь плетью сгоняют своих подопечных на войну. Спорить с Папой – дело проигрышное. В свете этих волнений новая политическая идея ещё сильнее овладевала разумом Теодора. *** Наступило Рождество. Зима укрывала землю ослепительно-белым снегом, и в преддверии праздников социальные страсти немного поутихли. Теодору, уставшему от размышлений и забот, очень хотелось спокойствия, и в рождественское утро он пришёл в собор святого Иакова. От мраморного пола до высоких сводов пространство собора вибрировало от звуков хора и органа. Орган, запылённый и старый, был в соборе давно, и именно Теодор однажды позаботился о его реставрации, нашёл мастера и музыкантов, владеющих игрой на этом сложном и величественном инструменте. С тех пор праздничные службы в соборе часто сопровождались органной музыкой. Молодой священник сидел на скамье в последнем ряду и слушал, как хор поёт рождественскую песню, и вместе с хором поют прихожане. У девочки в хоре во втором ряду широко распахнутые глаза, и когда она поёт, из её глаз текут слёзы. Она улыбается и продолжает петь. “Эти люди поют по нотам, которым больше тысячелетия. И был же кто-то в те тёмные времена, кто придумал эту мелодию, ещё и для двух голосов”. Мелодия пробирала до костей, вызывая мурашки на коже. Белый дневной свет, проходя через витражные стёкла, окрашивался в разные цвета и смешивался с тёплым светом множества праздничных свечей, сверкал на поверхности резного полированного дерева, на позолоте канделябров и рам. Живопись на стенах радовала глаз. Звуки голосов, сливаясь в восторге полифонической песни, воспаряли вверх, поднимая с собой человеческие чувства. Все прихожане были чистые и нарядные, женщины украшены бусами и серьгами, и лица их были такими непритворно светлыми и чистыми, взгляд их был так неподдельно нежен и добр, когда они молились выдуманному богу, празднуя выдуманную сказку. Теодор улыбнулся. “Как удивительны мы, чувственные, странные создания. Музыка, живопись, поэзия, любовь к миру и к ближним, надежда и вера – всё эти плоды нашего воображения сейчас переплетены и дополняют друг друга в наших умах”. Хор затих, и священник начал читать молитву. Слушая одним ухом, Теодор вернулся мыслями к своему смелому (возможно, даже глупому?) решению – попытаться стать главой Священного Синода. Месяц назад, в конце ноября, он, колеблясь, сообщил об этом решении Цезарю и Бальзаку. Их реакция была не такой, как четыре года назад, когда он сказал, что хочет стать просто членом Синода. Сейчас у Цезаря появилась напряжённая улыбка, словно он и радовался, и нервничал одновременно, и он сразу посмотрел на Бальзака. А вот Бальзак, после секундного удивления со вскинутыми вверх бровями, вдруг расслабился и мягко улыбнулся, будто услышал нечто приятное. Он отвёл глаза, его взгляд смотрел куда-то мимо Теодора, но на лице было еле уловимое выражение спокойного триумфа. “Он ждал этого, ждал осознанно”, – подумал Тео. К амбициозному решению Теодор пришёл не из-за рвения к власти и славе. Он понимал, что Глава Синода может внедрять больше реформ, и, что самое важное, именно Глава является связующим звеном между Синодом Бенефийи и Священным Престолом, и именно Глава может на эту связь повлиять. И главная идея Теодора заключалась в том, чтобы установить некую автономию – начать действовать независимо от желаний Папы. Глава Синода по закону есть предводитель всей духовной жизни граждан в стране. Считается, что Глава лишь вершит волю Папы, но на самом деле у него много власти и возможностей, ведь ему обязаны подчинятся все представители духовенства – такова иерархия с юридической точки зрения. На первый взгляд, могло бы показаться, что это огромная ответственность и невероятно много работы. Да, чтобы добиться свободы, придётся немного попотеть, но все действия Теодора, Максима, их комиссии, Наполеона, Мирабо сейчас направлены на то, чтобы предприниматели на местах получили больше свободы действий, чтобы страна переходила в руки её граждан. Это распределяло ответственность между многими. Планируя идти против воли Папы, Теодор понимал, что навлечёт на себя гнев. Что может сделать великий Понтифик? Меньшее – это лишить Бенефийю своего покровительства, а Священный Синод – денег. Но деньги Святого Престола собираются из граждан самой же Бенефийи, и если урезать церковные сборы и при этом пресечь потоки денег в карман Ватикана, то можно оплатить и существование Синода, и соборы, и семинарии, и все остальные инфраструктурные узлы духовенства. Часть продукции, что производится в некоторых монастырях, обычно идёт на сбыт, и часть выручки забирает Святой Престол – это тоже нечестно, эти деньги могли бы остаться внутри страны. Конечно, такие действия вызовут ещё больший гнев Папы, и это приводит к худшему, что он может сделать – пойти на Бенефийю войной, чтобы усмирить восставших против его власти Теодора и Наполеона. Война – это последнее, чего мог хотеть Теодор. Но тут Наполеон и Бальзак дали ему достойный ответ, напомнив, что черта уже перейдена. С того момента, как Наполеон начал зазывать европейские страны к мирному договору с Османской Империей, он стал для Папы врагом. И если Синод объявит автономию и перестанет подчиняться Папе, то это лишь укрепит Бенефийю – она станет более целостной, как единый организм, который действует сообща. Когда Наполеон наладит торговые отношения с турками, – а он собирается это сделать независимо от того, поддержат его другие страны или нет – то Османская империя станет его союзником, и если турки ударят на Рим с юга, а Бенефийя – с севера, это может грозить Папе полным уничтожением. И Наполеон был убеждён, что если развяжется конфликт, то турки не будут единственным союзником Бенефийи. Протестантские страны давно точат зуб на Рим из-за влияния и в Европе, и в колониях (Африка, Северная и Южная Америки). Возможность раз объединиться и раскрошить Папу будет для них соблазнительна. В таком случае для жителей Бенефийи подобный конфликт тоже будет плюсом – ведь если власть останется за Папой, то придётся регулярно ходить на войну, терять жизни за Престол в битве с турками, а если объединиться с турками и протестантами, то можно один раз бросить все силы на войну с Папой, и потом установится мир и процветание. Таков был план, таковы были надежды. А что до ответственности за духовную жизнь граждан… Теодор смотрел на поющих людей в церкви и понимал, что ни он, ни какой-либо другой священник не является источником духовности для этих людей. Всё, что зависит от него и его соратников – убрать тех, кто может помешать этим людям быть собой. Когда план будет осуществлён, можно уйти и пуститься в путешествия, чтение английских романов, изучение фортепианных ноктюрнов, а также попытаться найти любовь… где-то на побережье Средиземного Моря… *** Выборы нового Главы Синода должны были пройти в сентябре следующего года. Нового Главу избирали каждые шесть лет, голосованием, в котором принимали участие все члены Синода. Пока что шансы Теодора были маленькие, ведь большая часть Синода его ненавидела (его не исключили из Синода в прошлом году лишь потому, что Наполеон подкупил нескольких его членов). Конечно, Теодор видел, что на многих повлияли действия их комиссии, что «новый лад» набирает обороты. Но аристократы останутся аристократами, которые держатся за свои владения, а теперешний Синод останется стаей голубей, кормящихся из кормушки. Но Теодор уже догадывался, как он может завоевать пост Главы, и к этим догадкам его приводили страсти, которые закручивались в Палате Депутатов с подачи Мирабо и других неудовлетворённых революционеров. Бальзак, Цезарь, Максим, Элизабет и Сергей, обсудив идею, единогласно заявили, что поддерживают решение Теодора. И лишь одно смущало их всех: набиравшая силу армия Германии. Никто не был так силён в военных делах, как германцы, никто не внушал такой страх, как генерал Вольф Гроссман, и никто не был так предан Святому Престолу, как германцы, и они сохраняют эту преданность на протяжении веков, даже несмотря на лютеранство у них же под боком. Было решено пока сосредоточиться на переговорах с разными странами, пустить в ход все политические способности Наполеона и ждать, наблюдать за развитием событий в Германии. Тем временем ничего не мешало Теодору начать подготовку к его миссии. План оставался тайным и не выходил за пределы гостиной Наполеона. В Синоде о дерзких амбициях Теодора пока ещё никто не знал. *** В работе, подготовке и ожидании прошли зима и весна. Лето, побушевав энергией жизни, уже шло на спад. В Германии по-прежнему было тихо, ничто не выдавало возможной надвигающейся бури. В Константинополе произошла первая встреча Наполеона и Теодора с турками. Теодору предложили рассказать о своей позиции, а также об успехах, которых они с Максимом смогли достичь. Его рассказ встретили аплодисментами. Встреча прошла хорошо, она ощущалась как начало успеха кампании, которую затеял Наполеон. Впрочем, до полной победы было ещё далеко: турки пообещали не нападать лишь на земли Бенефийи, а когда речь шла о прекращении войны с Европой, Османская империя рассчитывала на то, что Цезарь поддержит их претензии на земли Северного Причерноморья, за которые у них шла война с Россией. Этот вопрос не был улажен и остался висеть в воздухе, потому что Наполеон и его друзья, на самом деле, считали претензии турок нечестными. Впрочем, претензии России – тоже. – Султан хочет эти земли себе, Царь – себе… – рассуждал Наполеон, пока экипаж вёз их через шумный город. – Никому и дела нет до людей, которые живут на этих землях, защищают свои границы… Которые построили города, проложили дороги и мосты, возделывают земли, разводят лошадей… – Казаки под руководством гетмана Богдана Хмельницкого показали себя очень сильной организацией, – заметил Теодор. – Но недолго. Потом их задушила власть русских императоров и их приспешников. Что же там не так? Почему так тяжело людям в тех краях поддерживать собственное государство? – Разные все очень. Кого-то устраивает царская власть, кого-то – польская, а кто-то вообще… татарин. – Если бы устраивала, то поделились бы уже, и восстаний бы не было, не было бы перебежек и перемены союзов: татары, русские, поляки, шведы… – Хм-м-м… – Наполеон отвёл взгляд в окно. Их экипаж остановился на перекрёстке, пропуская отряд сипахов – всадников османской кавалерии, чьи доспехи ярко поблескивали в солнечных лучах. Наполеон и Теодор провожали их взглядом – зрелище было впечатляющим. – Не все созданы для войны, – негромко сказал Теодор. – Согласен, – кивнул Наполеон. – И не у всех есть силы отстаивать свои границы, когда противник идёт завоёвывать. Может, это касается целых народов? Характер народа как единой сущности… Народ-крестьянин. Народ-аграрий… – А турки ведь придут и испортят всё. Как испортили в Молдавском Княжестве, – Наполеон барабанил пальцами по бархатной обивке экипажа. – Что делать, м-м-м? Теодор думал, пока его взгляд скользил по белым плитам улиц и синей мозаике мечетей… – Не знаю. Одобрять вторжение турок – это слишком отвратительная жертва. – Да уж. Его Величество нервно поёрзал, отвернулся от окна и лёг на тёмное мягкое сиденье, устремляя взгляд в низкий потолок. Вытянул руку, коснувшись колена собеседника. – Тео… Мне нужно успокоиться. Дай руку. – А успокоительного пинка тебе не дать? – недовольно ответил Теодор, отдёргивая колено. Рука Наполеона разочарованно повисла в воздухе. *** Внезапно и неожиданно, когда до выборов нового Главы Синода оставалось чуть больше месяца, случилось событие, которое разрядило ощущение напряжённого ожидания во дворце Наполеона. Поздно ночью, когда Теодор уже лёг спать, слуга разбудил его и сказал, что его очень хочет видеть какая-то девушка. – Она не назвала своего имени, милорд, но говорит, что пришла от некой мадам Женевьевы. Теодор мигом встал с постели и приказал впустить девушку к нему. Это была Милла – работница публичного дома во Франкфурте. Она пряталась под плащом, а голова её была укрыта капюшоном, из-под которого выбивались длинные рыжеватые кудри. – Милорд! Вы помните меня? Мне нужно с вами поговорить. Теодор настоял, чтобы девушка, прежде всего, присела, немного поела и выпила чаю – она выглядела очень усталой. Не позволив себе даже дожевать еду, Милла поспешила сообщить: – Я приехала сказать то, что не могла бы написать в письме. Генерал Вольф Гроссман жив! Его с помощью шантажа держат под замком. Готовится большая война с турками за земли Средиземноморья, на эту войну призовут большинство мужчин Германии, будут задействованы огромные ресурсы, в ход пустят новейшие механизмы и оружие. Произошла утечка информации, и те немногие, которым это стало известно, они против этой войны, которая истощит Германию, вытянет из неё все соки. Есть небольшая группа радикально настроенных людей, в которую входим и мы с фрау Женевьевой, и мы желаем переворота, желаем скинуть власть Франца Иосифа. Мы хотим обратиться за помощью к императору Наполеону. За военной помощью. Милорд, это так, вкратце… Я могу рассказать более подробно, но, может, вы бы соизволили… Теодор сидел шокированный, но быстро взял себя в руки. – Надо всё это обсуждать сразу с Наполеоном напрямую… Завтра пойдём к нему. С меня сон как рукой сняло, но ты-то на ногах вообще не стоишь. Иди в ванную, там есть горячая вода. А потом в постель. Милла пыталась протестовать, но когда она встала, то в самом деле пошатнулась и смешно взмахнула руками, пытаясь сохранить равновесие. Теодор схватил её за плечо, не давая упасть, и отправил в ванную. Свернувшись в клубочек под одеялом на кровати в гостевой комнате, девушка уснула мгновенно, а Теодор некоторое время мерил шагами свою спальню, думая о том, как события в Германии отразятся на Бенефийе. Уснул он лишь на рассвете. Утром они вдвоём отправились во дворец. В присутствии Наполеона и Бальзака Милла рассказала всё в подробностях. – О том, что генерал Вольф жив, знал, кроме его пленителей, только один человек – фрау Женевьева. Она знала почти всё время с момента его мнимой смерти. Дело в том, что она, как сестра, является ему самым близким человеком во Франкфурте. Также у генерала есть дочь и сын, но они оба живут не в столице. Генерал, который очень любит свою семью, сходил с ума, сидя под домашним арестом, пропитывался ненавистью к Рейхстагу и Францу Иосифу, и чтобы как-то его успокоить, ублажить, ему позволили видеться с одним из членов семьи – с сестрой. Рейхстаг грозился убить дочь Вольфа – Елену, а также разогнать публичный дом Женевьевы и наложить запрет на её дело, если она раскроет тайну. Поэтому она молчала, и секрет продолжал бы храниться, Теодор не узнал бы его, если бы не мы с Менесом, – девушка неожиданно покраснела и опустила взгляд. – Я… я знаю генерала уже много лет и… я очень люблю его. После известия о его смерти и мнимых похорон у меня сердце разрывалось, но я чувствовала, догадывалась, что есть какой-то обман. Женевьева призналась мне, что тело было покрыто саваном, и никто не мог видеть покойного, даже родственники. Эта мысль мучила меня, и моё сердце грела робкая надежда. Я донимала Женевьеву, приставала к ней с вопросами: «Он жив?! Ну, скажите мне, вы ведь не верите тоже, вы не верите в его смерть!» – она злилась на меня и запрещала на эту тему говорить, со страхом оглядывалась, не услышал ли кто – и это навело меня на мысль, что Женевьева знает. Менес – мой лучший друг во Франкфурте, он знал о моих подозрениях и переживаниях. И когда я заметила, что мадам Женевьева регулярно каждую неделю в одно и то же время куда-то исчезает, Менес предложил мне вместе проследить за ней. Не с первого раза, но нам всё же удалось забраться на чердак недостроенного заброшенного дома, где происходила встреча, и… подслушать разговор. Милла вздохнула и вытерла рукавом слёзы. – Я лежала там в темноте, на пыльных досках… Сжавшись в комок… Слушала голос Вольфа, когда он разговаривал с сестрой… У меня слёзы текли, я сжимала зубами свой кулак, чтобы не издать ни звука… Она всхлипнула. Наполеон протянул ей чистый белый платок и сочувственно сжал плечо девушки. Успокоившись, Милла продолжала: – Мы с Менесом стали думать, как нам поступить. Из подслушанного разговора мы узнали, что Вольф уже и сам не хочет воевать, считает грядущую войну глупостью, но на него давят, его заставляют. Если часть военных воспротивится воле Рейхстага и откажется идти на войну, то войны и не случится. В публичном доме мы посвятили в тайну ещё одну девушку – Марианну. Её брат служит капитаном в германской армии, и через неё мы смогли узнать, каковы настрои в среде военных. Никто не хочет первым заявить о своём неподчинении приказам – это равносильно самоубийству. Но если бы это сделал такой мощный лидер, как Вольф, за ним бы пошли многие. Что нужно сделать – это устроить полную безопасность для семьи Вольфа, потому что в случае восстания именно близкие люди были бы его слабым местом. Чтобы обеспечить им укрытие, тоже нужна помощь военных, увы. Но уговорить капитана на похищение дочери Вольфа из-под носа Рейхстага было легче, чем на поднятие восстания. Такой план придумали мы с Менесом и Марианной, изучив информацию, которая была нам доступна благодаря капитану. С этим планом мы обратились к фрау Женевьеве, признавшись, что подслушали тайну… Мадам поначалу была в бешенстве, её накрыла паника, она запретила нам троим даже думать о подобных планах, опасаясь, что всё сорвётся, и нас всех, вместе с детьми генерала, просто повесят. Пригрозила, что выгонит нас, если узнает, что мы продолжаем обсуждать план переворота. Мы больше не заговаривали с мадам на эту тему и лишь изредка обсуждали идею между собой. А потом… в публичном доме появились вы, Теодор… Милла подняла покрасневшие глаза на Тео. – Вы говорили с Менесом о политике Наполеона, и он, слушая и глядя вам в глаза, понимал, что вы и Наполеон – наши союзники, наши ближайшие единомышленники. Сразу после того, как вы вышли из комнаты Менеса, тот направился к Мадам и снова заговорил с ней о военном восстании, указывая на Бенефийю, как на возможный источник поддержки. Мадам опять злилась, вспыхнула, ударила Менеса по лицу. Но она так отчаянно жаждала свободы для нас всех, что больше не могла терпеть и молчать. Она дала вам намёк на то, что происходит на самом деле. И когда спустя две недели ей доставили письмо от Наполеона со словами благодарности и предложением поддержки, это добавило ей надежды, и вскоре она согласилась с нашим планом. Некоторое время ушло на переговоры с майором. У другой девушки отец был адмиралом флота, и его тоже было решено привлечь к делу. На очередной встрече с братом Женевьева очень тонким намёком, загадкой (ведь их разговор всегда слушала охрана) дала понять, что готовится переворот. Она говорила, что глаза генерала засветились живым огнём, когда он понял, о чём идёт речь. Адмирала и майора удалось уговорить. Информация о том, что Вольф жив и готов к восстанию, просочилась среди военных – друзья рассказывали друзьям, образовался некий круг доверия, за пределы которого информация пока не выходила. Конечно, в первую очередь на восстание готовы те, кто лично знает Вольфа и предан ему больше, чем Рейхстагу. Молодым солдатам доверять было нельзя – их разум испорчен пропагандой, и они могли выдать подпольных революционеров. Но те, кто в круге доверия, готовы к действиям даже без поддержки извне. Тем не менее, было решено обратиться за помощью к вам, Наполеон, – если вы отправите свою гвардию на поддержку Вольфа, то, по мнению майоров, победа нам обеспечена. Письма отправлять было опасно, майорам выезжать из страны тоже, и было решено отправить меня – я неприметная… Оделась вот крестьянкой, без проблем пересекла границу и приехала к Теодору. Восстание запланировано на середину сентября, если вы сможете к этому времени отправить гвардию. Таков был рассказ Миллы. После некоторых размышлений и обсуждений Наполеон сказал: – Мне хотелось бы знать: если генерал Вольф восстанет и сбросит власть Франца Иосифа и Рейхстага, сможет ли он от имени Германии заключить с турками договор о ненападении? Как вы думаете? – Наверняка да, сможет, – ответила Милла, кивая. Приходилось верить ей на слово. Наполеон сел в кресло напротив неё и внимательно смотрел в глаза. Девушка спокойно и уверенно смотрела в ответ, а потом сказала: – Если вы мне не верите, то не соглашайтесь. Мы можем сначала начать восстание сами, генерал выйдет из укрытия и сможет сам предстать перед вами с просьбой. Наполеон улыбнулся и ещё немного помедлил, прежде чем отвечать. – Я верю вам, миледи. А также я знаю генерала. Мы общались с ним, а потом вели переписку, до того как он стал пленником. Я знаю его настрой, его взгляды, его характер. И полагаю, что всё у нас получится. Отдохните, Милла, погостите в Марескалле, а потом возвращайтесь и сообщите вашим друзьям о том, что я буду готов отправить батальон своей гвардии вам в поддержку, если ваши планы останутся в силе. Держите меня в курсе. Бальзак предоставит вам шифр, с помощью которого вы можете писать нам. Было понятно, что, даже если генерал и не согласился бы на договор с турками, воевать он всё равно не хочет. А совершая переворот, он становится врагом Папы. Поэтому Наполеон и Бальзак ставили на то, что Вольф Гроссман будет союзником Бенефийи. Перед возвращением в Германию Милла вручила Теодору письмо от Менеса. Даже не письмо, а скорее небольшую записку в конверте. Простое, но милое и душевное дружественное приветствие, которое Теодор читал с нежной улыбкой. *** Сентябрь был уже на носу, и выборы Главы Синода приближались. Наполеон дал понять, что он готов заплатить большие деньги членам Синода, чтобы они проголосовали за Теодора. Это был запасной план. Теодор знал, что он не испытывал бы угрызений совести за то, что он купил себе пост. Ограниченные, жадные члены Синода всегда заинтересованы лишь в своей выгоде – с ними легко общаться понятным им денежным языком. А вот те, на чью судьбу будущий глава Синода мог повлиять, то есть третий класс – горожане, крестьяне, буржуазия – эти люди и так были на стороне Теодора, но, увы, не могли голосовать. Но именно на этих людях строился главный план Теодора, который должен быть осуществлён с помощью Максима и графа Мирабо. Ремесленники, предприниматели, торговцы, учёные – многие ощутили на себе результаты достижений Теодора и Максима. В Марескалле из низшего класса уже многие знали и уважали Теодора, среди этих людей было немало умных, которые быстро сообразили, что, окажись у Теодора больше полномочий – их руки были бы развязаны. Когда в начале сентября Теодор заявил о том, что он подаёт свою кандидатуру на пост Главы, это произвело эффект взрыва. Верные Максиму и его отцу революционеры тоже поддерживали Теодора, и как бы это ни было необычно для жизни духовенства, грядущие выборы Главы стали предметом всеобщего внимания, об этом говорили на улицах, обсуждали в кабаках и в газетных статьях. Мирабо раздувал пламя на трибуне, и к середине сентября город уже был объят таким волнением, что, казалось, близится революция в разы сильнее, чем та, что Максим затевал шесть лет назад. Тем не менее, простой народ всё ещё не мог повлиять на то, что происходило в высших эшелонах духовенства. Во всяком случае, не мог влиять официально, законно. Мирабо, Максим и Марго собрали группу активистов – тех самых, которые шесть лет назад собирались напасть на королевский дворец, тех самых, которые держали Теодора под замком, тех самых, которые «захватили» госпиталь с индийскими тканями, передав товар в руки хозяину. Эти люди, получив конкретные инструкции, преследовали членов Синода небольшими группами, и в форме безапелляционного приказа заявляли тем, что они должны проголосовать за Теодора. Не нужно было пускать в ход прямой шантаж (хотя революционеры были готовы и на такой шаг), достаточно было одного лишь пугающего вида людей в масках, блокирующих экипажи… Им способствовали многие жители города, так что даже запертые двери могли стать открытыми… Члены Синода оказались под неявным давлением, которое действовало им на нервы и мешало спать по ночам. А для ребят Максима и Марго такие манипуляции были приятным развлечением: они одевались как пираты или римские патриции, позаимствовав театральные костюмы и маски, расхаживали по улицам, выкрикивали необычные лозунги, хохотали, пели и вообще всячески волновали и без того неспокойный город. Теодора пытались запугать в ответ, но его не так-то легко было поймать в городе: он был внимателен. Он был готов к тому, что его могут попытаться убить, и завёл привычку носить при себе кинжал и противоядие. Когда из дома, который он арендовал, съехал его сосед, занимавший вторую часть здания, Теодор выкупил весь дом, и сейчас это было очень кстати: несколько знакомых молодых людей поселились там, и каждой ночью кто-то из них не спал – караулил, следил за безопасностью дома. Также несколько надёжных друзей постоянно находились в доме Тамары – и она тоже была в безопасности. Лишь за несколько дней до даты голосования Теодор открыл для себя, что церемония состоится в соборе Святого Иакова. Это традиция, о которой Теодор забыл. Собор св. Иакова был центральным собором страны, визитной карточкой Марескалла; он вмещал в себя много людей, его своды прекрасно усиливали звук, помещение было роскошным и внушительным, а потому идеально для церемоний. Конечно, храм Божий не должен быть местом политических сборищ, но выборы главы Синода почему-то всегда считались делом исключительно духовным. – А ты знал о том, что выборы проходят в соборе, которым заведую я? – спросил у Наполеона Теодор. Тот пожал плечами: – Неа. – Я знал, – отозвался Бальзак, выглядывая из-за книги. Его лицо было спокойным, но глаза усмехались. – А ты думал, почему мы отдали тебе этот собор? Теодор только улыбнулся и покачал головой. *** Тем временем Наполеон сделал интересный ход в своей внешней политике: ему удалось наладить дружественные отношения с Венецией и Генуей – итальянскими республиками, которые не подчинялись Папе Римскому. Эти два государства выразили абсолютную поддержку действиям Наполеона, что вселяло оптимизм. Наполеон пригласил Теодора на ужин в свою загородную резиденцию, когда послы Венеции приехали погостить несколько дней в Марескалле. Теодор был приятно удивлён: на контрасте с холодными и сдержанными немцами, венецианцы вели себя так тепло, легко и непринуждённо, что во время ужина царила совершенно необычная атмосфера. Теодор уже привык к формальному официозу международных переговоров, а в этот раз, казалось, он попал на солнечную праздничную сиесту: весёлые улыбчивые мужчины в ярких длинных шелковых нарядах пили и хохотали над шутками Наполеона, развалившись в креслах под тенью фруктовых деревьев. Один из них, Гильермо, нашёл в Теодоре хорошего слушателя и разговорился с ним о политике: – Большая часть Европы сейчас думает, что брататься с турками – это что-то противоестественное, искусственное. А мы торгуем с ними, и торговали пять столетий назад, и будем торговать пять столетий спустя. Желание плыть, знакомиться, покупать, продавать, обмениваться ресурсами – вот что есть в природе человека, понимаешь? Восток плывёт на Запад, а Запад плывёт на Восток. Ну а иначе разве не было бы скучно? Да, кто-то плывёт завоёвывать, брать силой, убивать. Но в конечном счёте это ведь никому не выгодно! Вот ты взрастил в себе ярость, бросил её на Молдавское Княжество, и что? Потом турки озлобились, накрутили в себе трижды большую ярость и укусили тебя в ответ. Ну что, кто победитель? Сегодня ты, завтра тебя. Факты показывают, что Крестовые походы идут и падают, войны вспыхивают и ослабевают, неся за собой только горе и разруху, а торговля между Западом и Востоком как шла, так и будет идти, и нипочём нам то, что говорят в соборе Святого Петра или в Сикстинской капелле. А пропаганда типа «варвары бескультурные, обезьяны чужеземные» по поводу турок – такая глупость нетактичная, фу! Вы на испанцев посмотрите, андалузцев особенно – да германец с первого взгляда турка от андалузца не отличит, они похожи: те же тёмные глаза и волосы, смуглая кожа, горячий нрав. Да, кровь смешивалась на протяжении веков, но сейчас испанцы выгнали мавров с полуострова, и присягают Папе на верность, строят церкви. Я бы ещё посомневался, к кому андалузцы ближе по характеру – к европейцам или к туркам. Я тебе говорю, они даже поют похожие песни! А если взять коренных жителей Молдовы? А Причерноморье – кто эти люди вообще?.. Слушая болтовню венецианца, Теодор улыбался и вспоминал свой разговор со Стефаном более семи лет назад, когда они шли с похорон Жанны домой. То, что сейчас говорил Гильермо, так странно дополняло его собственные мысли, о Византии, о Римской Империи, об Империи Александра Македонского. И в этот момент, посреди жасминовых и сиреневых кустов большого сада, залитого нежным солнцем раннего сентября, Теодору показалось невесомым и незначительным всё, о чём он переживал последние семь лет. Победы, поражения, интриги, войны – в свете слов и улыбок южных гостей всё расплывалось, и напряжение уходило. Всё становилось далёким, смешным, неважным, и Теодору стало очень легко. – Гильермо, – обратился Теодор к своему собеседнику, – я думаю, если мне удастся победить и через два дня я получу пост Главы – стоило бы поехать на юг и отпраздновать. Я хочу к оливковым садам и кипарисам. – А если ты не победишь в этой монашеской грызне, мой мальчик, – отвечал Гильермо, поднимая бокал, – то тем более приезжай и отпразднуй. Моё предложение – прокатится на яхте до хорватских островов – остаётся в силе. *** Наступил день церемонии выборов. Каждый из кандидатов – их было всего трое – должен был взойти на трибуну и обратиться к собратьям с речью. После этого – перерыв, анонимное голосование и объявление имени нового Главы. Теодор пришёл в Собор Иакова раньше других, ведь это была его вторая обитель, и он часто следил за обстановкой, за чистотой, за готовностью храма принимать посетителей: если ты приходишь в божий дом, ты должен себя в нём чувствовать хорошо, как будто ты пришёл в гости к кому-то, кто тебе всегда рад. Передние ряды лав заменили на кресла – членов Синода всего было два с половиной десятка. Теодор ходил по залу, помогая прислужникам расставить кресла, и ощущал волнение, но это волнение было почему-то приятным. Он чувствовал себя хозяином, который в своём доме знает, что делать, а всё остальное его не касается. Когда вся публика была в сборе, Теодор со своего места в кресле наблюдал за остальными. Священники в длинных мантиях не выглядели испуганными. Лишь некоторые метали на Теодора озлобленные взгляды, а остальные казались… озадаченными. Теодор выступал последним. Эта речь была лишь церемониальной формальностью, и у него совсем не было желания говорить. Но когда он встал за трибуну и посмотрел на всех собравшихся, он, неожиданно для себя, ощутил странную связь с этими людьми – он чувствовал себя ответственным, как хозяин за гостей, и он был уверен, что поступает правильно, и ему хотелось протянуть к ним руку мира сейчас. Пусть его не желали слушать раньше, но сейчас появилось чувство, что они обязаны прислушаться – не выслушать речь со стеклянными глазами, а по-настоящему понять Теодора. Он смотрел на их лица словно впервые, и у многих, даже у Альфонсо Боргеса, во взгляде читал сомнение и немой вопрос… И Теодор понял, что эти люди, все старше него минимум на пятнадцать лет, все с репутацией авторитетных священнослужителей, долго не воспринимали Теодора всерьёз, ведь были уверены, что, пойдя против желаний духовенства, Теодор просто не может иметь успех. И не ожидали того, что весь город встанет на поддержку Теодора, город уверенно покажет свою силу и поставит под сомнение авторитет старой Церкви. Теодор ещё раз терпеливо повторил всё то же, что он говорил много раз разным людям. Про неуместную жадность Папы, про желанную свободу от амбиций Святого Престола, про потребности простых граждан, про необходимость честности для священников и преподавателей. Про свободу деятельности учёных, изобретателей, торговцев, предпринимателей, врачей. И о том, что источник духовности – в каждом человеке. Когда он заканчивал речь, дверь собора неожиданно открылась, и кто-то вошёл внутрь. На расстоянии Тео не мог рассмотреть нового гостя, он просто умолк, всматриваясь в глубину собора. Прислужник подскочил к гостю и что-то сказал, прогоняя. Но ответ пришедшего, видимо, произвёл на прислужника такое впечатление, что он попятился, кланяясь. Все присутствующие повернулись к входу. К ним быстро шёл невысокий лысеющий мужчина с тёмными волосами и тёмными усами, а рядом с ним, держа его руку, шла девочка-подросток в платье и пальтишке. Отец и дочь подошли к трибуне, за которой стоял Теодор, свет множества свечей осветил их лица, и Теодор внезапно узнал темноволосую девочку: это был тот самый итальянский ребёнок, которому в Белладжио якобы явилась Мадонна. Девочка заметно подросла, но ореол невинности всё ещё витал вокруг неё. Священники встревоженно перешёптывались, бросая на девочку вопрошающие взгляды. Конечно, некоторые из них знали, кто она. Теодор сказал: – Здравствуйте. Добро пожаловать на церемонию выборов Главы Священного Синода Бенефийи. Чем мы можем быть вам полезны? Девочка отпустила руку отца и подошла близко к Теодору. Она указала на него рукой и заговорила на итальянском языке: – Этот мужчина – надежда страны Бенефийи и её народа. Через него в души людей однажды придёт блаженство и мудрость. Так мне сказала Мадонна. … Да, этот был козырь всех козырей. Собрание охало, ахало и бормотало, удивление читалось на лицах священников, но ни один человек в зале не был поражён сильнее Теодора, у которого буквально отвисла челюсть. Через мгновение ему стало невероятно смешно, и подавить смех стоило немалых усилий. Он с трудом взял себя в руки и ответил: – В моих ежедневных молитвах к Мадонне я прошу у неё мудрости, надежды и блаженства. Я рад, что она услышала меня. Девочка уже шагала обратно через проход между рядами кресел. Толстый ковёр заглушал её шаги, и казалось, будто она летит по проходу с лёгкостью ангела. Она повернула к Теодору голову и бросила на него многозначительный взгляд больших тёмных глаз. – Мадонна всегда слышит. Всегда и всех. Оханье возобновилось. Кто-то выкрикнул: – Подкуп!.. Возгласы возмущения пронеслись по рядам. Кто-то верил девочке, кто-то нет, но её это, похоже, не сильно волновало. Вместе с отцом она присела в последнем ряду, и они оба тихо сидели до конца церемонии. Когда волнение успокоилось, Теодор закончил свою речь и тоже вернулся в кресло. Во время голосования Теодор получил большинство голосов и был объявлен новым Главой Священного Синода Бенефийи. Многие члены, в том числе старый папский кардинал, подходили и пожимали ему руку. И помимо зависти, смешанной с отцовской снисходительностью, в их голосах и глазах читалось еле заметное, но всё же ощутимое: «Ну, что ж, новый молодой режим, нам приходится тебя принять. Может, что-то в тебе и есть. Посмотрим». Когда священники уже расходились, к Теодору вновь подошли итальянский мужчина и его дочь. – Grazie, – сказал Тео, пожимая им руки, – спасибо. Вы появились так неожиданно и так вовремя. – Вам спасибо, – с ударением на первом слоге ответил мужчина, радостно улыбаясь. – В каком смысле?.. Девочка дёрнула отца за руку, и он осёкся: – Я хотел сказать: поздравляю вас! Теодор догадывался, за что его благодарил итальянец, но решил не спрашивать – у стен этого храма были уши. Потом Наполеон, граф Мирабо, или кто там согрешил подкупом, наверняка всё ему расскажут.