Идеальный Накири Азами

      Цукасе Ейши всегда нравилось идеальное. Неотразимое, отполированное, как алмаз в умелых руках, и сверкающее так, чтобы не отрывать глаз, но между тем смелое и необычное.       И Цукасе Ейши нравилось взаимодействовать с тем, что идеально и необычно — потому что он сам такой. Осознавал свой безмерный талант к кулинарии и стремился стать совершенством.       Поэтому он мог понимать каждый ингредиент — неотразимый в переливах вкуса и высококлассный, как и вся его готовка, сам её процесс. Поэтому каждый рецепт в его исполнении был прекрасным. И он сам был эталоном превосходства. Как бриллиант чистой воды.       Но Цукаса Ейши никогда не понимал людей. Даже презирал их где-то в сердцах, пусть все ещё и готовил — не для них, а ради того, чтобы почувствовать ингридиенты снова и снова.       А люди, одноименные, без лиц и с уже тошнотворным восхищением в глазах хвалили каждые его блюдо.       Каждый раз одинаково.       Никаких новых ощущений.       Никаких новых слов.       Ничего. Абсолютно.       Но Накири Азами был другим, совершенно. Абсолютно не похожим на всех этих восковых людей, у которых улыбка должна вот-вот потечь и капнуть с подбородка.       Накири Азами идеален. Драгоценный камень. Отполированный, конечно же. Холодный, как лед, но Цукасе все равно — этот человек понимающий.       «Гурманы высшего общества» назовут и доширак, если его заливал водой Цукаса Ейши, произведением всех вместе взятых искусств.       Накири Азами может дать критику даже блюду богов в исполнении Цукасы.       Он был чуть ли не первым, кто заинтересовал Цукасу. И был точно первым, кто заинтересовал его до глубины души.       И Цукаса не хотел потерять такого человека, потому что рано или поздно все может закончиться: их совместная готовка, провождение времени в кафе, в театрах или даже то, как Азами катает Цукасу по городу в своем черном сверкающем кабриолете с этими мягкими сиденьями.       Азами прекрасен, когда ведет машину: длинные тонкие пальцы ловко и меж тем элегантно обхватывают черный кожаный руль, черные волосы с этой чудесной белой прядью, уложенные назад, развеваются на ветру, как колосья в поле, а усмешка такая уверенная и властная, что не может не окутать Цукасу с ног до головы.       Но в матово-черных глазах у Накири Азами ничего на видно...       Они, как бездна, полная ужасов.       Но даже такие глаза глядят на Цукасу с пониманием и возвышают его до небес, если есть за что, нет — опускают на землю и обдают холодом.       И Цукаса хотел, чтобы так было всегда. Поэтому он лишь крепче сплетал их отношения, словно помешивал при готовке, творя новые цвета и переливы вкуса.       Поэтому мягкое кожаное сиденье кабриолета и холодный ветер в волосах быстро сменился номером на двоих в пятизвездочном отеле и табличкой на дверях «не беспокоить».       Хотя даже пушечный выстрел за спиной не смог бы заставить Цукасу оторвать глаза от совершенства, именуемым Накири Азами.       Его тело идеально и стройно, без единого блика при тусклом освещении, словно скульптура то ли из твердого камня, то ли из тонкого фарфора: мышцы в меру подтянуты, перекатываются так соблазнительно под аристократично бледной матовой кожей, а черная прядь волос в челке выбилась и накрыла полосой лоб тогда, когда Азами наклонился к Цукасе, опираясь длинными руками о кровать. Он сексуально облизнул нижнюю, с еле заметным розовым оттенком губу кончиком горячего языка и вновь его властный взгляд пленил все тело Цукасы, скользя по каждому изгибу.       И Цукаса был готов отдаться полностью, потому что Накири Азами идеален для него...