у Гэвина в ушах какая-то тоска

У Гэвина в ушах какая-то тоска. У Гэвина в ушах какая-то тоска, и он переключает песню не дослушивая, чувствует боком-стороной-левой щекой почти - чужой взгляд, и прикрывает экран рукой. Будто это поможет. Гэвин не забирает машину с ремонта больше месяца и не пользуется служебным транспортом. У него есть причины. Вагоны двигаются почти бесшумно, пассажиры едва покачиваются в такт, роботизированный голос объявляет обстановку, люди выходят, люди заходят. Двери закрываются. Гэвин с силой нажимает на кнопку на проводе наушников и та трещит, должно быть, трещит, трещала бы, если бы шум внутри головы не глушил остальные звуки. Он наблюдает за пантомимой на креслах напротив: робоженщина надевает ребенку шапку, ребенок шапку снимает. У робоженщины что-то сломалось, за окном вагона вовсю жарит лето, за окном вагона проносятся детройтские трущобы, высотки, снова трущобы, снова высотки, и так по бесконечному кругу, робоженщина улыбается ребенку, ребенок плачет, музыка в ушах Гэвина выходит за допустимый безопасный диапазон. Двери открываются, люди заходят, люди садятся. Гэвин переключает песню, пока внутрь вагона врывается жар нового дня. Ричард советует ему обратиться в другую автомастерскую. Гэвин огрызается, или отшучивается, последние недели стало тяжело искренне огрызаться - жара выматывает и износит, и Фаулер требует письменные отчеты, когда Гэвин не может удержать в руках чёртову ручку, на клавиатуре остаются мокрые отпечатки пальцев и горячий кофе хуже сделать не может, что бы коллеги не говорили - про. Тибет - это спокойствие, Азия - это спокойствие и организованность, и стабильность, и он кричит через весь офис - "да все знают, что они не потеют, чтоб они там подурели все". У Ричарда есть встроенный терморегулятор, но он сидит на единственном стуле перед кондиционером и улыбается в пол лица. Гэвин прибавляет громкость. Вагон шатается, а кажется, шатаются его нервы и все зубы одновременно, и кости болят и чешутся изнутри, он прислоняется к стене, тяжело дыша, и вытирает лоб рукой. Ричард ездит в поездах с закрытыми глазами. Гэвину не слишком интересно - почему, но он нажимает на паузу на остановку раньше, скручивает провода, зная, что потом будет поносить себя и всех вокруг за узлы и путаницу (словно её в жизни, в ящике его стола и в его голове и так недостаточно), и берет, едва касаясь прохладных ненастоящих пальцев, один наушник из белого пластикового чехла, и мелькает мысль, что его отпечатки тут наверняка останутся. Ему почти хочется проверить. Ричард ездит в поездах с закрытыми глазами и Гэвин может отвратительно долго его рассматривать. У Ричарда длинные ресницы, густые брови и абсолютно гладкое лицо. У Ричарда нет вкуса, запаха, отпечатков пальцев, наверное нет слюны, наверняка нет совести, он хмурится, когда солист поет "songs that make you cry", и Гэвин глубоко сомневается, что Ричард умеет так. Он, например, нет. Он хочет ткнуть в него пальцем, но вместо этого тыкает пальцем в кожаную обивку кресла, которая кажется более настоящей, чем сидящий рядом с ним.. кто-то живой. "Ты кто", спрашивает Гэвин, но, наверное, спрашивает про себя. И облизывает губы. Ричард не двигается к нему, когда вагон тормозит, но на остановке заходят люди, и Гэвин двигается сам на пустующее между ними сиденье. И когда вагон трогается, он прижимается к Ричарду боком, и пытается на секунду задержать прохладу, или прикосновение. Ощущение себя внутри себя, и кого-то ещё, живого. Ричард не открывает глаза. Он мог бы посмотреть на меня, думает Гэвин, и я бы. Я бы, думает Гэвин, может быть.