Солнце взойдет на юго-западе

Сакура отцвела и полюбившийся затемненный сад покрылся еще большей тенью печали. Теперь птицы не поют здесь — без приказа и с. Прошло время. Слишком много времени с ослепительного солнца, что всегда светило с юго-запада. Да все равно, где его истинное место, если для Чу Юаня оно светит с юго-запада, вообще ничего более не имеет значения. С их последний встречи прошло… А сколько прошло времени? Сколько вообще теперь его прошло. Кажется, что время изволило любезно остановиться для Императора, оставив тому лишь воспоминания о том вечере и привкус чая с новыми травами, что доставил ему князь. В тот вечер… Слишком много произошло между ними в тот вечер. Нет, все вроде бы было обыденно. Эта извечная манера залазить в окна без всякой вести уже не доставляла раздражения или толики удивления. Налитый заботливо чай, отдававший новым вкусом, пришелся весьма кстати и был высоко оценен. Дела были…отложены. Просто потому что императору впервые показалось, что для Байюэ есть сегодня нечто большее и важное. Мог ли он заметить тень сомнения, нечто сложное и глубокое в чужих глазах, что смотрели пристально, неотрывно — мог. Он заметил и по данной воле ныне терзался. Что же там было? Пристальное внимание, доля заботы, серьёзность, отчаянье? Прежде Император не видел нечто подобное в глазах князя. Он измученно старался делать вид, что не замечает этого, но просто не мог обманывать себя. Отчаянье. Отчаянье, потому как ровно спустя ровно три дня с отъезда, Император получил письмо. Обычное дело для них. Но само письмо… отличалось содержанием от тысячи других, что слал доселе князь. Ваше Величество, не о беспорядках пишу Вам, не изволю говорить о войнах и бунтах. Позвольте сказать о себе. Здравие моё прекрасно, не извольте же беспокоиться, только сердце моё по Вашей вине оставлено теперь так далеко, что я более не смею делать вдоха. Оно — Ваше. Теперь Вы по истине богаты, оно ждёт Ваших распоряжений. В бреду писал? Теперь уже помятый временем лист лежал на императорском столе, словно самая важная рукопись. Император так и не решился ответить. Он перечитывал письмо, словно молитву всякий день, но руки сами собой дрожали стоило взяться за перо. Беспокойство охватило неподдельное, в первую очередь, как обычно о здравии Байюэ, но вскоре это беспокойство обрело какой-то новый, насыщенный оттенок. Но ведь… «Здравие его прекрасно.» Тогда что? Это письмо не давало покоя ни днём, ни ночью. Оно не давало покоя ровно до следующей встречи. Залезть в окно — залез. Только в этот раз мысли были совсем иные. Да и вызвал его Чу Юань сам лично, потому князь мог бы догадаться о причине. Взгляд упал на стол, где лежало знакомое письмо, уже помятое, но такое важное и даже родное. Сохранил. — Надеюсь, князь Синаня изволит объяснить Нам своё послание? — Спокойный голос его Величества нисколько, правда, не расслабил. Обеспокоившись долгим молчанием — должно быть, князь подбирал слова, — Чу Юань взглянул на него пристально и заметил некую растерянность в глазах. Не могло быть того, что князю была непонятна суть вопроса. Просто ответа не находилось, а может, он уже дан? — Пусть Ваше Величество не беспокоиться более ни о здравии моём, ни о делах. Я посмел рассказать о том, что издавна тревожит мои мысли и сердце — это любовь к Императору. Нечто невозможное, а потому позвольте покинуть Ваше Величество и более не доставлять хлопот. Только, одолжите немного чаю, — легко улыбнулся князь, подавляя беспокойство. Чу Юаню было явно не до чая. — Я тебя не отпущу, нет более верного мне человека. Со всеми чувства, любовью и верностью будете подле меня, князь. — Словно наказание прозвучал ответ, но так ли оно на самом деле? Император взял со стола письмо. Это письмо между ними, словно судьба теперь. Свернув его осторожно, насколько теперь позволяло время, Император протянул его князю, стоя непозволительно близко. — Признание, — Чу Юань был так спокоен, что это начинало тревожить, — твоё признание. В нём князь Синаня изволил оставить своё сердце, и Мы обещаем его беречь, — прикосновение к чужой груди ладонью, — я тебе обещаю, — голос намного тише, шепот. Мурашки по чужому телу. Эта неистовая бледность. Все-таки болен? Конечно, болен Императором. — Ваше Величество очень милостиво, — Дрожащей улыбкой откликнулся Байюэ, чувствуя тепло от чужого тела, — теперь я готов к смерти, больше не страшно. Руки Юаня задрожали от этих слов. Сколько раз он говорил уже так, и все время он принимал это спокойно, не сомневаясь, но теперь всё иначе. Луна властвует над небом, когда Чу Юань неожиданно говорит: — Солнце взойдёт на юго-западе, — смотря прямо в глаза, — для меня оно взойдёт там. Признание? Вот и ответ. Поцелуй тыльной стороны тонкой ладони и бешенное биение сердца в минуту до потери сознания. Но теперь больше не страшно. Байюэ ловят в свои объятия. Чу справится без слуг. Не их это теперь дело. Он сам обо всем позаботится. Позаботится о своей любви. Пусть стоя на коленях у кровати. Сегодня он закроет для него окно, чтобы не дуло, посильнее закутает одеялом и останется рядом до самого рассвета, останется навсегда. Дуань Байюэ лежал неистово бледный, пока Император заботливо проверял пульс и держал за руку, расстегивая пуговицы одеяния, чтобы дышать было легче, нагнулся и поцелуем в лоб проверил — жар был совсем небольшой, но даже его хватило, чтобы теперь слышать: — Люблю… последнюю, единственной любовью… — И повернулся на бок, прямо лицом к Императору, не выпуская руки, — солнце взойдет на… — На юго-западе, — Прошептал ему Чу Юань, помогая не забывать своё признание. — На юго-западе, — вторил ему тихий голос, вызывая неподдельную улыбку. — Отдохните, князь. — Отводя прядь с чужих закрытых глаз, — люблю. Моё сердце — Ваше.