Страстотерпец

      Близкий человек… гораздо больше вопросов в том, что значит для неё то словосочетание, ведь сам исход давно предрешён. Привычен. У всего есть свой срок — у вещей, у людей, у мира. И у часов, что придётся сейчас убить, если МА готова подпортить себе настроение.       Нет, не готова. Но время у неё есть, а демоны внутри голодны всегда.       Жить иначе — удел однодневок. Также — глупцов-бессмертных, разменявших (на страсть) собственную волю. Негромко хмыкнув, МА оправдала для себя цель намеченного визита — иначе бы улетучились остатки уверенности, что это было действительно её решение. Почти смешно. Несомненно, человек, которого она планировала навестить едва ли не в первый раз с тех пор, как он безмятежно пережил собственную полезность, её внимания стоил, — тем более, что эта встреча станет и последней. С ним… было что обсудить. Долой тоску — что забавнее, чем посвятить умирающему старику «элегию» о загробном мире? МА повела плечами и стряхнула мысль, будто липкий шёлк. Да, это правда забавно. Это разжигало искру, увы, столь редко присущего ей высокомерия.       Не без лёгкого отвращения МА признавала — этот однодневка был одним из лучших. Можно восхвалять его мудрость, разумный подход, то, что он поддерживал ведьм в процессе репрессий — но она всё равно напишет. И прочитает. Сидя прямо на спинке его кровати — забавно, прихоть. Убегать — часто действенно, но не от правды; к тому же… старикашка прекрасно знал, что она ни на день не постарела за десятилетия их знакомства — значит, не придётся завидовать в «гордом» одиночестве.       Росчерки — чернила неспешно марали бумагу; чтобы донести мысли нужно осквернить чистый лист. ______________________________________ Высоко-высоко облака, будто пыль и пух, а за ними — луна пролагает дорогу в Рай. Там ждёт вечная жизнь, не найдёт там забвенья дух. Тот, кто грезит об участи этой, знай: не позволит луны хозяин пройти туда, тем, кто зол был, циничен, грешен, страстям подвержен в земной жизни, и не простившим, и не прощённым, по дороге благих намерений, тьмой мощённой, шёл, не принял судьбу, кто пошёл на месть — нет тем душам среди полей Елисейских мест. Человек-страстотерпец смиренно прошёл свой путь, всё стерпя и в сердцах даже не прокляв, всех прощал — кто решил зря обидеть и обмануть, не сдержать данных жизнями близких клятв. Он трудился в поте лица и любил детей, беднякам — подавал, и на улицах брал сирот, ремеслу обучал их без ругани и плетей, собой жертвуя, уберегал их от всех невзгод, кроме тех, что могли его душу сразить грехом. И, с мечтою заветной стремя свои взоры ввысь, человек представлял тех, кто населял опустевший дом, как вернётся он к ним, обретя после смерти жизнь, познакомит однажды с ними своих детей, и молился, что смог уж умерших провести, что сумел уберечь их от демонов и страстей, что сумели и дети своих палачей простить. Сам он им — не палач. Отчего тогда из них многих не встретит он никогда? Человек, что слегка похож на меня судьбой, принял правила, прожил их чередой, к чистоте в установках взор обратя, он слепым был невеждой, словно дитя. Допустил бо́льший грех, не прокладывал новый путь. Таких жертвенных агнцев — лишь обмануть, — и расправа любая случится средь смертных масс, от того б не отвёл затерявшийся в Раю глаз: скучно там. Для чего ему отвести? Он хотел в Райский двор, чтобы что-то вновь обрести? Не хотел он на душу воскладывать тяжкий груз? Или, может, обычный болван и трус. Он обрёл? И не стало что обретать, ведь уже не позволят ничто менять. Там — плевать, что в душе: язва, след рубца — там лишь ждут предначертанного конца. Однодневки без опыта брошены умирать, — им поручено мир... очищать? Стирать. А потом, находя потомков, на их словах старики узнают, как всё рассыпается в чистый прах. Отведён вам всего-то какой-то век, а потом — в ящик. Кукла. Не человек. Столько душ там, их светлых умов, но враз потеряли они с родным миром связь. Однодневкам ведь мир положено очищать, а погибших порывы не будет никто считать. Вы — не эксперимент даже. Чужаки. Поголовьем лишь брошенным велики. Здесь вы — как сорняки. Сломит горе — в Ад. Воспитательный метод, что ждёт наград. ______________________________________       Мелодичный, слегка мурлыкающий голос наконец стих, не скрывая злых ноток сарказма. Но темы Адского двора она не касалась — ни к чему запугивать, говоря, что куколка-Гумилия ей — и ему — не друг, раз, удачно или нет, МА скушала её мерзотного поводыря Левию. Кхм. Да, Гумилия ей важнее, чем угасание старого товарища? Что она чувствовала вообще? Зачем пришла? Поправить подушку? Кроме тоски и зависти… МА ощущала гордость. Даже на смертном одре, он не выдал страх перед своим роком, усмехнулся — славно знать, что есть и такие люди. Это — даёт надежду? Скоро всё пройдёт, но пока…       «Неужели кто-то из нас походит на страстотерпца?». Кое-чего он не понимает, и не должен. Она чувствовала уныние. Зависть. Желание их выплеснуть — в этот раз она не стерпела. Потому и пришла, даже не потому, что действительно хотела открыть правду тому, кому уважала.       … Она и правда уважала его; исписанный лист и выплеснутое чувство на нём охватывает огонь, и МА вздрагивает, но продолжает сжимать на бумаге пальцы. Ещё чуть-чуть — и вспышка угаснет. Как огоньки в вакууме. Он даже осмелился спросить её, есть ли в Райском дворе те, с кем МА ждала встречи. «Да, были» — ответила она уже на выходе.       Этот огонёк тоже потухнет. Вместо него будет кукла. МА слишком стара чтобы в них играть. Видеть жизнь как сценарий, забыть о чувствах, — это правда похоже на страстотерпца. И к себе, как к нему, оставался один вопрос — можно ли считать это жизнью?